Пермская региональная благотворительная общественная организация
«Центр исторической памяти»

Иванова М. А. КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ В ПРИКАМЬЕ: насилие без границ

М.Иванова  

________________________________________________________________________________________________________________________________________________

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ В ПРИКАМЬЕ:

насилие без границ

     Коллективизация стала наиболее широкомасштабной репрессией советской власти против собственного народа. Она осуществлялась при помощи разнообразных средств принуждения и насилия, которыми власть ловко манипулировала в зависимости от поведения крестьянства и результатов в достижении поставленных целей.

     Первоначально, после провозглашения XV съездом партии курса на коллективизацию (декабрь 1927), ее предполагалось осуществлять постепенно, на добровольных началах. К концу первой пятилетки (1933) намечалось вовлечь в колхозы не более 15–18% крестьянских хозяйств. Однако принуждение началось уже в 1928 г., отчасти в связи с хлебозаготовительным кризисом, вызванным понижением закупочных цен на зерно. Крестьянам навязывали невыгодные договоры контрактации посевов, искусственные формы кооперации (посевные товарищества), увеличивалось налогообложение, для кулаков введены повышенное индивидуальное обложение налогом и твердые задания по хлебозаготовкам. Хозяйства, не продавшие зерно государству по низким ценам, обвинялись в спекуляции. К ним предписывалось применять ст. 107 УК РСФСР, грозившую наложением штрафов, конфискацией запасов зерна и имущества, лишением свободы на срок до 3 лет. На Урале в качестве наказания применялась также принудительная отправка людей на лесозаготовки.

     Это стало прологом грядущего массового насилия. Деревенские коммунисты и комсомольцы, беднота приобретали опыт «классовой борьбы». Специально организованные группы бедноты, а также чрезвычайные тройки из представителей партийных органов и ОГПУ, выявляли «саботажников», проводили обыски и конфискации, предавали нарушителей «общественному бойкоту» и суду. Принудительная разверстка хлебозаготовительных заданий на состоятельных хозяев, штрафное пятикратное обложение в случае их невыполнения, конфискация и распродажа имущества «саботажников» составили суть так называемого урало-сибирского метода хлебозаготовок. Часть конфискованного зерна и имущества отдавали бедноте и колхозам, что особенно возбуждало алчность голытьбы и стимулировало ее активность в разоблачении укрывателей зерна.

     Это вызвало возмущение и протест не только зажиточных хозяев, но и середняков – большинства крестьянства. В высшие инстанции потоком шли жалобы. Крестьяне писали, что власть «раскалывает деревню», не дает возможности расширять хозяйство, разоряет их[i]. Многие стали сокращать посевы, продавать скот, чтобы избежать непосильного обложения. Например, семья крестьянина Г.Е.Шварева из д.Зуево Кунгурского района состояла из 6 человек (едоков, как тогда говорили): он сам, жена и 4 дочери. В 1929 г. крестьянин стал засевать 5 десятин вместо 15, оставил по одной лошади и корове вместо двух, отказался от сложного инвентаря. Так поступали многие, в результате еще недовосстановленное сельское хозяйство стало замедлять рост.

     Крайним проявлением протеста стали террористические действия против активистов хлебозаготовок, партийно-советских работников. Летом 1928 г. в с.Ивановское Чермозского района убили секретаря партячейки А.М.Аликина, отличившегося особым усердием на хлебозаготовках. Это убийство получило в Прикамье широкую огласку, наряду с террористическими актами в д.Феклисты Очерского района, д.Захаровцы Сивинского района, д.Сюзи Ильинского района и других местах[ii].

     Борьба за хлеб между властью и крестьянством вновь разгорелась в 1929 г. Крестьяне защищали свои жизненные интересы. Власть начинает «великий перелом» в деревне. Политику с таким названием провозгласил И.В.Сталин 7 ноября 1929 г., решения последовавшего Пленума ЦК ВКП(б) подтвердили волю генерального секретаря. «Великий перелом» означал развертывание сплошной коллективизации, якобы добровольной. Но добровольной (и то отчасти) коллективизация оставалась лишь до осени 1929 г. Тогда в целом по стране колхозы включали 7,8% крестьянских хозяйств, на Урале – 7,3%, в Предуралье – 3,6% в северных районах и 5,2% в остальных[iii]. Результат коллективизации двадцатых годов, как мы видим, весьма скромен. Власть это не устраивало.

     Сталин повелел «насаждать» колхозы. По его плану 1930 г. должен был стать решающим в осуществлении сплошной коллективизации. Уральское партийное руководство стремилось продемонстрировать свое рвение в проведении предначертанного курса. Уралобком ВКП(б) в декабре 1929 г. постановил за 1930 г. коллективизировать до 80% крестьянских хозяйств, а число районов сплошной коллективизации довести до 134. В округах и районах принимались аналогичные решения. Пермский окружком ВКП(б) счел «намеченный контрольными цифрами рост колхозов (25% крестьянских хозяйств, 27% посевных площадей) неудовлетворительным» и предложил «пересмотреть в этой части контрольные цифры, взяв линию на коллективизацию всего округа в течение 30-го года». В ЦК партии отправили телеграмму с обязательством сделать округ образцовым по коллективизации и с обещанием направить для этого в деревню 600 рабочих-двадцатипятитысячников и подготовить 6 тысяч активистов из крестьян[iv].

     Зимой 1929/30 г. развернулось соревнование за наибольшее вовлечение крестьян в колхозы. В Чусовском районе единый ТОЗ на весь район образовали за одни сутки. В Нытвенском коллективизацию провели за 10 дней, а в Кудымкарском районе Коми-Пермяцкого национального округа за 120 часов. Подстегивали форсирование темпов коллективизации партийные комитеты. Так, Пермский окружком ВКП(б) 2 февраля 1930 г. послал в районы телеграмму с требованием: «Примите немедленно ряд организационных и разъяснительных мер, обеспечивающих высокие темпы коллективизации»[vi].

     Ударной силой коллективизаторской гонки стали направленные в деревню городские коммунисты, комсомольцы, рабочие бригады. Бригада рабочих Нытвенского металлургического завода во главе с членами райкома провела ускоренную коллективизацию района, образовала колхоз-гигант «Красный Октябрь» из 1 300 дворов. Старательно проводила в жизнь директивы партии бригада рабочих пермского завода «Уралсепаратор»*, подталкивающая коллективизацию в Ильинском районе. Участвовали в создании колхозов рабочие Добрянского, Чермозского, Чусовского, Мотовилихинского и других заводов и предприятий.

     К марту 1930 г. в Пермском округе в колхозы вовлекли 83% хозяйств, в Коми-Пермяцком – 78%, в то время как по всему Уралу – 70,6%[viii]. Темп коллективизации в Предуралье, таким образом, превысил среднеуральский. И этим поначалу немало гордились местные руководители. Теперь уже хорошо известно, что такие показатели повсеместно достигались путем принуждения, угроз и прямого насилия.

     Архивные документы свидетельствуют, что на местах широко применяли составление списков «за колхоз» и «против колхоза» с последующим судом над попавшими во второй список. Сплошь и рядом крестьянские «сомнения» преодолевали с помощью исключения из потребкооперации или прекращения снабжения промтоварами. Самых непокорных, а их было немало, ждали аресты и содержание под стражей без пищи и воды, реквизиции запасов зерна, продуктов.

     Концентрированным выражением насилия и главным средством «подхлестывания» коллективизации стало раскулачивание. 5 января 1930 г. ЦК ВКП(б) объявил о переходе к «ликвидации кулачества как класса». Этот «класс» составлял в то время 1–2% крестьянских хозяйств. Во многих районах Прикамья хозяйств, имеющих признаки кулацких, т.е. сверхзажиточных, систематически применявших наемный труд, с доходными заведениями, сложными машинами, не было. Тем не менее кулаков стали выявлять повсеместно, выполняя и перевыполняя определенные властными структурами контрольные цифры. К кулакам причисляли не только зажиточных хозяев, но и всех тех, кто в той или иной форме противодействовал власти или просто не хотел вступать в колхоз. Угроза раскулачивания стала самой действенной мерой принуждения «записываться» в колхозники.

     Политбюро ЦК ВКП(б) на своих закрытых заседаниях разрабатывало основы репрессивной политики в отношении крестьянства. Местные партийные органы детализировали эту политику с учетом конкретных условий. Уралобком ВКП(б) телеграммой от 16 января 1930 г. предписал местным организациям в трехдневный срок определить количество подлежащих раскулачиванию и высылке, после чего следовало в такой же срок организовать над ними показательные суды. В конце января была составлена четкая программа действий по осуществлению раскулачивания.

     Таким образом, предполагалось дифференцировать репрессивные меры. Раскулаченных по I категории («активно действующие кулацко-белогвардейско-бандитские кадры») следовало арестовывать, раскулаченных по II категории («наиболее влиятельная и злостная часть кулачества») выселять вместе с семьями на север, остальных кулаков (III категория) оставить в своих районах, но на худших землях. Драконовский характер репрессий по отношению к раскулаченным по I и II категории очевиден. Но даже «смягченные» до минимума санкции в отношении раскулаченных по III категории нельзя назвать иначе как чрезвычайно жестокие. Людей, лишенных всего, фактически бросали на произвол судьбы.

     Орудием уголовных репрессий стали специально созданные в каждом округе судебно-следственные бригады. Они получали широкие полномочия и благословение на быструю расправу.

     Мобилизация деревенской общественности на раскулачивание на практике означала действия бедноты, направляемые партийными ячейками. Собрания бедноты, на которых принимались решения о раскулачивании и высылке, проходили под руководством коммунистов и комсомольцев. Так, собрание бедноты в д.Сараши Бардымского района, которым руководили 7 членов ВКП(б), 8 февраля 1930 г. решило выселить сразу 7 семей зажиточных хозяев «как вредных социально опасных элементов, тормозящих социалистическое строительство». Имущество выселяемых отходило колхозу[xiii].

     Раскулачивание, как и сплошная коллективизация, проводилось в форсированном темпе, с выполнением и перевыполнением планов, составленных руководством. Осуществляя разнарядку Уралобкома на раскулачивание 900 хозяйств, в Пермском округе к лету 1930 г. лишили имущества и выслали 3 325 человек. В целом по Уралу за первое полугодие 1930 г. было раскулачено до 30 000 семей, выслано за год 13 855 семей[xiv].

     Количество выселяемых отчасти определялось заявками хозорганов на необходимую им рабочую силу. Раскулачивание в данном случае служило еще одной цели: стройки пятилетки снабжались тысячами подневольных, самых дешевых работников. Для индустриального Урала это имело особое значение.

     Практически раскулачивание проводилось как тотальное ограбление, ибо изымались все имущество, одежда, домашняя утварь, продукты питания. Зафиксированы случаи снятия с выселяемых даже шапки и валенок. При описи конфискованного имущества оценивалось оно смехотворно дешево. Молотилку могли оценить в 90 руб., а дом, стоящий 500 руб., – в 30 руб.[xv]. Многочисленные свидетельства рисуют трагические судьбы тысяч крестьянских семей.

     Карательный характер раскулачивания наиболее ярко проявлялся, когда осуждали крестьян, и не только зажиточных, по ст.58-10 и 58-13 за антисоветскую агитацию и деятельность. Вот только несколько примеров вопиющего произвола.

     Кузнец М.М.Конев из с.Кузнечиха Осинского района раскулачен и осужден тройкой ОГПУ по ст. 58-10 как «жестокий эксплуататор», «непримиримый и злейший враг партии и Советской власти». Такой ярлык кузнец получил за то, что не мог обойтись без молотобойца, а также за то, что сам «расхитил» свое хозяйство – «зарезал двух телят, укрыл самовар, сепаратор, железа 10 пудов». Кузницу, столь необходимую крестьянам, вплоть до 1929 г. иметь не возбранялось. Реальной виной Конева стало то, что он не изъявил желания вступить в колхоз и, глядя на него как авторитетного хозяина, от вступления в колхоз воздержались и другие крестьяне. Карая Конева, власти не приняли во внимание и то, что он ранее был секретарем и членом сельсовета, т. е. отнюдь не был врагом[xvii].

     Не было кулацким и хозяйство А.В.Жижилева в с.Н-Козьмяш Чернушинского района: 1 лошадь, 1 корова, 3 десятины посева; в 1929 г. он платил небольшой налог – 9 руб. 15 коп. Однако он был раскулачен и приговорен к заключению в концлагерь на 5 лет за агитацию против колхоза, а также как член церковного совета и за службу в полиции до революции. Последнее стало криминалом для власти, как видно, лишь в 1930 г. Вина за прошлое, дореволюционное и доколхозное, стала основанием для репрессирования многих крестьян. Так, был раскулачен и отправлен в концлагерь С.Г.Целищев из д.Шумово Б-Усинского района как противник коллективизации, умышленно сокративший свое хозяйство в 1929 г., а до того имевший 10 голов скота, 15 десятин посева на 6 едоков. Главным обвинением стало занятие мелкой торговлей, хотя при нэпе это не возбранялось[xviii].

     Принудительная коллективизация, репрессивное раскулачивание вызывали возмущение и сопротивление. Отказы от вступления в колхоз, антиколхозная агитация приобрели повсеместный характер. Самой яркой формой сопротивления стало массовое уничтожение скота перед вхождением в колхоз. Угрожающие размеры забоя скота побудили власть принимать запретительные меры. Уже 1 декабря 1929 г. Пермский окружком партии направил в районы письмо «О проведении массово-разъяснительной работы среди населения против кулацкой агитации об уничтожении скота»[xix]. В январе – феврале 1930 г. последовал ряд постановлений о запрещении уничтожения и распродажи своего скота, семян, инвентаря. Очевидно, власть уже рассматривала крестьянское хозяйство как свое. Несмотря на кары, самоликвидация хозяйств продолжалась. В итоге поголовье скота к 1932 г. сократилось вдвое.

     Актами сознательного политического протеста стали выдвижение антиколхозных и антисоветских лозунгов, распространение листовок, коллективные выступления, в том числе и вооруженные. Например, в д.Подка Черновского района был вывешен лозунг «Долой колхозы, да здравствует единоличное хозяйство!» В д.Малая Сосновка Б-Сосновского района состоялась демонстрация в защиту раскулаченных, ее участники направили письмо Сталину. В национальном Уинском районе против насилия властей выступили муллы. Там по рукам ходила листовка «Смерть всем коммунистам – угнетателям! Долой Советы, которые нас гнетут!» В с.Аспа развернулось массовое выступление против насилия. В с.Ашап Ординского района, в связи с раскулачиванием и закрытием церкви, произошло вооруженное выступление. Случались покушения и убийства партийных работников, активистов из бедноты, но они не были многочисленными. Чаще крестьянским обидчикам «подпускали красного петуха» – устраивали поджоги. «Случаи поджогов за последнее время участились», – читаем мы в сообщениях из районов[xx].

     Активное сопротивление, неприятие крестьянством насильственной коллективизации грозило развалом сельского хозяйства, срывом весеннего сева. Поэтому весной 1930 г. власть совершила политический маневр: лично Сталин и ЦК ВКП(б) осудили наиболее злостные проявления насилия, назвав их «искривлением линии партии» и возложив ответственность за них на местных руководителей и исполнителей. Об этом шла речь в статье Сталина «Головокружение от успехов» и в постановлении ЦК ВКП(б) от 14 марта 1930 г. В них толковалось, что «искривления» и «перегибы» следовало исправить, виновных наказать, а коллективизацию продолжить. Борьба с «перегибами» после статьи Сталина развернулась повсеместно, однако количество выявленных злоупотреблений вряд ли можно сопоставить с реальными масштабами творившихся репрессий.

     Крестьяне поняли критику перегибов как отмену принудительной коллективизации. Из колхозов начался массовый отлив. Вышли тысячи дворов. В итоге летом 1930 г. в колхозах Предуралья осталось чуть более 20% крестьянских хозяйств. Для удержания крестьян в колхозах им были обещаны налоговые льготы, государственная помощь. От продолжения коллективизации не отказались. Следуя указаниям ЦК партии, VIII Пермская окружная партконференция постановила: «Процент крестьянских хозяйств, охваченных колхозами к моменту сева, необходимо закрепить и сделать его исходным в деле развертывания коллективизации». Райкомы ответили на это решение привычно. К примеру, в Суксунском районе в качестве главной ставилась задача «дальнейшего продвижения вперед к сплошной 100%-ной коллективизации»[xxii]. Такие же решения летом и осенью 1930 г. принимались руководством других районов.

     С осени 1930 г. начался новый этап сплошной коллективизации. Меры грубого насилия уходят на второй план. На первый план выдвигаются политическая агитация, обещания льгот и помощи колхозам и налоговое давление на единоличников. Все это при продолжении раскулачивания. По планам 1931 г. колхозы на Урале должны были охватить до 67% крестьянских хозяйств, при этом к весне – 56%.

     И снова главным средством устрашения стала возможная причастность к кулачеству. Единоличники оказались в ситуации, которая предельно ясно обрисована в обращении к ним в Юговском районе: «Перед каждым бедняком или середняком-единоличником должен быть поставлен вопрос ребром: за или против колхоза. За колхоз, за поддержку колхозного движения – означает поддержку Советской власти и решительную борьбу с кулаком. Против колхоза, против поддержки колхозного движения – означает помощь кулаку, против Советской власти. Нейтральным в этом деле уже нельзя оставаться»[xxiii]. Крестьянин снова вынужденно делал выбор в пользу колхоза. 1931 г. стал решающим в проведении сплошной коллективизации. В районах северного Предуралья колхозы охватили 54,3% крестьянских дворов, в центральном и южном Предуралье – 69,6%. Планы, таким образом, вновь были успешно выполнены и перевыполнены.

     Такие успехи вряд ли были возможны без продолжения раскулачивания и высылки. В первой половине 1931 г. в целом по Уралу было выслано 12 000 семей (60 000 человек), а всего за 1930–1932 гг. – около 30 000 семей. Теперь для высылки старались отбирать семьи с наличием трудоспособных мужчин в возрасте от 18 до 55 лет, т. е. способных к каторжным работам. С 1931 г. власти занялись устройством «кулацкой» ссылки, упорядочением использования переселенцев в промышленности и лесном хозяйстве. «Кулацкая» ссылка на Урале пополнялась не только «своими» раскулаченными. Еще больше высланных прибывало из других регионов страны – с Северного Кавказа, Украины, Белоруссии и др. Уже в 1930 г. Коми-Пермяцкий округ принял 2 000 семей неуральских переселенцев, Верхне-Камский округ (Соликамск, Березники) – около 8 000. На Урал в целом за 1930–1931 гг. переселяется 123 500 семей (571 300 человек) из других областей Советского Союза. По количеству высланных «кулаков» Урал занял первое место в стране[xxiv].

     Спецпоселки высланных находились в 69 районах и 3 округах Уральской области, в основном, в северных лесных, а также в горнопромышленных. Ссыльные работали на шахтах Кизела и Соликамска, на северных рудниках, на лесоповале в Чердынском, Косинском, Пашийском, Яйвинском и многих других леспромхозах. Часть ссыльных работала на раскорчевке тайги с целью сельскохозяйственного освоения этих участков. Таких землепашцев-полукаторжан объединили в 360 неуставных сельхозартелей – особых колхозов, действовавших под началом гулаговского коменданта.

     Условия труда и быта в спецпоселках были поистине каторжные. Комендант спецпоселения Усолья сообщал: «Норма выработки установлена для кулаков двойная, т. е. вместо нормальных 2,5 куб.м в день на человека 5 куб. м... Большинство спецпереселенцев не выполняет норму выработки, хотя нами приняты все меры к поднятию производительности труда, заключено в штрафную команду 62 человека»[xxv]. Ссыльные часто голодали. О питании в Яйвинском леспромхозе сообщалось: «Питание составляют один хлеб, селедка и то с большими перебоями... овощи совсем отсутствуют, запасы муки исчисляются тремя–пятью днями, а то совсем не бывает»[xxvi].

     Недоедание, непосильный труд, отсутствие медицинской помощи приводили к массовым заболеваниям и высокой смертности среди высланных. В 1932 г. в Уральской области насчитывалось 315 500 спецпоселенцев, а в начале 1934 г. – только 187 100. Убыль составила 128 000, несмотря на постоянное пополнение ссылки[xxviii]. Но власти, казалось, не замечали людских потерь. Принудительный труд спецпереселенцев стал средством форсированного индустриального строительства на Урале, в том числе и в Прикамье.

     Государство рассчитывало получить в 1931 г. от деревни, уже преимущественно колхозной, намного больше зерна, чем ранее. План хлебозаготовок по Уральской области был почти вдвое выше, чем в доколхозном 1929 г. Однако надежды не оправдались. В 1931 г. урожай резко понизился – до 3,5 ц с 1 га против 8,9 ц в 1930 г. – в целом по Уралу. Отчасти это стало следствием недорода в зерновых районах, вызванного засухой. Но главная причина была иной: дезорганизация сельского хозяйства, разрушение его производительных сил. Обследовавшие уральские колхозы представители Колхозцентра СССР отметили, что «хозяйственное состояние колхозов поражает своей неорганизованностью. Об организации труда и говорить не приходится»[xxix]. В колхозах недоставало рабочего скота, инвентаря. Немногочисленные машинно-тракторные станции (МТС), перед которыми стояла задача обрабатывать с помощью техники колхозные поля, не могли обслужить все колхозы. В 1931 г. в 40 районах Прикамья насчитывалось лишь 17 МТС, а в 1932 г. – 25. Колхозы не были в состоянии выполнять составленные руководством планы посева и сбора урожая, поставок государству. Однако план уже стал законом, невыполнение его жестоко каралось. Административно-командная система на второй год коллективизации взыскала с колхозов все необходимое сполна. Размер хлебопоставок государству составлял от 35 до 55% выращенного скудного урожая. При этом те районы Прикамья, где хлеба уродились лучше, получили дополнительные задания по хлебозаготовкам, семенным фондам, т.е. они расплачивались и за неблагополучные районы. В результате ограбление колхозов приобретает тотальный характер.

     Хлеб у колхозов изымался в принудительном порядке. Директива Уралобкома ВКП(б) от 6 октября 1931 г. устанавливала следующий порядок хлебозаготовок: бригады уполномоченных, состоявшие из коммунистов и комсомольцев, милиционеров, работников заготовительных органов, объезжали колхозы и, в случае невыполнения плана хлебосдачи, забирали зерно силой, а руководителей колхозов подвергали взысканиям, снимали с должностей, лишали партбилетов. В колхозах искали саботажников, вредителей, замаскировавшихся кулаков, их репрессировали. Карательная политика с этого времени стала распространяться и на колхозников, для которых кончились обещанные льготы и привилегии.

      Следствием такой политики стало разорение деревни. В 1932 г. земля вновь не уродила – средний урожай составил 4,6 ц с 1 га. Но колхозам снова пришлось выполнять непосильные хлебопоставки, платить дань государству зерном и другой продукцией. Ограбление деревни стало причиной «продовольственных затруднений», как это называлось в официальных документах. На деле надвигался голод. Первые сведения о нем в 32 районах Уральской области поступили в марте 1932 г. В апреле голод охватил уже 40 районов, в июне – 74 из 170 районов объединенной Уральской области.

     «Продовольственные затруднения» не обошли стороной Прикамье – голодали в Березниковском, Верещагинском, Оханском, Осинском, Сивинском и в других районах. В оперативных сводках органов ОГПУ сообщалось о массовом нищенстве в деревне, о жалобах на недостаток продовольствия и непосильных заготовительных планах, об отказах сеять («все равно все заберут»), о хищениях зерна с полей и складов, которые совершали, в основном, женщины для спасения голодающих детей.

     Власть не видит иного пути, кроме усиления насилия и жестокости. ЦИК и СНК СССР 7 августа 1932 г. принимают постановление об охране имущества колхозов и госпредприятий, по которому даже за незначительное хищение следовало заключение сроком до 10 лет или расстрел. Этот драконовский закон остался в памяти народа как «закон о 5 колосках» . По нему на Урале за август – декабрь 1932 г. было осуждено 3 277 человек, в 1933 г. – еще более 2 000[xxx]. Эти цифры убедительно свидетельствуют, что даже жесточайшие меры пресечения не останавливали крестьян, пытавшихся найти продукты питания в условиях непрекращавшегося голода. Хищения продовольствия и разворовывание колхозного имущества стали средством выживания и одновременно протестом против произвола власти.

     Другой распространенной формой протеста стало массовое бегство из колхозов.

В сводках органов ОГПУ отмечалось, что в ряде районов «под влиянием продовольственных затруднений и неполадок в колхозах» колхозники уходят на производство.

     По сравнению с отливом весной 1930 г., второй отлив из колхозов был более длительным – он продолжился и в 1933 г. – и, можно сказать, безвозвратным, так как вышедшие обратно в колхозы уже не возвращались, уходя в города и на стройки. С начала сплошной коллективизации каждая пятая семья покинула родные места (с учетом отправленных в ссылку)[xxxii].

     Отток из колхозов, бегство крестьян из деревни сорвали планы продолжения коллективизации, в 1932 г. она практически прекратилась, оставаясь по Уралу на протяжении года на уровне 2/3 вовлеченных в колхозы крестьянских дворов. При этом число дворов в колхозах сократилось. В районах Предуралья к 1933 г. уровень коллективизации составил 66,8%, в Коми-Пермяцком национальном округе – 54,3%[xxxiii].

     Итогом сплошной коллективизации и ликвидации кулачества стало разорение деревни, ее обезлюдение, хроническое невыполнение хлебозаготовительных планов и, несмотря на все жестокости власти, сопротивление крестьянства. Фактически деревня находилась в состоянии экономического и социального кризиса. Для его преодоления власть вновь прибегла к чрезвычайным и репрессивным мерам. В конце 1932 г. в стране вводится паспортная система, которая не распространяется на деревню. Беспаспортные крестьяне оказались, по существу, вне гражданства своей страны, они не могли покидать место жительства даже на короткое время без разрешения местных властей. Это было равнозначно прикреплению их к земле.

     В 1933 г. при МТС и совхозах учреждаются политотделы – чрезвычайные административно-политические органы, призванные навести порядок в деревне. Перед ними стояла задача заставить колхозников старательно работать и неукоснительно выполнять заготовительные планы, «очистить» колхозы от дезорганизаторов и вредителей, «замаскировавшихся кулаков». В состав политотделов входили опытные политработники, представители ОГПУ. В помощь им мобилизовывались городские коммунисты и комсомольцы. 31 политотдел в районах Прикамья в основном справился с поставленными задачами. Карательными и организационно-политическими мерами усмирили деревню, добились выполнения хлебозаготовок. Например, политотдел Пермской МТС (с. Верхние Муллы), по словам официального отчета, «вычистил» из колхозов 541 хозяйство, снял с работы некоторых председателей колхозов, бригадиров, счетоводов, кладовщиков, организовал соревнование, научил молодежь работать по?ударному. Для колхозов были выработаны жесткие нормативы по вспашке и посеву, севооборотам, правилам обработки почвы: крестьян учили работать на земле по?новому. Внедрялись социалистические принципы организации труда – планирование и нормирование, учет и контроль, соревнование и взаимопомощь[xxxiv]. Однако работа по команде, энтузиазм из-под палки не дали значительного эффекта. Хозяйственные успехи колхозов оставляли желать лучшего.

     Поэтому властям пришлось несколько ослабить узду, смягчить на время политику в деревне. В конце 1934 г. политотделы упраздняются. В начале 1935 г. колхозам был предложен новый Примерный устав сельхозартели, в котором акцентировались преимущества колхозов, льготы для колхозников, декларировалась «колхозная демократия», закреплялись социалистические формы организации труда. Самым важным новшеством для рядового крестьянина являлась фиксация в уставе увеличенных размеров приусадебного (личного подсобного) хозяйства. Семье колхозника разрешалось иметь 1 корову и 1-2 теленка, 1-2 свиноматки с приплодом, до 10 овец и коз, неограниченное количество птицы и пчел. Размер приусадебного участка в Прикамье составил от 0,35 до 0,5 га, и это было больше, чем до 1935 г.

     Вся колхозная земля особым государственным актом закреплялась за колхозами в вечное бесплатное пользование. В середине 1930-х гг. личное хозяйство колхозников давало им до 70–90% потребляемых картофеля и овощей, 60–90% мясных продуктов, почти 100% – молочных[xxxv]. Лишь зерно колхозники получали в колхозе по трудодням. Это помогло преодолеть голод, прокормить себя и хоть как-то стимулировать работу в колхозе. Таким образом, для спасения разоренной ею деревни власть вынуждена была возродить хотя бы отчасти крестьянское семейное хозяйство. Именно оно спасло деревню и всю страну от экономического краха.

     В 1934–1935 гг. началось постепенное восстановление в гражданских правах раскулаченных, их детей стали принимать в вузы. Усилилось оснащение колхозов техникой, открывались новые МТС, готовились механизаторские кадры. В 1938 г., когда образовалась Пермская область, на ее территории действовало 78 МТС, в них насчитывалось 4 347 тракторов и 1 295 комбайнов. Все это несколько улучшило положение колхозников, колхозное производство начало медленно подниматься, улучшалась оплата труда. В 1937 г. урожайность зерновых достигла 10–12 ц с 1 га против 5 ц в 1933 г. На трудодни в 1937 г. колхозники получили около 40% собранного зерна, тогда как в 1935 г. – только 20%. На один трудодень теперь давали в среднем 6,8 кг против 2,5 кг в 1935 г.[xxxvi].

     Улучшение положения в деревне в середине 1930-х гг. стало основой для завершения коллективизации. Переход колхозов на новый устав сопровождался широкой агитационной кампанией за вступление единоличников в колхозы. Вступившим в колхоз давались определенные льготы. Вместе с тем, для оставшихся вне колхозов в 1934 г. вводился дополнительный единовременный налог, повышались нормы госпоставок продукции. В очередной раз единоличников принуждали сделать выбор в пользу колхоза. Заключительная волна коллективизации началась в 1935 г. За 1935–1937 гг. в колхозы вступили почти все трудоспособные единоличники. В 1938 г. в Пермской области насчитывалось 3 314 колхозов, в них 200 600 дворов, что составило 91,2% всех крестьянских хозяйств и 99,6% посевов[xxxvii]. Коллективизация завершилась, вне колхозов остались только безземельные и нетрудоспособные крестьяне, в основном старики, а также часть сельских рабочих и служащих.

     Завершение коллективизации внешне выглядело более мягким и спокойным по сравнению с начальной фазой. Прямое насилие над крестьянами не осуществлялось, прекратилось и раскулачивание. Однако деревня «отдыхала» от насилия недолго. Черный 1937 год пришел и в деревню.

     2 июля 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) принимает резолюцию «Об антисоветских элементах». Она предписывала руководителям региональных парторганизаций и органам НКВД выявить «кулаков и уголовников», вернувшихся в родные места после освобождения из заключения и ссылки, определить среди них злостных антисоветчиков и подвергнуть их повторному репрессированию: по I категории – расстрелу, по II – ссылке в лагеря на 8–10 лет или тюремному заключению. Дела таких лиц рассматривались в ускоренном порядке печально известными особыми тройками. Сверху поступили цифровые разнарядки по краям и областям. Всего по СССР планировалось репрессировать около 260 000 человек, в том числе по 1 категории – 82 000. Разнарядка на Свердловскую область (с включением районов Прикамья) составила 10 000 человек, из них расстрелу подлежало 4 000, в 1938 г. к ним добавили еще 2 тыс.[xxxviii]

     Данная репрессивная акция проводилась как военная операция. Начало ее было назначено на 5 августа 1937 г. При этом под репрессии попали как сельские жители, на законном основании вернувшиеся из мест лишения свободы, так и сбежавшие оттуда, а также скрывшиеся ранее от раскулачивания.

     Многим приписывалось участие в контрреволюционных шпионских организациях, антисоветских партиях. К примеру, колхозника Н.Е.Чиркова из с.Ключи Суксунского района, избежавшего раскулачивания, арестовали как японского шпиона и участника подпольной организации, поскольку его брат был в эмиграции в Китае[xxxix]. В сельских районах Прикамья были сфальсифицированы дела участников повстанческой организации, охватившей якобы весь Урал. Так, в Березовском районе в сентябре 1937 г. 26 человек, в большинстве крестьян-единоличников и 6 священнослужителей, расстреляли за причастность к организации церковников, нацеленной на свержение советской власти. Тогда же в Бардымском районе прокатились аресты участников аналогичным образом изобретенной мусульманской повстанческой организации. По делу привлекли местных мулл и учителей. Парадоксальна судьба проходившего по этому делу учителя Х.З.Киекова. Киеков, преданный советской власти человек, участвовал в проведении всех ее мероприятий, читал лекции о ее политике, в числе первых вступил в колхоз. Однако, на его несчастье, он оказался сыном муллы и вообще грамотным человеком, поэтому ему отвели роль одного из руководителей вымышленной организации. 26 из 28 участников «Бардымского дела» расстреляли. По аналогичному обвинению – за «участие в повстанческой организации» – в Еловском районе в марте 1938 г. расстреляли 39 человек, среди которых преобладали колхозники, в том числе два председателя, но были также единоличники, рабочие и служащие[xl]. Кроме упомянутых, дела о «контр-революционных повстанческих организациях» органами НКВД были сфальсифицированы также в Гайнском, Косинском, Кудымкарском, Кунгурском, Суксунском, Частинском районах Прикамья. По ним были репрессированы разные слои сельского населения: колхозники, единоличники, рабочие и служащие, еще уцелевшие священники, муллы. Подобные дела обставлялись видимостью следствия на местах, с привлечением свидетелей, вынужденных давать ложные или бездоказательные показания. Этим достигалась цель их огласки для устрашения населения, вселения в него веры в реальность антисоветских организаций для оправдания массового террора и репрессий. В деревне, как и по всей стране, складывалась обстановка тотального страха, множилось число жертв диктаторского режима.

     От репрессий значительно пострадали руководящие колхозные кадры. За 1937 г. в Свердловской области поменялось немногим менее половины председателей колхозов, бригадиров, заведующих животноводческими фермами, директоров МТС. Не избежали трагической участи и многие сельские коммунисты. Численность коммунистов-крестьян в Прикамье сократилась с 5 032 на 1 января 1936 г. до 4 171 к 1 января 1938 г.[xli].

     Началось наступление и на всех колхозников в целом. Власть шаг за шагом отменяла данные в середине 30-х гг. небольшие поблажки. Увеличивались нормы госпоставок колхозной продукции, оплата за работу МТС, сокращались размеры приусадебного хозяйства, увеличивались налоги на него. В 1940 г. уральские колхозы сдали государству почти половину валового сбора зерновых и львиную долю животноводческой продукции. Деревня утрачивала возможность продолжить подъем, наметившийся в 1935–1937 гг. Материальное положение колхозников выравнялось, но не стало лучше, по сравнению с положением середняка-единоличника доколхозной деревни. По данным бюджетных обследований семей колхозников Свердловской области за 1936–1937 гг., в сравнении с 1928–1929 гг., среднее потребление хлебопродуктов на душу населения стало меньшим, животноводческих продуктов – молока, масла, мяса – ниже уровня бедняцких хозяйств. В 1928–1929 гг. бедняки употребляли на одного едока 148,6 л молока в год, масла сливочного – 2 кг. В 1937 г. на одного члена семьи колхозника приходилось соответственно 144,3 л молока и 0,8–1 кг масла. Увеличилось потребление картофеля и овощей – баланс питания сельских жителей переместился в их сторону[xlii].

     С учетом понесенных материальных и моральных потерь и многих человеческих жертв следует считать, что коллективизация имела антикрестьянский, антинародный характер, она разрушила традиционный уклад жизни деревни, не создав лучшего.

     Государство от коллективизации получило желаемое – доступ к продуктам крестьянского труда, самые дешевые рабочие руки в деревне и в ГУЛАГе. Заготовки зерна и мяса за 1930-е гг. увеличились в 2,5 раза, молока и масла – в 1,5 раза, хотя уровень животноводства был ниже доколхозного, а валовые сборы зерна возросли всего на 7%. В Пермской области посевные площади под зерновыми увеличились к 1940 г. на 9%, по сравнению с 1913 г., а валовые сборы – на 3,5% . Урожайность выросла незначительно – с 8,5 до 9,7 ц с 1 га. Животноводство оставалось ниже доколхозного уровня[xliii].

     Как видно, издержки «революции сверху», как назвал коллективизацию И.Сталин, не дали высокой экономической отдачи. Власть не обеспечила себе прочной экономической и социальной базы в деревне. Навязанные народу колхозы привели к застою сельскохозяйственного производства, к социальной апатии крестьянства. Насильно сделав крестьян фактически государственными работниками, власть лишила их собственной сущности – быть рачительными хозяевами на земле.

• Задать свой вопрос на сайте

• На повестке дня

  Возвращение имён - Пермь - 2024. Несколько слов об итогах

  

  29 октября "Пермский Мемориал - Европа" и телеграм-канал "Пермь 36,6" провели акцию "Возвращение имён". В этом году акция прошла в формате онлай-трансляции на YouTube-каналах организаторов. Ведущими эфира были наши давние друзья и члены "Мемориала" Юлия Балабанова и Владимир Соколов. Вот несколько фактов о прошедшем "Возвращении имён - Пермь - 2024". 

  ВОЗВРАЩЕНИЕ ИМЁН . ПЕРМЬ . 2024 . ТРАНСЛЯЦИЯ

  

• Полезная информация

  ВИДЕОЦИКЛ «УСТНАЯ ИСТОРИЯ»

  ВЕСТНИКИ «ЦЕНТРА ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ»

  КАРТА ГУЛАГА В ПРИКАМЬЕ

  КАРТА МЕМОРИАЛОВ В ПРИКАМЬЕ

  МАРТИРОЛОГ ЖЕРТВ ТЕРРОРА

  БАЗА ДАННЫХ «УСТНАЯ ИСТОРИЯ»

  АРХИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ

  ПОИСК РЕПРЕССИРОВАННЫХ

• Видео

• Наши ссылки

  

© ПРБОО «Центр исторической памяти», 2022 г.

Данный веб-ресурс ранее принадлежал общественной организации «Пермское краевое отделение общества «Мемориал» (ликвидирована российскими властями в апреле 2022 года; это решение обжалуется в суде). Исключительные авторские права на опубликованные информационные материалы переданы ПРБОО «Центр исторической памяти»