«Они больше не могли просто убивать людей». Как КГБ боролся с диссидентами

09.10.2020

Новая книга журналистов Андрея Солдатова и Ирины Бороган «Свои среди чужих. Политические эмигранты и Кремль: соотечественники, агенты и враги режима» — страшная история шпионажа, написанная по следам секретных операций КГБ СССР за границей. Публикуем главу, в которой авторы рассказывают как СССР 1970-х боролся с инакомыслием, почему высылка Солженицына оказалась ошибкой, зачем власти реформировали аппарат КГБ по слежке за диссидентами, а также о том, почему при Андропове спецслужбы почти отказались от сталинских методов борьбы с инакомыслящими.

К 1974-му председатель КГБ Юрий Андропов сосредоточил в своих руках огромную власть. Этот высокий сдержанный человек с зачесанными назад редкими седыми волосами, в квадратных очках с толстыми стеклами, возглавлял госбезопасность уже семь лет. Ему только исполнилось 60, и в качестве подарка Брежнев присвоил ему звание Героя Социалистического Труда — высшую награду в СССР. Теперь Андропов решил, что пришло время модернизировать методы работы КГБ в отношении русских эмигрантов. Но прежде ему нужно было избавиться от надоевшей, раздражавшей проблемы — писателя Александра Солженицына.

Понедельник 7 января 1974 выдался в Москве морозным. Празднование Нового года — повод для бесконечного застолья с водкой и горами салата оливье — наконец заканчивалось и город постепенно приходил в себя.

Вряд ли в Москве в этот день можно было найти более пустынное место, чем Красная площадь. Даже в лучшие дни она мало походила на настоящую городскую площадь. После революции новый коммунистический город почти полностью вытеснил старый, и Красная площадь оказалась так далеко от повседневных маршрутов большинства москвичей, что туда мало кто заходил. Обычно там бродили только туристы, спотыкаясь о крупные булыжники мостовой.

Этот январский день был слишком холодным даже для туристов. Мрачный мавзолей Ленина и ярко-зеленый купол с развевающимся красным флагом за высокой кремлевской стеной лишь подчеркивали официальный статус площади, как и ее пустоту. Купол был частью Сенатского дворца — монументального строения в неоклассическом стиле, на последнем этаже которого, в углу, размещался только что отремонтированный комплекс «Высота» — стометровый рабочий кабинет Леонида Брежнева и зал заседаний Политбюро.

В этот день, когда по зимним московским улицам гулял ледяной ветер, в зале заседаний собрались 14 пожилых мужчин — членов Политбюро. Несмотря на новогодние праздники, Брежнев собрал их на закрытое заседание.

В этот день советский лидер, обычно спокойный и благодушный, был очень зол. Он созвал своих товарищей, самых могущественных людей в стране, чтобы поговорить о книге. «Во Франции и США, по сообщениям наших представительств за рубежом… выходит новое сочинение Солженицына — „Архипелаг ГУЛАГ“, — начал Брежнев. — Пока что этой книги еще никто не читал, но содержание ее уже известно. Это грубый антисоветский пасквиль!.. По нашим законам мы имеем все основания посадить Солженицына в тюрьму». Он перевел взгляд на присутствующих: «Как нам поступить с ним?» Председатель КГБ Андропов сразу взял слово. Он предложил выслать Солженицына. «В свое время выдворили Троцкого из страны, не спрашивая его согласия», — сказал он. Почему бы не сделать то же самое с писателем? Казалось, в этом кремлевском зале с дубовыми панелями и массивным длинным столом вдруг вновь появился призрак заклятого сталинского врага.

Андропов продолжил: «Он [Солженицын] пытается создать внутри Советского Союза организацию, сколачивает ее из бывших [политических] заключенных». Кроме того, добавил председатель КГБ: «Его сочинение „Архипелаг ГУЛАГ“ не является художественным произведением, а является политическим документом. Это опасно». Андропов считал, что, в отличие от Троцкого, Солженицын за рубежом не будет представлять серьезной угрозы.

На протяжении нескольких следующих недель, пока КГБ и Политбюро решали, что делать с диссидентом, Андропов продолжал настаивать, что высылка станет лучшим вариантом.

Наконец 13 февраля Солженицына посадили на самолет, летевший в Западную Германию, и оттуда он переехал в Цюрих. Высылка писателя вызвала международный скандал, но Андропов сохранял оптимизм, считая, что он держит все под контролем. Как и с Троцким 40 лет назад, в окружение Солженицына внедрили советских агентов. В Цюрихе рядом с ним находились не меньше четырех агентов чешской разведки, которые сообщали КГБ о каждом шаге изгнанника.

Солженицын сумел быстро оттолкнуть от себя западные СМИ своей высокомерной манерой общения и резкой критикой Запада. Спустя полгода после высылки писателя Андропов с гордостью доложил Политбюро, что «вся имеющаяся информация указывает на то, что после депортации Солженицына за рубеж интерес к нему на Западе неуклонно падает».

Андропов был прав и неправ. Солженицын, который вскоре перебрался из Цюриха в Вермонт, США, действительно не стал объединяющей фигурой русской эмиграции. Не стал он и главным экспертом или советником Белого дома по Советскому Союзу. Как и дочь Сталина, писатель предпочел вести тихую, уединенную жизнь, выбрав для этого отдаленную ферму на северо-востоке США.

Но кое в чем Андропов ошибся. Интерес к документальному роману «Архипелаг ГУЛАГ» вышел далеко за пределы читательской аудитории, традиционно интересующейся Россией. Книга потрясла западную публику. Кроме того, копии книги нелегально переправлялись в Советский Союз, где советская интеллигенция читала ее запоем. Ее тайно перепечатывали, и бесчисленные копии «Архипелага» распространялись по диссидентским каналам по всей стране.

Андропов пытался обнаружить несуществующую антисоветскую организацию, якобы созданную Солженицыным в СССР, и, когда не нашел ее следов, решил, что победил. Но на Западе само присутствие Солженицына рассматривалось как большая победа. «Архипелаг ГУЛАГ» подтвердил худшие подозрения Запада в отношении советского режима.

В последующие годы КГБ продолжал сажать в тюрьму инакомыслящих, изобретая все новые предлоги. Против диссидентов начали использовать карательную психиатрию — поэтов, художников и критиков режима отправляли на принудительное лечение в психиатрические клиники. Начиная с Солженицына КГБ возобновил практику высылки из страны инакомыслящих, от которой почти отказались после изгнания Троцкого. С 1974-го по 1988-й десятки представителей советской интеллигенции — писателей, художников и прочих диссидентов — выгнали из страны и лишили советского гражданства.

Это серьезное изменение в тактике спецслужб говорило об ослаблении советского режима.

«Это было признаком слабости, а не силы, — сказал нам ведущий российский специалист по истории КГБ и сталинских спецслужб Никита Петров. — Они больше не могли позволить себе делать то, что делали в 1930-е и 1940-е годы, то есть просто убивать людей, как им хотелось».

Все больше диссидентов покидало страну, и Андропов решил расширить возможности КГБ по слежке за бывшими соотечественниками за рубежом. Была у него и еще одна, более амбициозная цель: попытаться задействовать шпионский потенциал эмигрантов, особенно в Соединенных Штатах.

Заняться эмигрантским вопросом он поручил своему ближайшему помощнику и протеже, Владимиру Крючкову. Низкорослый, невзрачный человек с залысинами и в очках, Крючков в тот момент был заместителем начальника внешней разведки КГБ, хотя не имел оперативного опыта работы в разведке. Выходец из рабочей семьи, он подобно Андропову сделал карьеру в КГБ по партийной линии, поднимаясь по служебной лестнице вслед за своим покровителем. Он пользовался безграничным доверием Андропова.

Осенью 1973-го, когда ФБР арестовало в Вашингтоне сотрудника советской разведки, Андропов отправил Крючкова в Америку в инспекционную поездку. Тот вылетел в Нью- Йорк и провел там почти месяц. Он также посетил Вашингтон и Сан- Франциско, где постарался встретиться со всеми сотрудниками КГБ, работавшими в местных резидентурах. Все это было так необычно для высокопоставленного руководителя КГБ, что в ФБР завели отдельное личное досье на Крючкова.

Крючков вернулся в Москву с планом, который изложил Андропову в декабре 1974-го. Его главная идея состояла в том, чтобы упростить слишком сложную и громоздкую систему отделов КГБ, работающих по линии эмиграции.

В Советском Союзе КГБ был поистине вездесущей организацией. Как в мечте сумасшедшего бюрократа, всякий раз, когда возникала какая-то новая угроза советскому строю, для борьбы с ней КГБ создавал отдел или управление. Эта политика продолжалась несколько десятилетий. В результате к 1970-м в КГБ существовали отделы, занимавшиеся практически всеми группами общества — от евреев и спортсменов до неформальной молодежи, включая фанатов рок-н-ролла и хиппи.

При этом империя комитета госбезопасности стремилась дотянуться до каждого населенного пункта СССР: отделы КГБ были в каждом регионе огромной страны.

Поскольку с проблемой эмигрантов советская власть столкнулась с первого дня своего существования, то для работы с ними госбезопасность множила все новые и новые подразделения — и так на протяжении более пятидесяти лет.

К 1970-м эта система, мягко говоря, стала слишком громоздкой.

Выглядела она так. Пятое управление КГБ отвечало за противодействие идеологическим диверсиям и следило за инакомыслящими. По линии борьбы с эмигрантами роль «пятерки» заключалась в сборе компромата, чтобы иметь рычаги давления на диссидентов в случае их переезда на Запад. «Пятерка» также отслеживала влияние эмигрантских публикаций на диссидентские круги. Его сотрудники в качестве кураторов сопровождали советских артистов, таких как Барышников, в поездках за границу.

Внутри страны республиканские управления КГБ занимались вербовкой приезжающих в СССР иностранцев, а также наблюдали за деятельностью известных эмигрантов — бывших жителей советских республик через своих агентов в таких организациях, как Общество развития культурных связей с эстонцами, проживающими за рубежом.

Для проведения операций за границей, в Первом главном управлении (ПГУ) КГБ (разведка) также имелось несколько отделов, занимавшихся эмигрантами. Служба «А», отвечавшая за дезинформацию за рубежом, — на сленге КГБ «активные мероприятия» — распространяла о видных эмигрантах грязные слухи и сплетни. Управление «К», которое занималось внешней контрразведкой, чьей главной задачей было разоблачение двойных агентов, также должно было выявлять перебежчиков и несанкционированные контакты советских граждан за границей с эмигрантской средой (танцовщик Семен Кауфман работал на это управление).

Четвертый отдел Управления «K» рассовывал дезинформацию по эмигрантским СМИ: это делалось через агентов, внедренных в зарубежные эмигрантские организации, включая радиостанции «Голос Америки» и «Свобода». Чтобы шпионить за эмигрантами на местах, в легальных резидентурах КГБ несколько сотрудников работали по «линии ЭМ»: «линия» означала сферу деятельности, а «ЭМ» — эмиграцию. (По этой терминологии, «линия ПР» означала политическую разведку; «линия Х» — научно-технический шпионаж и так далее). Только в США ситуация была немного иной. В американской резидентуре не было «линии ЭМ», так как разработку эмигрантского сообщества в этой стране Москва, видимо, считала настолько важной, что эта задача стояла перед всеми офицерами политической разведки.

Вот как работала эта система на практике: в 1966-м примерно в 20 километрах от побережья Калифорнии с борта советского разведывательного судна спрыгнул советский моряк Юрий Марин. Американский военный корабль подобрал его и доставил на берег. Вскоре ему предложили стать инструктором в Русском институте Армии США в Гармиш-Партенкирхене‌, который всегда нуждался в новых беглецах из Советского Союза, чтобы снабжать своих студентов (дипломатов и шпионов) самой свежей информацией из-за железного занавеса. Марин также стал ведущим на радио «Свобода», чья штаб-квартира располагалась по соседству в Мюнхене. К тому времени все больше людей в СССР слушали «Свободу», «Голос Америки» и «Русскую службу Би-би-си», которые превратились в реальную угрозу для советской монополии на информацию.

Но перебежчик оказался агентом, работавшим на Четвертый отдел Управления «К» КГБ. Он собирал информацию о сотрудниках радио «Свобода», а также о дипломатах, проходивших обучение в Гармиш-Партенкирхене. Когда моряк сбежал снова — на этот раз обратно в Советский Союз, — он начал публично разоблачать своих бывших работодателей в советских газетах. Эта часть операции проводилась уже Пятым управлением (идеология) и службой «А» (активные мероприятия).

Как и в любой слишком сложной бюрократической системе, эффективная координация между всеми этими многочисленными отделами представляла серьезную проблему. Чтобы как-то решить ее, в КГБ опять создали новый отдел — на этот раз в Пятом управлении КГБ, так называемый Десятый отдел, для борьбы с зарубежными «центрами идеологической диверсии». На самом деле он должен был обеспечивать связь между всеми подразделениями КГБ, работающими по линии эмиграции внутри страны, — и отделами Первого главного управления (внешняя разведка), занимавшимися эмигрантскими группами за рубежом.

После поездки в Америку Крючков предложил создать со стороны разведки такой же отдел. В результате Десятый отдел Пятерки, куда стекалась вся информация по теме эмигрантов внутри страны, находился бы на связи только с одним отделом в ПГУ, который распределял бы эту информацию внутри разведки по подразделениям. Андропов дал своему протеже зеленый свет, а заодно и поставил руководить всей разведкой КГБ. Возглавив Первое главное управление, Крючков быстро организовал «эмиграционный» отдел, дав ему 19-й номер. Теперь у КГБ появилась более-менее стройная схема работы по эмигрантам.

В своих операциях КГБ предпочитал простой и примитивный метод: эксплуатировать царившую в эмигрантской среде паранойю.

Агенты госбезопасности распространяли слухи о том, что какой-то известный эмигрант, или его родственники или друзья — агенты КГБ, завербованные еще в СССР. Этот же прием КГБ пытался провернуть и с Солженицыным, распространяя дезинформацию, что его якобы завербовали еще в ГУЛАГе. Этим слухам мало кто поверил, тем не менее такая тактика считалась эффективной для создания и поддержания «атмосферы недоверия и подозрительности».

Много лет спустя Леонид Никитенко — начальник Девятнадцатого отдела, позже возглавивший управление «К» (внешняя контрразведка), — скажет своему коллеге из ЦРУ: «Вряд ли найдется другая такая профессия. Мы политики. Мы солдаты. Но прежде всего мы актеры на удивительной сцене».

После официальной десталинизации в конце 1950-х КГБ заявил, что отказался от ликвидаций за рубежом. Более того, на Лубянке поспешили заявить, что, поскольку многие ее сотрудники были убиты и отправлены в лагеря, именно спецслужбы стали главной жертвой сталинских репрессий.

Но насколько методы работы КГБ с эмигрантами в 1970-х отличались от тех, что практиковались с 1920-х по 1950-е? Легенды сталинской разведки, такие как Василий Зарубин‌, по-прежнему пользовались огромным авторитетом в КГБ. Даже уйдя в отставку, Зарубин продолжал активно заниматься подготовкой кадров, читая лекции новым сотрудникам. Когда он умер в 1972-м, ему устроили торжественные похороны, а церемония прощания прошла в Центральном клубе КГБ на Лубянке. Рядом с гробом был выставлен почетный караул; почтить память чекиста пришел сам Андропов. Подойдя к дочери Зарубина Зое, он сказал ей, что страна лишилась великого разведчика.

Так действительно ли КГБ полностью отказался от убийств и похищений — методов террора, доведенных до совершенства Наумом Эйтингоном в 1930-х и 1940-х?

Сам Эйтингон‌ в то время был еще жив и активен; в 1965-м он вышел на свободу и устроился работать в издательство зарубежной литературы. Он получил это место благодаря падчерице Зое Зарубиной (она питала глубокую привязанность к отчиму и даже пыталась называть его папой, но Эйтингон всегда напоминал ей, что ее родной отец Зарубин). Организатору убийства Троцкого новая работа отлично подошла: помимо прочих талантов, он прекрасно владел несколькими иностранными языками. Однако поддерживал ли он контакты с бывшими коллегами, неизвестно.

В декабре 1975-го КГБ заманил в Австрию перебежчика — беглого офицера военно-морского флота Николая Артамонова. Сотрудники КГБ выследили его в США, где он читал лекции в Джорджтаунском университете под другим именем, подошли к нему в магазине в Вашингтоне и, запугав, перевербовали (как всегда в КГБ не постеснялись использовать написанное под их диктовку письмо от жены и сына, оставшихся в Ленинграде). В конце концов новые кураторы убедили его прилететь в Австрию. Когда он приехал, сотрудники КГБ схватили его на улице в Вене, сунули в машину, где набросили ему на лицо маску с хлороформом, но крупный Артамонов продолжал бороться, и тогда ему сделали еще и усыпляющий укол, после чего повезли к чехословацкой границе.

По пути Артамонов внезапно скончался. Некоторые говорили, что причиной был сердечный приступ, другие — яд. Случившееся с ним поразительно напоминало то, что случилось с генералом Кутеповым в 1930-м. Три года спустя болгарский политэмигрант Георгий Марков шел по лондонской улице, когда какой-то прохожий уколол его зонтиком. Через несколько дней диссидент умер от яда, как выяснилось, советского производства. Обе операции — похищение Артамонова и передача яда болгарским спецслужбам для убийства Маркова — были организованы управлением «К» ПГУ, одним из главных подразделений разведки КГБ, занимавшихся «проблемой» русского зарубежья. Старые методы Эйтингона продолжали работать.

Из книги «Свои среди чужих. Политические эмигранты и Кремль: соотечественники, агенты и враги режима» Андрея Солдатова и Ирины Бороган (Альпина Паблишер, 2020)