«За какую же власть вы сражались?»


Автор: Александра Поливанова

Источник

12.08.2024


Норильск в 2019 году. Фото: Alexey V. Kurochkin / Wiki Commons / cc-by-sa 4.0

В память о восстании в Горлаге в Норильске летом 1953 года публикуем эссе Александры Поливановой о поездке в Норильск в 2013 году и судьбе Леонарда Доронина — одного из вдохновителей и руководителей восстания, оставившего после себя архив из воспоминаний и стихов. Текст был опубликован в сборнике «Надежда» (2017).

Мы прилетели в Норильск во второй половине декабря. Прилетели из Москвы, но в аэропорту пришлось проходить паспортный контроль. Норильск — особо ценный объект государственной важности, иностранцам и прочим неблагонадежным сюда нельзя. Норильск с самого начала строили для государства, а не для людей. Но нас все-таки пустили.

На улице минус 30, за окном автомобиля полярная ночь в конце декабря, не видно почти ничего, сквозь снежную пургу едва проступают подсвеченные приветственные щиты вдоль дороги. Щиты посвящены городу Норильску, ему в том году исполнилось 60 лет: с 1935 до 1953 года Норильск был поселком и Норильлагом. На щитах и со щитами приветствуют нас те, кем гордится город в свои 60.

На первом щите Авраамий Завенягин.

Завенягин с 1938 года по начало 1940-х возглавлял Норильлаг НКВД и Норильский горно-металлургический комбинат, который строили заключенные Норильлага. Чтобы построить и запустить производство полного металлургического цикла за полярным кругом, чтобы выкопать карьеры и штольни, чтобы проложить железную и прочие дороги по вечной мерзлоте, где зимы до —70, где ветер и пурга, Завенягину категорически не хватало сил заключенных небольшого лагеря, открывшегося здесь в 1935 году. Завенягин стал направлять в Москву письма и телеграммы, что смертность в лагере очень высокая, поэтому ему тут, в Заполярье, требуются еще и еще десятки тысяч заключенных, десятки тысяч вохровцев и сотни тысяч километров колючей проволоки.

Все недостающее Завенягину прислали. И выросла мощная заполярная металлургическая империя из шахт, штолен, электростанций, железной дороги, медного, никелевого и множества других заводов, построенных и работавших на рабском труде заключенных. Один из бывших заключенных впоследствии назвал Завенягина «гением дрессуры рабов». Именно этим символом рабства и рабского труда, символом государства, превращающего свободных граждан в рабов, встретил нас Норильск. Завенягин сопровождал нас и далее: в центре Норильска есть улица Авраамия Завенягина, площадь, мемориальные доски и бюст. Кумир на бронзовом коне эпохи ГУЛАГа.

В норильскую командировку мы с коллегой приехали искать в архивах документы по истории Норильлага и Норильского лагерного восстания 1953 года. Неделю мы провели в Норильском городском архиве, архиве горно-металлургического комбината и в архиве Музея освоения Норильского промышленного района. К концу нашего пребывания пыльный ужас будничных лагерных документов, никелевый чад и снежная пурга слились в такую липкую мглу, что трудно было отделить важное от второстепенного, неожиданное от очевидного.


Портрет Леонарда Доронина, 1948. Фото: архив Мемориала

В последние часы в архиве Музея Норильского промышленного района мне случайно попались фотография и стихотворение заключенного норильского Горлага, участника и одного из руководителей Норильского восстания — Леонарда Доронина. Стихотворение называлось «Письмо отцу-коммунисту».

Я хотел бы отцу пару слов написать

Из глуши Красноярского края

И ему одному обо всем рассказать,

Ничего от него не скрывая.

Но потом передумал и вот что решил:

Пусть письмо это люди читают,

И о том, что я в жизни своей пережил,

Пусть народ весь советский узнает...

Дорогой мой отец, это пишет твой сын,

Шлю привет и тебе, и мамаше,

Извините за то, что любой гражданин

Скорбь глубокую знать будет вашу.

Десять лет просидел я на школьной скамье

Веря в счастье родного народа

Ничего не слыхал я и в нашей семье,

Кроме терминов: «Братство», «Свобода»...

Я не знал до войны, что Отчизна моя

Вся опутана сетью колючей,

Что в подвалах сырых, арестантов гноя,

Кормят падалью всякой вонючей.

Я не знал и о том, что в начале войны,

Когда наши войска отступали,

Были камеры тюрем советских полны

Жертв, которых в те дни расстреляли...

Я в Норильске сейчас, за колючей стеной,

В той стране. Где все песни о мире,

Где таких же, как я, сотни тысяч со мной,

Губят жизнь на далеком Таймыре.

Объясни мне, отец, ты ведь в партии той,

Что страну нашу к счастью ведет,

Долго ль будет у нас слово «счастье» мечтою,

И когда это счастье придет?

И еще есть вопрос: «Мне хотелось бы знать,

За какую же власть вы сражались?

Уж не тюрем ли вы добивались,

Чтоб сынов так жестоко карать?!»

Мне хотелось, чтоб Русский Великий народ

Снял с сынов своих марку позора,

Чтобы проклят навеки был Сталина род,

И чтоб вы не слыхали укора.

Откройте темницы, заборы сломайте

Построенных Берией концлагерей...

Пожить на свободе немного нам дайте...

Отец! Слышишь голос бесправных детей?!

В этом не самом замысловатом с поэтической точки зрения стихотворении меня зацепило нечасто встречающееся в лагерном дискурсе обращение с упреками к отцу, а также противопоставление официальной школьной программы личному опыту автора и трезвое представление о масштабах сталинского ГУЛага. Других материалов о Леонарде Доронине в Норильске ни в тот раз, ни в ходе дальнейших письменных запросов обнаружить не удалось.


Иона Петрович Доронин с женой Марией Федоровной и сыновьями Леонардом и Владиславом [1936]. Фото: архив Мемориала

Я вернулась в Москву, прошло много месяцев, а стихотворение Леонарда Доронина все не выходило у меня из головы. Я опубликовала стихотворение на странице в фейсбуке. Это не помогло, стихотворение из головы не ушло. Спустя еще несколько месяцев я вбила в гугл «Леонардовна Доронина» и «Леонардович Доронин». Поисковик выдал мне имя с отчеством и московский номер из телефонной книги 15—летней давности. Я позвонила и спросила, можно ли меня соединить с обладателем обнаруженного в гугле имени. Мне слегка недоуменно ответили, что такая здесь последнее время не живет, и спросили, что именно я хотела. Я рассказала, что разыскиваю информацию о Леонарде Доронине, который предположительно приходился отцом съехавшей абонентке.

«Мам, тут спрашивают про папу, ты подойдешь?»

Все оказалось очень близко: к телефону подошла вдова Леонарда Доронина, которая живет с семьей старшей дочери, и довольно быстро пригласила меня приехать в гости познакомиться. (Младшая дочь Доронина, которую мне нашел гугл, последние годы действительно живет в другой квартире). Так мы с коллегой оказались в московской квартире, где Леонард Доронин прожил последние 15 лет жизни и где хранится его лагерный архив времен Горлага. В записях и воспоминаниях, лагерных и послелагерных фотографиях передо мной начали раскрываться биография и образ запавшего мне в душу персонажа.

Леонард Доронин родился 13 октября 1924 года в Москве, на Миуссах, в профессорской семье большевика, историка, Петра Ионовича Доронина, и учился в 39 школе. Осенью 1941 года, как вспоминают вдова и дети скупые рассказы Леонарда Доронина, вчерашних школьников отправили рыть траншеи под Москвой. Почти сразу же Доронин оказался в немецком плену, был угнан в Германию и находился в лагере Шталаг 3 В в земле Бранденбург.

Будучи в плену в Германии я прочитал очень много интересных книг, о которых у нас в России ничего не знают.

В Фюрстенберге, в лагере III Б была библиотека, в которой хранились произведения М. Горького и В. Гюго, Достоевского с Гете, Байрона и Есенина, Стендаля и Маяковского, Шолохова и Шекспира, М. Зощенко и Шевченко.

Я узнал о Гумилеве, о Немировиче-Данченко, о Марине Цветаевой и о многих других русских писателях и поэтах, о которых у нас в России так тщательно умалчивают.

У нас только галдят, что в Германии сжигают ценности мировой культуры — сочинения Маркса, Энгельса, стихи Гейне и произведения Фейхтвангера... А о том, что у нас расстрелян был Гумилев, что затравленный покончил с собой Есенин, что Д. Бедный был репрессирован, что историка Покровского признали — буржуазным, что Шаляпин, Алехин, Рахманинов, Глазунов и многие другие не пожелали вернуться на родину, об этом у нас молчат.

А разве разрушение храмов в Москве и многих памятников старины — не есть варварство?

Зато в Германии и других странах также много кричат о кощунствах свершаемых в стране Советов. Вот и разберись кто врет, а кто утаивает правду, но я то хорошо знаю — и те и другие далеко друг от друга не ушли... уж своим-то глазам я верю.

В записках Доронина я не обнаружила других свидетельств о быте и условиях содержания в лагере для военнопленных, однако такие свидетельства можно найти у других узников, оказавшихся в том же Шталаге, в частности, в отделении 3 В.

Отделения лагеря были освобождены советскими войсками в последние дни апреля 1945-го. Но сразу после «освобождения» из плена Доронин был арестован органами НКВД, доставлен в Москву, в Бутырскую следственную тюрьму, как и большинство побывавших в плену, осужден «за измену родине» по 58-й статье, приговорен к каторжным работам и этапирован в Норильск в отделение с особо строгим режимом Норильлага, впоследствии выделившееся в Горлаг (Особый лагерь № 2).

О первых годах в Норильске Доронин оставил подробные дневниковые заметки и более поздние воспоминания. Еще сохранились стихи. Переписанные стихи русских поэтов и собственные стихи Доронина, записанные аккуратными печатными буквами и увитые орнаментом в самодельные лагерные сборники.


Леонард Доронин. 1967. Фото: архив Мемориала

Каким-то чудом Доронину удалось самому сохранить сборник, вывезти его из Норильска, пронести через тюремные и лагерные отделения и довезти до Москвы. В отдельной папке лежат те же тексты, перепечатанные Дорониным на пишущей машинке уже после освобождения.

Сборнику предшествует предисловие:

Совсем недавно, каких-нибудь 2-4 года назад, — десятки, тысячи, миллионы людей шли в бой с твоим именем на устах и, под вражеским ураганным огнём, обливаясь кровью, падали на вспаханную снарядами землю, тонули в багровых водах Днепра, Дона, Волги... уткнувшись искаженными болью и ужасом лицами в грязь Смоленщины, сугробы Подмосковья — корчились в предсмертной агонии, стонали, звали на помощь, умирали от голода, жажды и холода. Родина и Ты... Ты и Родина — вот два слова, слившиеся в одно целое, затмевали в человеческом сознании мысль о жизни.

Нужно быть или слишком любимым, чтобы внушить людям желание идти с твоим именем на смерть, или же слишком сильным, жестоким и коварным человеком, сумевшим заставить миллионы людей поверить в то, что смерть не страшна когда произносишь твоё имя. О, если последнее верно, то каким же несчастным является нынешний человек!

Твоим именем названы прекрасные города, твои памятники стоят перед больницами, яслями, перед школами и институтами... твои портреты помещены рядом с сокровищами классической живописи... тебя можно встретить в каждом современном романе, в каждом научном труде.

Но в тех комнатах, в которые длинный конвейер Ежова и Берия доставлял миллионы невинных жертв, чья кровь так тщательно замазывалась ежедневно белилами на стенах, — в тех комнатах тоже висят портреты с твоим изображением, а люди стряпающие грязные обвинения — палачи, применяющие пытки инквизиторских времён — эти носят на груди медали с твоим изображением.

В мае 1953-го, почти сразу после смерти Сталина, в Горлаге началось знаменитое восстание, ставшее самым крупным восстанием заключенных в истории ГУЛАГа. В отделениях Горлага заключенные содержались в особо суровых условиях: на робу им пришивали на нацистский манер номера, свидания не разрешались, переписка с родственниками допускалась один раз в год, на окнах бараков были установлены решетки, рабочий день длился 14 часов. В Горлаге содержали политических заключенных с особо тяжелыми статьями, по которым давали сроки вплоть до 25 лет. Это были преимущественно люди, пережившие войну, побывавшие на фронте, в плену, в партизанском движении, в вооруженном антинацистском или антисоветском сопротивлении, кроме того это была очень интернациональная зона. Жизненный опыт послевоенных заключенных Горлага отличался от жизненного опыта заключенных ГУЛАГа второй половины 1930-х. Как видно из частного свидетельства Доронина, восстаний лагерное начальство опасалось с самого начала:

В Норильске есть лагпункт, который носит среди заключенных название «лагерь смерти». Называется он так, потому что в нем в 1942 году были расстреляны палачами НКВД офицеры бывшей латышской армии, находившиеся с 1940 года в этом лагере.

Среди нас — двое латышских офицеров: Арнис и Карклинш, о которых в связи с этой историей ходит нехорошая молва. Когда в конце 1941-го года и начале 42-го года положение на фронте было тяжелым, НКВД начал опасаться, что в тылу Советской России могут произойти массовые выступления всех недовольных и репрессированных против власти и, конечно, в первую очередь нужно бояться из репрессированных — бывших военных, интеллигенцию. В Норильске, за колючей проволокой, находился почти весь штаб латышской армии времен Ульманиса.

Если положение на фронте станет критическим, если Япония начнет военные операции на Дальнем Востоке, то разумеется латыши могут организовать в Норильске военный мятеж, к которому присоединятся тысячи заключенных и ссыльных на Таймырском полуострове. Если мятеж будет удачным, к нему примкнут десятки, а может быть и сотни тысяч сосланных в Сибирь украинцев, немцев, татар, чеченов и ингушей — вся Сибирь наводнена заключенными. Латышей нужно было уничтожить, но как? Необходим повод. И вот НКВД — этот прославившийся своими кровавыми деяниями с момента основания орган начал действовать. Арнису и Карклиншу было предложено развернуть агитацию среди латышей за вооруженный побег из лагеря. И тому и другом убыло обещано сохранение жизни, после того как они предупредят оперотдел о том, что к побегу все готово и сообщат о времени выступления. Арнис начал подготавливать своих товарищей к побегу, к разоружению охраны и т. д. Прошло пару недель и план этой, заранее обреченной, авантюры, созрел полностью. Было намечено обезоружить охрану лагеря, напасть на конвоиров других лаг. пунктов, освободить из лагерей заключенных, захватить почту, телеграф и аэродром. Ночь и время выступления были уточнены. Все готово, дело за сигналом. И вот лагерь окружен войсками, в зону врываются солдаты, офицеры. Заговорщики арестованы и увезены. Провокация прошла удачно. Расправа творилась без суда: Все латышские офицеры, кроме Арниса и Карклинша были в подвале расстреляны из пистолета в затылок. Подобная операция очень характерна для диктаторских реакционных режимов.

Настоящий мятеж здесь созрел только в 1953 году.

Восстание хоть и было подавлено, но остается знаковым во многих отношениях.
Изучавшие восстание в 1990–2000-е годы, писали о нем как о «восстании духа».

И именно в комитете руководства этого восстания, среди 14 других лидеров, оказался Леонард Доронин. По свидетельству одного из членов руководящего комитета, Александра Валюма,

Доронину поручались организация культурного досуга заключенных, доведение до сведения каждого путем бесед пропагандистов в жилых секциях решений, принятых на собраниях, содержания переговоров и переписки с администрацией, содержания писем, направляемых Советскому правительству. В дальнейшем Доронину было поручено контролировать содержание листовок. Впоследствии для усиления информационной работы ему был выделен з/к Тарковцаде.

Так что дошедшая до нас риторика Норильского восстания во многом принадлежит Доронину. Кажется, впервые советские политические заключенные ввели в свою повестку концепт «прав человека»:

Итак, что мы видим под названием ИТЛ? — Институт принудительного труда, где человек лишен не только нормальных условий жизни, но и элементарных прав человека. <...> Мы <...> имеем право предъявить свои справедливые требования, удовлетворение которых в настоящий момент является исторической необходимостью, —

говорилось в обращении заключенных Горлага к Советскому правительству.

По воспоминаниям Александра Валюма (изданных с предисловием и комментариями другого члена комитета руководства восстанием Бориса Шамаева), напротив одного из бараков восставшие прибили щиты с лозунгами: «Долой тюрьмы и лагеря!», «Требуем возвратить нас к нашим семьям!».

А напротив штаба лагеря прибили щит с надписью:

Москва, правительству:

1. Требуем правительственную комиссию.

2. Требуем сурового наказания виновников расстрела заключенных.

3. Требуем уважения прав человека!

Борис Шамаев писал в 1991 году:

О листовках. Кому принадлежит идея выбрасывать их с помощью бумажного змея, с абсолютной точностью сказать не могу. Думаю, однако, что предложил это Л. И. Доронин. Он же написал стихотворение «Отцу коммунисту от сына каторжанина» и просил сбросить листовку такого содержания. Так как текст стихотворения не соответствовал духу протеста — вера в Сов. правительство — просьбу пришлось отклонить.

В комитете восстания очень хорошо понимали, как низка была цена жизни заключенного в лагере, где конвойные войска имели право расстреливать без суда (широким использованием этого права и было спровоцировано восстание), но сопротивление было не отчаянным, а удивительно зрелым и компромиссным. Целью восставших была не верная гибель всех заключенных лагеря, а повышение ценности человека и человеческой жизни. Всех погибших в ходе восстания соратников восставшие оставляли на своей территории — не давая лагерному начальству свалить в общую безымянную яму, — хоронили в сделанных в лагерных мастерских отдельных гробах и в знак скорби о погибших вывешивали черные флаги. Самоорганизация заключенных 3-го лаготделения позволила поддерживать жизнь и хозяйство лагеря на протяжении всех месяцев восстания. Комитет восстания всячески подчеркивал законность своих требований, готов были идти на разумные компромиссы. По свидетельству участников восстания, самоохрана лагеря ничем не вооружалась, хотя возможности для этого были, а «вычисленных в своих рядах информаторов, которые сотрудничали с оперчастью, заключенные изолировали, но физической силы к ним не применяли».

Это был впечатляющий опыт последовательного ненасильственного сопротивления
и борьбы за права человека в условиях, когда эти права сведены к нулю.

Комитет добивался приезда правительственной комиссии из Москвы, поскольку договориться с лагерным начальством о выполнении требований заключенных восставшим не удавалось. Восставшие «требовали, чтобы правительство разобралось как со случаем неспровоцированного обстрела жилой зоны около 16.00 4 июня 1953 года, так и с произволом и беззаконием в следственных органах КГБ и прокуратуры и в судебных инстанциях в 40-50-х годах. В этот день, 4 июня 1953 года, был ранен и убит двадцать один человек», — писал Александр Валюм.

В ходе забастовки заключенным удалось полностью остановить производство Горстроя. Каждую неделю к восстанию несмотря на изоляцию присоединялись новые отделения, к концу июня бастовали все шесть лаготделений.

Однако в пяти из них уже в начале июля восстание было подавлено с применением насилия, обмана и провокаций. При этом лишь минимальная часть требований заключенных оказалась выполнена: были отменены номера на одежде и шапках, бараки перестали запирать снаружи на ночь, разрешили в дневное время заходить в соседние бараки, был введен 9-часовой рабочий день, и раз в месяц разрешили переписку. Последнее, руководящее, 3-е отделение продолжало восстание до начала августа. 4 августа войска с помощью внедренных вооруженных уголовников и с применением военной техники подавили восстание окончательно. Количество погибших и раненых при подавлении не поддается подсчету, — по выявленным документам и воспоминаниям их было как минимум несколько сотен. Руководители восстания были арестованы:

Из зоны лагеря вывели всех заключенных и тут же рассортировали, часть отобрали по особым спискам и направили в тюрьму, остальных, проверив по документам, завели в лагерь, при проходе через вахту многие подверглись избиению командой Борисенко и Аржанова. Избиение продолжалось и в тюремном дворе, куда были завезены около ста человек. Избиением занимались старший лейтенант Никифоров, старшина Калашников, Ларин, Бейнер, надзиратели Воробьев, Шниперов. Особо жестоким избиениям подвергались Борис Шамаев, Доронин, Тарковцаде, Евтенко, Гуль, Шумук и др., —

вспоминал Александр Валюм.

Однако к концу восстания положение дел в стране и в ГУЛАГе изменилось: был арестован Берия. Это спасло лидерам восстания жизнь. Весной 1954 года руководители восстания были направлены во Владимирский политизолятор. «В камере нас было всего четыре человека, все члены комитета: Василий Цыганков, Леонид Доронин, Константин Король и я», — писал Александр Валюм.


Темир-Тау, 9 октября 1955. Фото: архив Мемориала

Из Владимирской тюрьмы Доронина отправили в лагерь в Темир-Тау в Казахстане. В Темир-Тау Доронин познакомился со своей будущей женой, в 1956 году после освобождения и реабилитации, Доронин смог вернуться в Москву. В Москве «отец-коммунист» и мать спешили уговорить тридцатидвухлетнего сына, вернувшегося после 15-летних скитаний, поступить в университет и получить высшее образование. Доронин наотрез отказался. До конца жизни, до 1976 года, Доронин работал в типографиях ИНИОНа и института стран Азии и Африки. Днем печатал институтские рефераты, а вечером и по выходным — не проходивший советскую цензуру самиздат. Образцы которого сохранились в семейном архиве.

Удалось ли мне накидать здесь штрихи к биографии того, чей портрет, я уверена, встретит однажды меня на приветственном щите при прилете в Норильск?

Источники:

Поделиться:

Рекомендуем:
21.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть первая: «Нас старались ликвидировать»
19.11.2024 | Арнаутова (Шадрина) Е.А.: «Родного отца не стала отцом называть» | фильм #403 МОЙ ГУЛАГ
19.11.2024 | Шаламоведение в 2023 году: Обзор монографий
•Карта террора и ГУЛАГа в Прикамье
•Узники проверочно-фильтрационных лагерей
•Суслов А.Б. Спецконтингент в Пермской области (1929–1953)
КНИГА ПАМЯТИ | Мама верила, что он невиновен
КНИГА ПАМЯТИ | Судьба инженера
КНИГА ПАМЯТИ | Главная страница, О проекте
blog comments powered by Disqus