Интервью с режиссером спектакля «Горький слон» в Музее истории ГУЛАГа — Асей Литвиновой


Автор: 

Источник

29.06.2024

1. Когда и как очерк «Соловки» попал к вам в руки?

Всё началось с туристической поездки на Соловецкие острова пару лет назад. Я ехала туда без глубокого понимания контекста, поэтому для меня история Соловецкого лагеря медленно проявлялась на фоне красоты севера — как если бы сквозь картину Левитана постепенно начинала просачиваться нефть. И уже после своих впечатлений я узнала про очерк Максима Горького, чью поездку можно тоже грубо назвать туристической. Текст поразил меня своим картонным языком. После первого прочтения почувствовала возмущение. В смысле «необходимы такие лагеря как Соловки»? 

2. Сразу ли родилась идея сценического осмысления этого текста? Каков был путь от первого столкновения с ним до спектакля? 

Сразу же захотелось столкнуть две оптики свидетельствования Соловецкого лагеря — очерк Горького и воспоминания Лихачёва, который в то же время отбывал срок и описывал приезд Горького в лагерь. Это два полярных текста, в которых не сходятся показания — то, о чём пишет Лихачёв, Горький умалчивает. А потом ещё были найдены воспоминания Юлии Данзас, которая стала третьим персонажем спектакля. Там вообще удивительная история — они работали вместе с Горьким в Доме ученых в Петрограде, спустя десять лет он встретил её заключенной на Соловках, а потом и вовсе способствовал её досрочному освобождению. Данзас оставила довольно жёсткие воспоминания о Соловках, но о Горьком ничего не написала. Вот эти разные способы свидетельствования и хотелось столкнуть друг с другом. В направлении memory studies (исследование памяти) для того, чтобы зафиксировать насилие, необходим наблюдатель этого насилия. И с этой фигурой свидетеля хотелось поработать.

3. Материал спектакля — документалистика. Где проходит та граница между строгим следованием факту и свободой художественного воплощения?

Для меня это граница очень жесткая — в степени доверия к тексту. Например, достоверность воспоминаний может зависеть от того, насколько маленький зазор между тем, когда случилось событие и когда человек оставил записи о нем. Это довольно жестоко – мне всегда хочется до последнего верить воспоминаниям очевидцев. Но в истории с Горьким важно было сопоставить осколки текстов, чтобы сложить общую картину, а некоторые воспоминания вызывали споры с документами. Поэтому давние воспоминания могут рассматриваться как пространство для художественных интерпретаций. А вот документ, будь то отчет или протокол — нет. В спектакле используется один такой документ, и он решен просто текстом, титрами. 

4. Пространство зала в Музее истории ГУЛАГа достаточно камерно. Как это работает на идею спектакля, его эмоциональный посыл?

Не только камерность, но и заколоченные окна, и скрипучие деревянные ступени — это не просто театральное пространство, но настоящее продолжение Музея истории ГУЛАГа. Круглое окно-иллюминатор в двери в глубине сцены напомнило мне глазок наблюдения на Секирной горе (прим. штрафной изолятор на Соловках). По этой ассоциации оно сразу же стало игровым в спектакле. Я знала, что Горький должен смотреть через него.

Ещё мне было важно работать с тем, что мы находимся в музее, а не в театре. Это вылилось в то, что мы периодически играем с оптикой зрителя: он то слушатель в лекционном зале, то заключенный, которого встречает начальник лагеря, то Горький, который смотрит концерт заключенных. 

5. Чей режиссерский почерк вам близок, если говорить именно о работе с документальным материалом? Что именно цепляет? 

При работе с документом мне нравится доля адекватной дистанции между психологическим переживанием и отстранением. Когда есть поиск художественной метафоры, как адекватно говорить о страшном, не пытаясь сознательно вызвать слезы. Меня скорее цепляет, когда просто и доступно, даже весело, а уже потом жутко. Мне нравится принцип древнегреческого театра, когда страшные события пересказывали в поэтической форме, а не представляли на сцене такими, какие они есть. Додумываешь всегда ярче. 

6. Последнее время тема исторической памяти очень часто проникает в искусство. Как вы считаете, почему именно сейчас важно говорить о травматическом опыте прошлого? 

Потому что я сама не знала довольно долго. И мне за это стыдно. Дмитрий Сергеевич Лихачёв много писал о важности изучения прошлого. Например, у него есть письмо о добром с поэтичным названием «Четвертое измерение»: про то, как прошлое проникает в современное, как аппарат рентгена, как важно хранить память об истории. У меня есть внутреннее убеждение, что без проработки прошлого сложно строить будущее. Или ещё у Лихачёва мне нравится: «Память — преодоление времени, память — преодоление смерти».

7. Каково ваше личное отношение к Горькому? Ведь он не столь однозначная фигура. Да, очерк «Соловки» не соответствовал реальности, но писатель много сделал и для помощи творческой интеллигенции — Блоку, например. Как вы объясняете себе эту двойственность? 

Он попал в жернова. Но он искренне верил в то, что делает. Например, в его картине мира крестьяне были самые жестокие люди на планете, у него есть жуткая статья на эту тему. И это мировоззрение соотносилось с идеями лагерного перевоспитания. Но Горький действительно очень много помогал творческой интеллигенции, спасая Замятина, защищая Шостаковича. Это внутреннее деление людей на «тех» и «не тех» — довольно популярная идея в то историческое время, она выросла из концепции сверхчеловека Ницше. У Горького это ярко отразились в пьесе «Дети солнца».

8. С каким чувством вы бы хотели, чтобы зритель выходил со спектакля? Что должно в нем измениться?

История про Горького при первом взгляде сразу мотивирует на вынесение приговора, на линчевание. Мне хотелось избежать этого. Хочется, чтобы зритель самостоятельно столкнулся с неудобными вопросами, и чтобы его никто не направил на то, как правильно. Потому что взгляд в мрачную бездну меня всегда волновал больше, чем что такое хорошо и что такое плохо. Люблю я чёрные дыры, всё непознаваемое, неудобное. Думаю, есть зрители, которым такое тоже нравится.

9. Выйдя из Соловков, Д. С. Лихачев написал: «Я понял следующее: каждый день — подарок Бога». Какой смысл для вас обретает эта фраза? И просто как для человека, и как для режиссера спектакля о трудовом лагере? 

Он написал это после того, как выжил, когда оказался в списке на расстрел, а вместо него взяли другого. Мне кажется, это говорит о том, что если мы в тяжелой ситуации можем оставаться живыми и свидетельствовать, значит, важно это делать. И тогда важно не только ценить ту жизнь, что есть у нас, но и сохранять память, четвертое измерение.

Поделиться:

Рекомендуем:
21.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть первая: «Нас старались ликвидировать»
19.11.2024 | Арнаутова (Шадрина) Е.А.: «Родного отца не стала отцом называть» | фильм #403 МОЙ ГУЛАГ
19.11.2024 | Шаламоведение в 2023 году: Обзор монографий
•ВОЙНА ГЛАЗАМИ ВОЕННОПЛЕННЫХ
•Воспоминания узников ГУЛАГа
•Ссыльные в Соликамске
КНИГА ПАМЯТИ | «Мне всегда больше всех было надо…»
КНИГА ПАМЯТИ | Я помню тебя, отец
КНИГА ПАМЯТИ | Главная страница, О проекте
blog comments powered by Disqus