«Польская операция» НКВД 1937–1938 гг.
Н.В.Петров, А.Б.Рогинский
(НИПЦ «Мемориал»)
«Польская операция» НКВД 1937–1938 гг.
[Работа выполнена в рамках проекта, задача которого — выявление и публикация директивных документов о массовых репрессиях 1930-х гг. Проект осуществляется группой сотрудников НИПЦ «Мемориал» совместно с Центральным архивом ФСБ, Государственным архивом РФ и рядом других архивов.]
Объем настоящего сообщения позволяет нам нарисовать лишь общий контур «польской операции» НКВД 1937–1938 гг. В центре нашего внимания — нормативные установки, положенные в ее основание, и механизмы ее реализации. Стержневым документом здесь является приказ НКВД СССР № 00485.
Приказ 00485 был утвержден Политбюро ЦК ВКП(б) 9 августа 1937 г. (П51/564), 11 августа подписан Ежовым и после этого вместе с закрытым письмом «О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР», также предварительно одобренным Сталиным и подписанным Ежовым, был разослан во все местные органы НКВД1.
Необходимость одновременного издания этих двух документов была продиктована некоторыми особенностями предстоящей операции. Предыдущий оперативный приказ № 00447, изданный 30 июля 1937 г., вышел без всякого сопроводительного письма. Он не требовал такого подкрепления. Во-первых, потому, что ему предшествовала месячная интенсивная подготовка (учет контингентов, подлежащих аресту, переписка по составам «троек», корректировка лимитов на аресты и расстрелы и т. д.). Во-вторых, и это важнее, приказ этот был по своей направленности совершенно ясен не только руководителям, но и рядовым работникам НКВД, которым предстояло его осуществлять. Он был направлен против привычных для них категорий лиц — кулаков, уголовников, членов бывших политпартий, духовенства и т. д. , то есть именно против тех, кто всегда считался в СССР «враждебным элементом» и кого они арестовывали и осуждали многие годы. Не нов был и способ осуждения (местные «тройки»), опробованный частично в 20-е гг., а повсеместно — в эпоху коллективизации. Таким образом, приказ 00447 выглядел скорее естественным завершением, «последней точкой» в деле уничтожения «традиционных» врагов советской власти, чем чем-то принципиально новым. В приказе поражали разве что заданность цифр и их масштаб (за четыре месяца по Союзу следовало арестовать, провести следствие и исполнить приговоры в отношении почти 300 тысяч человек) — но и только2.
Совсем иначе должен был восприниматься приказ 00485. Несмотря на то, что речь там велась не о поляках как таковых, а о польских шпионах, все-таки из него следовало, что под подозрением оказывается едва ли не все польское население СССР, а это довольно трудно увязывалось с официально провозглашаемыми государством интернационалистскими лозунгами. К тому же среди сотрудников НКВД было немало поляков. Не могли не вызвать вопросов и отдельные формулировки, касающиеся категорий лиц, подлежащих аресту, например: все перебежчики или все бывшие военнопленные. Не те из них, кто подозревается во враждебной деятельности, а именно все. В практике ОГПУ–НКВД такого рода директива была новацией. По признанию А.О.Постеля, сотрудника УНКВД по Московской области, «когда нам, начальникам отделений, был зачитан приказ Ежова об аресте абсолютно всех поляков (о всех поляках в приказе не говорилось, но характерно, что было услышано именно это. — Авт.), польских политэмигрантов, бывших военнопленных, членов польской коммунистической партии и др., это вызвало не только удивление, но и целый ряд кулуарных разговоров, которые были прекращены тем, что нам заявили, что этот приказ согласован со Сталиным и Политбюро ЦК ВКП(б) и что нужно поляков громить вовсю»3. По-видимому, именно в предвидении такой реакции на приказ 00485 и было издано параллельно ему «закрытое письмо», которое дополняло приказ и в некотором роде обосновывало его.
Тридцатистраничный текст письма, насыщенный именами и фактами, рисовал фантастическую картину деятельности польской разведки на территории СССР на протяжении двадцати лет: эта деятельность направлялась и осуществлялась Польской военной организацией (ПОВ) вместе со Вторым (разведывательным) отделом Польского генштаба; агенты ПОВ с давних пор захватили руководство компартией Польши и польской секцией Коминтерна, проникли во все звенья советского государственного аппарата (включая НКИД, НКВД, РККА); с их помощью в Союз из Польши под видом политэмигрантов, обмененных политзаключенных и перебежчиков были переброшены тысячи новых агентов, создавших, в свою очередь, множество шпионско-диверсионных групп, вербовка в которые в основном осуществлялась в среде местного польского населения; руководил всей этой сетью московский центр, действующий по указке Варшавы, однако отдельные группы или лица были связаны с Варшавой — непосредственно или через консульства Польши в СССР4. «Головка» организации «к настоящему времени» (то есть к августу 1937 г.) уже считалась разгромленной, и основной задачей органов НКВД, как она была сформулирована в преамбуле к приказу, стала «полная ликвидация незатронутой до сих пор широкой диверсионно-повстанческой низовки ПОВ и основных людских контингентов польской разведки в СССР».
Соответственно этой версии и перечислялись в приказе шесть намеченных к аресту категорий:
1. «Выявленные в процессе следствия и до сего времени не разысканные активнейшие члены ПОВ по прилагаемому списку».
Следствие по делу ПОВ интенсивно велось в Центральном аппарате НКВД СССР с конца 1936 г., в конце июля 1937 г. полученные под пытками признательные показания нескольких десятков наиболее видных арестованных были сгруппированы в специальные тома, материалы которых, вместе с посвященными ПОВ тезисами доклада Ежова на июньском Пленуме ЦК ВКП(б), были использованы при составлении как приказа 00485, так и «закрытого письма». Одновременно из тех же показаний были извлечены имена, которые затем вошли в прилагавшийся к приказу список «не разысканных активнейших членов ПОВ». Часть показаний, кроме того, была размножена и разослана по органам НКВД вместе с приказом 00485 и «закрытым письмом».
2. «Все оставшиеся в СССР военнопленные польской армии».
В основном поляки-военнопленные советско-польской войны 1919–1920 гг. вернулись в Польшу в начале 1920-х гг., но некоторое их число (по предположительной оценке от 1,5 тысяч до 3 тысяч) оставалось в СССР и к середине 1930-х гг.
3. «Перебежчики из Польши, независимо от времени перехода их в СССР».
Экономические, социальные, семейные, а также политические обстоятельства определяли непрерывный на протяжении многих лет поток беженцев из Польши в СССР. Как правило, беженцы относились к беднейшим слоям польского населения. Перебежчики (а в эту категорию включались все нелегально перешедшие госграницу на территорию СССР, независимо от того, были они задержаны погранохраной или добровольно заявили о себе) подвергались обязательной проверке, в процессе которой происходила сортировка: одних отправляли («перебрасывали») назад в Польшу, других арестовывали по подозрению в шпионаже, контрабанде или иных преступлениях, третьих, членов революционных организаций, имевших соответствующие рекомендации, освобождали и разрешали им повсеместное проживание в СССР, наконец, четвертых (а их было более всего), которые, с одной стороны, имели право просить и получить в СССР убежище (круг этих людей был широк, сюда входили, например, дезертиры из армии), а с другой, не имели касательства к революционному движению, также освобождали, но расселяли и трудоустраивали в определенных областях. Там они в течение трех лет находились на оперативном учете (то есть под наблюдением) в соответствующем органе ОГПУ–НКВД, куда должны были периодически являться на регистрацию, после чего, как правило, с учета их снимали, оформляли им советское гражданство, и они могли свободно менять место проживания. Централизованного учета перебежчиков из Польши не велось, неизвестна была даже их общая численность (Ежов, выступая в январе 1938 г. перед руководящим составом ГУГБ НКВД, высказал предположение, что их несколько более 100 тысяч), и к 1937 г. следы очень многих из них затерялись, так что именно поиски перебежчиков стали едва ли не главной заботой НКВД в ходе реализации «польского» приказа.
4. «Политэмигранты и политобмененные из Польши».
5. «Бывшие члены ППС и других польских политических партий».
Именно согласно этим пунктам приказа 004485 был уничтожен почти весь рядовой состав польской коммунистической эмиграции в СССР, а также другие польские политические активисты, в особенности те, кто на каком-то этапе жизни был связан с Польской партией социалистичной (ППС), возникшей еще в 1892 г. и в своей долгой истории многократно делившейся, объединявшейся, дробившейся на фракции и группы и т. д. По поводу же обмененных заключенных (такие обмены между Польшей и СССР происходили в 1920-х–1930-х гг. на основании специальных соглашений, заключенных в 1923–1924 гг.; польских политзаключенных меняли, в частности, на арестованных в СССР ксендзов) «закрытое письмо» решительно утверждало, что практически все они агенты ПОВ и что аресты их в Польше были специально инсценированы с целью последующего внедрения в СССР5.
6. «Наиболее активная часть местных антисоветских и националистических элементов польских районов».
Этот пункт фактически предписывал провести аресты в местах компактного проживания поляков. По данным Переписи 1937 г., всего в СССР проживало 636 220 поляков, из них в УССР — 417 613, в БССР — 119 881, в РСФСР — 92 0786. На Украине и в Белоруссии более двух третей поляков жили в сельских районах (еще в начале 1930-х гг. здесь действовало более 150 польских сельсоветов). Особенно много поляков проживало в Каменец-Подольской, Житомирской и Винницкой областях Украины. В РСФСР наибольшее число поляков проживало в Ленинградской и Московской областях, а кроме этого в Западной Сибири. С 1936 г. около 36 тысяч (по другим сведениям — 45 тысяч) поляков жили в Казахстане — их выслали туда в результате чистки приграничных с Польшей районов Украины (эта акция по замыслу прямо предшествовала «польской операции» 1937–1938 гг.)7. Именно в поименованных регионах, а также на Урале, где, по мнению НКВД, осело много перебежчиков, приказ 00485 реализовывался с наибольшей интенсивностью.
Кроме перечисленных категорий приказ 00485 требовал прекратить освобождение из лагерей лиц, осужденных по обвинению в шпионаже в пользу Польши. Материалы на них за два месяца до конца срока следовало предоставлять в ГУЛАГ, откуда их передавали в Особое совещание при НКВД СССР (ОСО) для вынесения новых приговоров.
Существенное расширение подлежащих аресту контингентов произошло 2 октября 1937 г., когда Ежов специальным указанием распространил на членов семей лиц, арестованных по приказу 00485, свой приказ «О репрессировании жен изменников родины, членов право-троцкистских шпионско-диверсионных организаций, осужденных Военной коллегией и военными трибуналами», изданный еще 15 августа 1937 г.8 Согласно этому приказу, аресту подлежали все жены осужденных этими судебными органами, вне зависимости от причастности к «контрреволюционной деятельности» мужа. а также их дети старше 15 лет, если они были признаны «социально опасными и способными к антисоветским действиям». Жены по приговору ОСО заключались в лагеря на 5–8 лет, дети старше 15 лет, в зависимости от имеющихся на них характеристик, направлялись в лагеря, колонии или детские дома особого режима. Дети от 1 года до 15 лет, оставшиеся сиротами, направлялись в ясли и детские дома Наркомпроса. Вскоре выяснилось, что исполнение директивы от 2 октября сталкивается с техническими трудностями — поток жен арестованных поляков и харбинцев (на последних также распространили приказ от 15 августа9) оказался гораздо больше ожидаемого, а возможности размещения в тюрьмах женщин были относительно ограниченными, к тому же обозначилась острая нехватка мест в и без того переполненных детских учреждениях. Поэтому уже 21 ноября 1937 г. Ежов эту свою директиву вынужден был отменить, одновременно заявив, что в будущем жены арестованных поляков и харбинцев будут выселены из мест их проживания. Кажется, эта последняя мера осуществлялась эпизодически только в отдельных регионах, а последовательно по СССР в целом так и не была осуществлена.
Иногда практика обгоняла директивы. Так, с самого начала реализации приказа 00485 на местах стали арестовывать хотя впрямую не упомянутую в приказе, но, кажется, вполне подразумевавшуюся категорию — т.н. консульские связи, то есть советских граждан, контактирующих с польскими дипломатическими представительствами. Между тем специальный приказ на этот счет Ежов отдал лишь в конце октября 1937 г. В нем, среди прочего, предлагалось выявить и подвергнуть немедленному аресту всех советских граждан, связанных с сотрудниками этих представительств (имелись в виду представительства не только Польши, но и Германии, Японии, Италии) и посещающих их на службе или дома. Из иностранных подданных, связанных с диппредставительствами, следовало арестовывать только тех, кто подозревался во враждебной деятельности по отношению к СССР.
Точно так же, вначале исключительно по собственной инициативе (впрочем, соответствующей смыслу приказа 00485), после того, как сравнительно быстро были арестованы учтенные поляки-военнопленные 1919–1920 гг., в отдельных регионах стали арестовывать оставшихся в СССР поляков-военнопленных первой мировой войны (воевавших в составе польских легионов Пилсудского, германской и австро-венгерской армий), а затем и бывших красноармейцев, побывавших в плену в Польше. В Центральном аппарате НКВД это самопроизвольное возникновение новых категорий не встретило возражений, и в феврале 1938 г. последняя из них даже была легализована (кажется, только для Украины), впрочем, в несколько откорректированной форме: репрессиям подлежали бывшие красноармейцы, которые прошли через польские лагеря для военнопленных и не вернулись на родину сразу же после Рижского мира.
В чем же обвиняли арестованных по приказу 00485 — в подавляющем большинстве рядовых крестьян пограничных районов, промышленных рабочих или железнодорожников, никогда не имевших касательства к политике? Одна из целей «закрытого письма» была как раз в том, чтобы предложить «меню» возможных обвинений. Шпионаж во всех областях, особенно в военной, организация диверсий (в том числе и бактериологических), вредительство во всех сферах народного хозяйства, террор (центральный и местный), участие в повстанческих ячейках и подготовка вооруженного восстания на случай войны, антисоветская агитация — все эти направления деятельности польской «шпионско-диверсионной сети» были перечислены в «закрытом письме». Специфическими чертами этой сети объявлялись давняя укорененность в СССР (а это значило, что обвинения можно было черпать из времен гражданской и советско-польской войн) и тесные контакты как с другими иностранными разведками (прежде всего германской), так и со всеми основными «враждебными» силами внутри СССР (совместная с эсерами подготовка террористических актов, с украинскими и белорусскими «националистическими элементами» создание групп повстанцев и т.д.).
Весь этот уникальный по всеохватности перечень обвинений (в этом смысле с ним не сравнится даже приказ 00447) был активно использован при реализации «польского приказа» и стал образцом для последующих репрессивных операций НКВД 1937–1938 гг. по «нацконтингентам».
Приказ 00485 создавал принципиально новый в практике ОГПУ–НКВД процессуальный порядок осуждения. После окончания следствия на обвиняемого составлялась справка «с кратким изложением следственных и агентурных материалов, характеризующих степень виновности арестованного». Отдельные справки каждые десять дней надлежало собирать и перепечатывать в виде списка, который представлялся на рассмотрение комиссии из двух человек — начальника НКВД–УНКВД и прокурора (отсюда разговорное, в официальной переписке не встречающееся название этого органа — «двойка»). В задачу «двойки» входило отнесение обвиняемого к одной из двух категорий: первой (расстрел) или второй (заключение на срок от 5 до 10 лет). Затем список отсылался на утверждение в Москву, где его должны были окончательно рассматривать и утверждать Нарком внутренних дел и Генеральный прокурор, то есть Ежов и Вышинский. После этого список возвращался в регион для исполнения приговоров.
Этот порядок осуждения в переписке НКВД вскоре стали называть «альбомным», вероятно, потому, что машинописные списки заполнялись на листах, расположенных горизонтально, сшивались по узкой стороне и внешне напоминали альбом.
На практике на местах, после того как оперативный сотрудник составлял справку, он же, вместе с начальником отделения или отдела, и предлагал меру осуждения. Начальники управлений и прокуроры, которые должны были ставить свои подписи под списками (сформированными по «национальным линиям» — отдельно по польской, отдельно по финской и т. д.), делали это автоматически, обычно порознь, без каких-либо обсуждений или, тем более, обращений к следственным делам.
Нечто сходное происходило и в Москве, куда поступали альбомы. Ни Ежов с Вышинским, ни их заместители М.П.Фриновский и Г.К.Рогинский, также иногда подписывавшие альбомы, в них не заглядывали. Рассмотрение альбомов было перепоручено нескольким начальникам отделов Центрального аппарата, вначале начальнику учетно-статистического отдела В.Е.Цесарскому и контрразведывательного А.М.Минаеву-Цикановскому, которым помогал начальник секретариата Ежова И.И.Шапиро (отсюда слухи о специальной «тройке» при Ежове), затем, когда альбомов стало больше, к работе были привлечены другие начальники отделов, их заместители и помощники, даже начальники отделений. В различных документах мы встречали упоминания по крайней мере полутора десятков человек, в разное время занимавшихся рассмотрением альбомов. Все они, судя по многочисленным свидетельствам, относились к этой деятельности как к обременительной дополнительной нагрузке, от которой старались поскорее отделаться. За вечер каждый из них выносил решения по 200–300 справкам. Как правило, они лишь механически одобряли пришедшие с мест предложения, но изредка по каким-то причинам не соглашались с ними и ставили на полях списка пометы — об изменении меры наказания или о передаче дела на доследование либо в судебный орган. Список, с учетом помет, перепечатывался набело, подавался на подпись Ежову, после чего с курьером отправлялся на подпись Вышинскому.
Таким образом оказывалось, что единственным человеком, реально видевшим следственное дело, был сам следователь, он же, по сути, в большинстве случаев и выносил приговор. Жалобы на решения «двоек» рассматривались, согласно указаниям Прокуратуры СССР, только в «исключительных случаях»10. Несколько таких случаев на всю страну действительно имели место, во всех остальных заявителям, без всякого рассмотрения, отвечали, что принятое решение — окончательное.
В «альбомном порядке» осуждалось подавляющее большинство, но все-таки не все арестованные по «польской линии». Альбомы были предназначены для «низовки», для тех, кого арестовывали по приказу 00485. Многие из обвиненных в шпионаже в пользу Польши и принадлежавшие, по сценарию НКВД, к верхушке «шпионско-диверсионной сети», были осуждены Военной коллегией Верховного суда СССР или военными трибуналами. В осуждении по «польской линии» было задействовано и ОСО, рассматривавшее, как мы уже говорили, дела на заключенных, а также на жен арестованных. Репрессивная роль Особого совещания была усилена специальным решением Политбюро от 5 сентября 1937 г. (П51/920), согласно которому ОСО было разрешено «по делам об антисоветской деятельности бывших польских перебежчиков, бывших членов ППС и т.п. <...> назначать тюремное заключение до десяти лет включительно»11. Здесь важно не то, в какой степени воспользовалось ОСО этим своим новым правом (насколько мы знаем, в сравнительно небольшом — конечно, для 1937–1938 гг. ! — объеме), а сам факт ужесточающего исключения, принятого на высшем уровне специально для «польской линии», — по «Положению об Особом совещании при НКВД», утвержденному Политбюро 8 апреля 1937 г. (П48/3), ОСО могло осуждать максимально на восемь лет заключения.
Первоначально на осуществление «польского» приказа отводилось три месяца — операция должна была начаться 20 августа и закончиться 20 ноября 1937 г. Но срок этот постоянно продлевался вместе со сроками на проведение других «операций по нацконтингентам» — вначале до 10 декабря, затем до 1 января 1938 г., до 15 апреля и, наконец, до 1 августа 1938 г. Исключение составила Белоруссия, которой было разрешено продлить эти операции до 1 сентября.
Продление каждый раз означало лишь одно: разрешался упрощенный порядок ведения следствия и вынесение приговоров «по альбомам». Однако именно альбомы и оказались камнем преткновения в реализации национальных, в том числе польской, операций. Национальные операции стали главным направлением в деятельности НКВД с января–февраля 1938 г., сменив в этом качестве центральную для осени–зимы 1937 г. операцию по приказу 00447 (по которому к началу 1938 г. уже было осуждено более 500 тысяч человек). Весной 1938 г., когда национальные операции развернулись особенно широко, выяснилось, что Центр не в состоянии оперативно «переваривать» поступающие с мест альбомы. Между отправкой альбома в Москву и получением его назад проходило несколько месяцев. Летом 1938 г. в Центре скопилось альбомов более чем на 100 тысяч человек. С мест сыпались жалобы на перегруженность вследствие этого тюрем, на дороговизну содержания уже фактически приговоренных к расстрелу заключенных и т.п.
Возможно, именно по этой причине 15 сентября 1938 г. Политбюро приняло решение (П64/22) отменить «альбомный порядок» осуждения и создать в каждом регионе специально для вынесения приговоров по «нацконтингентам» (то есть по всем нерассмотренным альбомам) Особые тройки. Персональный состав «троек» не требовал утверждения Политбюро, и в этом было их существенное отличие от «троек», созданных более года назад для осуждения арестованных по приказу 00447, которые к этому времени почти повсеместно прекратили свое существование. Теперь в «тройки» входили исключительно по должности, и только первые лица: местный партийный руководитель, прокурор, начальник НКВД–УНКВД. Решения «троек» не требовали утверждения в Москве и приводились в исполнение немедленно. Особые тройки получили право освобождать обвиняемых (верный признак того, что массовые репрессии шли к концу, — прежде в «альбомных» операциях возможность освобождения не предусматривалась). Срок их действия был определен в два месяца. Рассматривать они должны были дела тех, кто был арестован до 1 августа 1938 г. Дела на арестованных после этой даты следовало передавать в суды, трибуналы, Военную коллегию или на ОСО12.
На основе этого решения 17 сентября 1938 г. был выпущен приказ НКВД № 00606, а в последующие две недели из Центра по регионам разослали все не рассмотренные альбомы. При дорожно-транспортных отделах (ДТО) НКВД, которые существовали при всех крупных железных дорогах и принимали самостоятельное участие в проведении национальных операций, «тройки» не создавались, поэтому их альбомы были направлены в соответствующие территориальные органы НКВД.
Организовались Особые тройки в основном только к началу октября. Интенсивность их работы в каждом регионе впрямую зависела от числа альбомных справок, а оно было различным — от нескольких десятков (Калмыкия, Куйбышевская, Рязанская, Ярославская области) до нескольких тысяч (более 8 тысяч в Ленинградской области, более 4 тысяч — в Новосибирской, Свердловской, Челябинской областях). Соответственно в одних регионах рассматривали за заседание 30–50 дел, а в других — по 300, 500, 800. К подлинным следственным делам, по сложившейся традиции, Особые тройки не обращались, ограничиваясь данными альбомов и, в редких случаях, пояснениями присутствовавшего на заседании начальника соответствующего отдела НКВД–УНКВД. За два неполных месяца Особые тройки рассмотрели дела — по всем «национальным линиям» — почти на 108 тысяч человек, из которых освободили — 137 человек.
Деятельность Особых троек была приостановлена точно в срок — 15 ноября 1938 г. Одновременно было строго приказано приостановить приведение в исполнение всех не исполненных к этому дню расстрельных приговоров. (Несмотря на это в нескольких регионах такие расстрелы все же были произведены.) 17 ноября 1938 г. совместное Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР объявило о прекращении всех массовых операций, а последовавший за ним приказ НКВД (подписанный уже новым наркомом — Л.Берия) отменил все оперативные приказы 1937–1938 гг. и директивы, изданные в их развитие13.
Приказ 00485 стал «модельным» для директив НКВД по всем последующим, открытым после августа 1937 г. национальным операциям — румынской, латышской, финской, и др.: везде следовало исходить из наличия разветвленной шпионско-диверсионной и повстанческой сети соответствующего государства, везде фигурировали сходные контингенты, подлежащие аресту (среди них обязательно — политэмигранты и перебежчики), везде применялся «альбомный порядок» осуждения (иногда в директивах его даже подробно не описывали, а лишь указывали, что осуждение следует производить «в порядке приказа 00485»).
В общей системе репрессий 1937–1938 гг. национальные операции занимают особое место. Они теснее других связаны со сталинским ощущением надвигающейся войны, с его страхом перед «пятой колонной»14, с его представлениями о «враждебном окружении», под которым кроме «страны главного противника» — Германии — подразумевались в первую очередь страны, граничащие с СССР. Граница СССР, по мысли Сталина, — это сплошная линия фронта, а все, так или иначе перебравшиеся «с той стороны» (независимо от предъявленных мотивов, способа и времени появления в СССР), — реальные или потенциальные враги. Их классовая принадлежность или политическое прошлое не имеют никакого значения — они должны рассматриваться не как «братья по классу», спасающиеся от «гнета буржуазных правительств», или соратники по революционной борьбе (таково было официальное отношение к основной массе перебежчиков и политэмигрантов в 1920-х–начале 1930-х гг.), а исключительно как представители (и, стало быть, агенты) враждебных государств. Эти государства, мечтающие уничтожить или ослабить СССР, ведут против Советского Союза непрерывную подрывную работу (не могут не вести — такова, по убеждению Сталина, логика взаимоотношений между государствами, особенно между государствами-соседями), то есть фактически находятся по отношению к нему в состоянии необъявленной (до времени) войны. Соответственно и с агентами их следует поступать по нормам войны15.
Именно идеи национальной государственности и военно-государственного противостояния, которые стали в середине 1930-х гг. доминирующими у Сталина, отодвинув на задний план традиционные схемы классовой борьбы, и определили, как нам кажется, направленность национальных операций НКВД 1937–1938 гг. (против всех, кто прямо или косвенно связан с государствами «враждебного окружения») и особую жестокость выносимых по ним приговоров.
По нашим данным, из всех осужденных в 1937–1938 гг. судами и трибуналами, включая и Военную коллегию Верховного суда, к расстрелу было приговорено около 19%. Процент расстрелянных по решениям «троек», рассматривавших дела на арестованных по приказу 00447, в два с половиной раза выше — 49,3%. И, наконец, национальные операции. С 25 августа 1937 г., когда был подписан первый альбом, и до 15 ноября 1938 г., в «альбомном порядке» и Особыми тройками по всем национальным операциям были рассмотрены дела на 346 713 человек, из которых осуждено 335 513 человек, в том числе приговорено к расстрелу 247 157 человек, то есть 73,66% от общего числа осужденных.
Процент расстрелянных по «польскому» приказу выше этой средней цифры: по нему были рассмотрены дела на 143 810 человек, из которых осуждено 139 835, в том числе приговорено к расстрелу 111 091 человек, что составляет 77,25% от числа рассмотренных дел и 79,44% от числа осужденных. Еще выше процент расстрелянных в греческой, финской и эстонской операциях и, наоборот, намного ниже — в афганской и иранской, где большинство арестованных были высланы за границу.
При этом никаких специальных директив относительно масштабов применения расстрелов по той или иной «национальной линии» не было. Не было таких директив и в отношении отдельных регионов (в отличие от операции по приказу 00447, где каждому региону спускались твердые лимиты на осуждения и по первой и по второй категориям) — здесь все зависело, полагаем мы, от настроенности каждого конкретного начальника НКВД–УНКВД. Процентные соотношения поэтому были самыми разными. Например, в Куйбышевской области процент расстрелянных по отношению к осужденным (по всем национальным операциям) — 48,16%, в Вологодской — 46,5%, в Армении и Грузии, соответственно, 31,46% и 21,84%; в то же время в Ленинградской области и Белоруссии он равен 87–88%, в Краснодарском крае и Новосибирской области превышает 94%, наконец, в «рекордной» Оренбургской области достигает 96,4%. Такой же разброс мы видим и в «польской линии».
Среди репрессированных по национальным операциям можно выделить отдельные категории (общие для всех этих операций), по отношению к которым была проявлена особая жестокость. Так, невозможно не отметить постоянное ужесточение мер к перебежчикам, завершившееся специальным решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 31 января 1938 г. (П57/50), — расстреливать всех вновь задерживаемых перебежчиков, если будет доказано, что они перешли границу с враждебной целью; в случаях же, когда враждебных целей у перебежчиков «не будет обнаружено», — осуждать их на 10 лет тюремного заключения16.
Если судить по чисто внешним параметрам, то отличительная черта польской от других национальных операций не в проценте расстрелянных, а в масштабе арестов. Она была не только первой17, но и самой крупной из всех национальных операций по числу жертв. Это может быть объяснено многими причинами: тем, что Польша на всем протяжении 1920-х–1930-х гг. безусловно ощущалась самым опасным из государств — непосредственных соседей, что существовал глубоко укоренившийся миф об особом коварстве Польши, что перебежчиков из Польши было в СССР намного больше, чем из любой другой страны, что из «национальностей иностранных государств» (термин, широко используемый в документах НКВД 1937–1938 гг.) поляков в СССР также проживало намного больше, чем других (за исключением немцев, конечно, но у «немецкой операции» была своя серьезная специфика, и она — предмет особого рассмотрения), из чего — по логике 1937–1938 гг. — неминуемо следовал вывод, что и база у польской разведки в СССР должна быть значительно шире, чем у других разведок, и т. д.
Меньше всего массовость репрессий по «польской линии» определялась какой-то специальной личной нелюбовью Сталина к полякам. Дело было не в поляках как таковых, а в Польше. Аналогичным образом обстояло дело и с другими национальными операциями (иначе нам пришлось бы говорить о специальной нелюбви Сталина к латышам, финнам, эстонцам, афганцам и т. д.). Национальные операции были проведены «по линиям» практически всех стран «враждебного окружения» (дополнительный принцип — значительность соответствующей «иноколонии» в СССР), но не национальность в них была критерием «преступности» (хотя всегда — основанием для подозрений), а рождение или проживание в такой стране или наличие любого вида связи с ней. (В этом — принципиальное отличие национальных операций 1937–1938 гг. от будущих репрессий против народов во время войны). По тем же анкетным признакам (рождение, проживание или наличие родственников за границей) была произведена в июне–июле 1938 г. чистка армии, когда оттуда были уволены (и почти сразу в большей части арестованы) не только практически все военнослужащие и вольнонаемные «иностранных национальностей» (те же поляки, латыши и т.д.), но и немалое число представителей «национальностей Советского Союза». Сам по себе анкетный принцип был вполне традиционным в репрессивной практике ОГПУ–НКВД, но касался обычно классового, социального или политического прошлого репрессируемых. В национальных операциях 1937–1938 гг. впервые поводом для репрессии стала анкетная «связь с заграницей», ранее считавшаяся лишь основанием для подозрений.
Думается, что наряду с основной, продекларированной целью, которую преследовал Сталин, начиная национальные операции, — уничтожение потенциальной опоры («базы») «враждебных стран» внутри СССР, — была и сопутствующая: если не полное пресечение (это было, по-видимому, отнесено в будущее), то во всяком случае ограничение и установление контроля над всеми частными, не санкционированными государством контактами советских граждан с заграницей. Этой задаче служили не только репрессии (хотя в первую очередь они), но и множество других принятых одновременно мер: глушение иностранных радиостанций, установление жесткого контроля над частной перепиской с заграницей, над радиолюбителями и филателистами, принятие специальных правил, детально регламентирующих поведение советских граждан за границей и мн. др. В результате именно в 1937–1938 гг. в сознании рядовых граждан начало формироваться убеждение об опасности любых (не только анкетных) «связей с заграницей».
«Польская операция» и в этом отношении, как мы уже говорили, мало отличалась от остальных национальных операций. В первую очередь арестовывались те, кто ранее проживал в Польше, а потом по каким-то обстоятельствам оказался в Советском Союзе, затем те, кто поддерживал связь с Польшей, наконец, близкое окружение (в терминологии НКВД — «связи») тех и других. Конечно, большинство арестованных были поляками, но далеко не все. Как далеко не все арестованные поляки были арестованы по «польской линии».
Источники не дают нам точных данных о национальном составе арестованных и осужденных в 1937–1938 гг. И вовсе не потому, что какие-то документы на этот счет злонамеренно уничтожены или скрыты, а совсем по другой причине: в течение всего 1937 г. и первых четырех месяцев 1938 г. Центральный аппарат НКВД не требовал с мест сведений о национальности арестованных. Отсутствие такого требования выглядит вполне логичным и соответствующим духу «массовых операций»: для Москвы было важно знать, сколько человек арестовано по какому из направлений репрессий, сколько арестовано по каждой из категорий, перечисленных в специальных оперативных приказах, из каких ведомств или отраслей промышленности «изъяты» арестованные, но не их национальность.
Конечно, национальность арестованных фиксировалась в каждом следственном деле (в анкете арестованного), в качестве обязательного элемента указывалась и в альбомных справках по национальным операциям, и в справках, которые шли на рассмотрение местных «троек» по приказу 00447, и в обвинительных заключениях по тем делам, которые направлялись на рассмотрение судебных органов или ОСО. Однако сведения по национальному составу не суммировались ни на местах, ни в Центре, а если это делалось, то выборочно и по конкретным поводам. (Например, когда в феврале 1938 г. начальник Свердловского УНКВД Д. М. Дмитриев пожаловался Ежову, что его активная работа по «национальным линиям» тормозится медленностью рассмотрения альбомов в Москве, Фриновский, против которого фактически была направлена эта жалоба, приказал в ответ внимательно «обсчитать» свердловские альбомы, после чего обвинил Дмитриева в том, что под видом национальных операций он проводит операцию по приказу 00447: из 4218 арестованных Свердловским УНКВД по «польской линии» оказалось только 390 поляков, при этом бывшими кулаками числились 3798 человек; по «латышской линии» все 237 арестованных были обозначены в альбомах как кулаки, латышей же из них было всего 12 и т.д., — якобы из-за этого свердловские альбомы и не рассматривались.)
Возобновлению (после длительного перерыва) в мае 1938 г. централизованного учета арестованных по национальностям предшествовала директива НКВД СССР, более общая и в известном смысле поворотная, фиксирующая принципиально новый подход к вопросу о национальностях советских граждан. Циркуляром № 65 от 2 апреля 1938 г. был установлен новый порядок указания национальности при выдаче или обмене паспортов. Если раньше в паспорте записывалась та национальность, к которой причислял себя сам гражданин, то теперь следовало исходить исключительно из национальности родителей, предъявляя при этом их паспорта или другие документы. Этот порядок сохранился на многие десятилетия, однако для нашей темы важно другое. В разъяснениях к новому циркуляру указывалось: «Если родители немцы, поляки и т. д., вне зависимости от их места рождения, давности проживания в СССР или перемены подданства и друг., нельзя записывать регистрирующегося русским, белорусом и т.д. В случаях несоответствия указанной национальности родному языку или фамилии, как например: фамилия регистрируемого Попандопуло, Мюллер, а называет себя русским, белорусом и т.д., и если во время записи не удастся установить действительную национальность регистрирующихся, графа о национальности не заполняется до предоставления заявителями документальных доказательств...»18 Упоминание в цитированном тексте именно поляков, немцев, греков, то есть тех, по чьим «линиям» проводились национальные операции, явно не является случайностью, — одной из целей установления нового порядка записи национальностей, как и некоторых других параллельных мер (например, начавшейся наклейки фотографий в паспортах), было обнаружить лиц, с точки зрения НКВД, подозрительных и, возможно, подлежащих аресту. И действительно, если верить докладам с мест, во время опросов в паспортных столах и загсах было выявлено довольно много (несколько тысяч) ранее не учтенных бывших перебежчиков и военнопленных.
Только 16 мая 1938 г. НКВД СССР приказал местным органам включать в свои отчеты данные о национальном составе арестованных. Лишь с этого момента можно с основанием говорить о специальном интересе руководства НКВД к этническому аспекту репрессий. Однако и после этого в Центр не представлялись сведения о национальностях арестованных по приказу 00447. Кроме того, некоторые регионы (и особенно ДТО) отчитывались Москве несистематически. Поэтому даже за последние месяцы массовых операций наши сведения о национальном составе арестованных заведомо неполны.
Единственные, по нашему мнению, надежные данные по этому вопросу, которыми мы располагаем (к сожалению, тоже не совсем полные), касаются не арестованных, а осужденных, но отнюдь не всех, а лишь осужденных по национальным операциям Особыми тройками в сентябре–ноябре 1938 г. И эти цифры, как нам кажется, вполне подтверждают тезис о том, что отождествлять понятия «поляки» и «польская операция» было бы ошибочно.
Всего Особые тройки по всем национальным операциям осудили за эти два месяца 105 032 человека. Поляков по национальности (то есть тех, кому согласно паспорту, или иному документу, или на основании устного заявления, или по воле следователя — немало известно и таких случаев — записывали в следственное дело, что он — поляк) среди них было больше всего — 21 258 (затем следовали немцы — 17 150, русские — 15 684, украинцы — 8773, белорусы — 5716...).
Из общего числа осужденных Особыми тройками (105 032) по «польской линии» было осуждено 36 768 человек. Из них поляков — 20 147, белорусов — 5215, украинцев — 4991, русских — 3235, евреев — 1122, немцев — 490, литовцев — 396, латышей — 271, эстонцев — 112, чехов — 87, цыган — 76, австрийцев — 59, болгар — 53, венгров — 47, румын — 29, греков — 27, молдаван — 26, татар — 23, «прочих» — 362. В то же время и поляков осуждали по всем другим «линиям» — более всего по немецкой (500 человек) и латышской (209 человек).
Представленные здесь соотношения между поляками и представителями других национальностей нельзя механически распространить на всю «польскую операцию», — она развивалась неравномерно, и на первом этапе, как мы понимаем, удельный вес осужденных поляков был выше, чем с весны 1938 г.
В целом по «польской операции», как видно из прилагаемых таблиц, было осуждено почти 140 тысяч человек. Это примерно 10% от общего числа всех осужденных в ходе массовых политических репрессий 1937–1938 гг. (Под осуждением здесь понимается осуждающий приговор, вынесенный судебными органами, ОСО, в «альбомном порядке», а также «тройками», созданными по приказам 00447 и 00606.) Если же говорить об арестованных (не осужденных, а именно арестованных) поляках, то здесь наши представления гораздо более приблизительны, хотя и базируются на сличении целого ряда источников. Всего за два года Большого террора всеми органами НКВД СССР (без милиции) было арестовано несколько более 1 миллиона 600 тысяч человек. Среди них поляков 118–123 тысячи. В том числе по национальным операциям — 96–99 тысяч (из них подавляющее большинство по «польской операции»), остальные (примерно поровну) — по приказу 00447, а также всем другим направлениям репрессий.
За рамками нашего очерка вынужденно остались многие важнейшие сюжеты, прямо связанные с нашей темой: высылки из приграничной полосы, чистки в НКВД и разведорганах РККА, в оборонной и других отраслях промышленности. Мы почти не говорили о самом ходе операции, о специфике реализации приказа 00485 в различных регионах, лишь коснулись цифровых итогов операции и т.д. Для того чтобы подобное исследование стало полным и обоснованным, надо существенно расширить его источниковую базу материалами из российских, украинских и белорусских архивов. Напомним, что подавляющее большинство документов о политических репрессиях по-прежнему остаются секретными.
Примечания:
1 Приказ НКВД СССР № 00485 опубликован с небольшой купюрой в кн.: Ленинградский мартиролог, 1937–1938. Т. 2. СПб., 1996. С. 454–456. Полностью на польском языке в историческом журнале «Karta», издающемся в Варшаве (1993. N 11. S. 27–29). Закрытое письмо ГУГБ НКВД от 11 августа 1937 г. см. : ЦХСД. Ф. 6. Оп. 13. Т. 6. Л. 8–51.
2 Приказ НКВД СССР № 00447 см.: Книга памяти жертв политических репрессий. Ульяновск, 1996. С. 766–780. Впервые со значительными купюрами: Труд. 1992. 4 июня; Московские новости. 1992. 21 июня.
3 Архив УФСБ по Москве и Московской области. Следственное дело А.О.Постеля № 52668. Допрос от 11 декабря 1939 г.
4 Фрагменты «закрытого письма» см. в приложении к статье В.Н.Хаустова в наст. сборнике. В той же статье см. подробней о ПОВ.
5 Данные об обменах заключенными, известные нам, крайне разрозненны. Как любезно сообщила нам И.С.Заикина, в материалах Польского Красного Креста (ГАРФ. Ф. 8406) ею обнаружены сведения о шести таких акциях в 1923–1932 гг., в результате которых советской стороной было передано 425 человек (польской стороной почти вдвое меньше).
6 Всесоюзная перепись населения 1937 года: Краткие итоги. М., 1991. С.83, 85, 94.
7 См. Постановление СНК СССР от 28 апреля 1936 г. в кн.: Бугай Н.Ф. Л.Берия — И.Сталину: «Согласно Вашему указанию...». М., 1995. С. 9–11. Кроме поляков выселение должно было коснуться и немцев.
8 Приказ НКВД СССР № 00486 см.: Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий / Сост. Е.А.Зайцев. М., 1993. С. 86–93. Впервые: Мемориал-Аспект. 1993. № 2/3 / Публ. Н. Г. Охотина. Пользуемся случаем, чтобы поблагодарить Н. Г. Охотина, высказавшего ряд существенных замечаний при обсуждении настоящей работы.
9 «Харбинская операция» (иногда ее называли «харбино-японской») была направлена в первую очередь против вернувшихся в СССР бывших служащих Китайско-Восточной железной дороги. В основном их обвиняли в шпионаже в пользу Японии. «Харбинский приказ» НКВД СССР № 00593 от 20 сентября 1937 г. см.: Мемориал-аспект. 1993. № 1(3) / Публ. Н. Г. Охотина.
10 См., напр., директиву А.Я.Вышинского № 1/001532 от 17 апреля 1938 г. // ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 28. Д. 33. Л. 2.
11 АПРФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 254. Л. 156–157.
12 Решение Политбюро от 15 сентября 1938 г. впервые опубликовано в «Московских новостях» (1992. 21 июня).
13 Постановление от 17 ноября 1938 г. см. в кн.: Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне: Сб. документов. Т. 1. Кн. 1. М., 1995. С. 3–8. Там же на с. 16–20 опубликован с небольшими купюрами приказ НКВД СССР № 00762 от 26 ноября 1938 г. «О порядке осуществления Постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года».
14 О ликвидации «пятой колонны» как о цели массовых репрессий 1937–1938 гг. подробно и обоснованно говорится в кн.: Хлевнюк О. В. Политбюро: Механизмы политической власти в 1930-е гг. М., 1996. С. 196–198.
15 Ср. сталинские рассуждения 3 марта 1937 г. на Пленуме ЦК ВКП(б) о «буржуазных странах», «которые окружают Советский Союз, выжидая случая для того, чтобы напасть на него, разбить его или, во всяком случае, подорвать его мощь и ослабить его», а также о «буржуазных государствах», непрерывно засылающих «друг к другу в тыл своих шпионов, вредителей, диверсантов, а иногда и убийц» с целью «создать там свою сеть и "в случае необходимости" взорвать их тылы, чтобы ослабить их и подорвать их мощь» («таков закон взаимоотношений между буржуазными государствами»), и его вывод, что, «с точки зрения марксизма», «в тылы Советского Союза буржуазные государства должны засылать вдвое и втрое больше вредителей, шпионов, диверсантов и убийц» (Вопросы истории. 1995. № 3. С. 5–6).
16 АПРФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 6. Л. 53.
17 Формально немецкая операция началась раньше польской. По сути же это не так. Приказ НКВД СССР № 00439 от 25 июля 1937 г. (опубликован в кн.: Ленинградский мартиролог. Т. 2. С. 452–453) касался лишь «германских подданных», работающих или работавших на определенных оборонных заводах или на транспорте. Осуждать по нему предлагалось через Военную коллегию Верховного суда или ОСО. Расширение категорий, подлежащих аресту, до рамок национальной операции и установление «альбомного порядка» осуждения произошли в октябре 1937 г.
18 Разъясняющее указание Отдела актов гражданского состояния НКВД СССР № 1486178 от 29 апреля 1938 г. см.: Мемориал-аспект. 1994. № 10.
Поделиться:
Рекомендуем:
30.10.2024 | Жители Перми вспоминают жертв политического террора
30.10.2024 | В Лысьве прошёл митинг памяти жертв политических репрессий
30.10.2024 | «Мы так боремся с тьмой и мороком»
•Воспоминания узников ГУЛАГа
•Карта террора и ГУЛАГа в Прикамье
•7 мест в Перми, от которых пойдут мурашки по коже
КНИГА ПАМЯТИ | Это не власть, а преступники
КНИГА ПАМЯТИ | Без права переписки
КНИГА ПАМЯТИ | Главная страница, О проекте
blog comments powered by Disqus
На повестке дня
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИМЁН . ПЕРМЬ . 2024 . ТРАНСЛЯЦИЯ
Трансляция начнётся в 19:00 по Перми, 17:00 по Москве, 15:00 CET.
Наши ссылки
