Пермская региональная благотворительная общественная организация
«Центр исторической памяти»

Семья раскулаченного Алексея Матвеевича Ершова (1876) попала под высылку в Нарым из Большевистского сельсовета Исилькульского района Омского округа. Как и все спецпереселенцы, пережили они тяжелую дорогу и попали в Усть-Чижапку. В семье Алексея Матвеевича и Анны Лаврентьевны Ершовых были четыре дочери и старенькая мать — Федосья Ивановна, 85-ти лет. Мать умерла в 1933.

Старшая дочь вскоре уехала, отказавшись от родных, видно, приглянулась кому-то из вольных. Вторая, Александра, родила сына Юру, на радость деду Алексею Матвеевичу. Но отец мальчика, уполномоченный по надзору участков, вскоре бесследно исчез в тайге между населенными пунктами.

Александра Ершова вышла замуж за Петра Шестакова. В 1939 в семье родился первенец — Николай.

— Работали тяжело, — рассказывает Николай Петрович. — Какие-то артели были, работали. Как бабушка говорила: «Мы, Коленька, выжили в Нарыме благодаря рыбе. Она почему-то называла весь этот край Нарымом. Работать приходилось всюду, куда направляли. Мать говорила, что немного учительствовала в поселке, в начальных классах, не имея педагогического образования.

Отец работал счетоводом-бухгалтером в артели, в поселках Новая и Старая Березовка, Желтый Яр, Курултай. В 1940-м году был секретарем сельсовета колхоза в поселке Курултай.  

В 1940 году семья была снята со спецучета — откреплена от комендатуры.

— В избе было холодно. Согреться можно только на кирпичной печи, когда мама топила её дровами и готовила еду. Но сытость — редкое ощущение. На всю жизнь запомнилось, как в лютый мороз в сенцах послышались голоса, со скрипом отворилась занавешенная кошмой дверь, в избу ввалились клубы мороза с паром и много мужиков вместе с отцом с разделанной тушей. Лося подстрелили на охоте. Была еда — мясо, много еды и шумное застолье.

Семья деда после открепления от спецкомендатуры переехала жить в Каргасок, с ним переехали две его сестры. Работали на рыбзаводе.

В 1945 году, после окончания войны, отцу разрешили выехать в Томск. К этому времени в семье было уже трое детей — Валентина и Геннадий родились еще в таежном поселке, но уже "свободными", не считались спецпоселенцами. А в Томске родились еще три сына — Станислав, Анатолий и Сергей.

Дети Шестакова Петра Алексеевича. Первый ряд слева направо: Станислав (1946), Николай (1939), Анатолий (1948); второй ряд слева Валентина (1940), Геннадий (1943). Томск.

Отрывки из послевоенных воспоминаний Николая Петровича Шестакова:

— В мае победного 1945 года из тайги мы отправились в Томск. Сначала добрались до Каргаска, несколько дней, ожидая парохода, жили у деда с бабкой, родителей отца, на улице Октябрьской напротив рыбзавода.

Пароход назывался «Пролетарий». Было уже тепло, и мы, детвора, бегали по всем палубам. На лицах всех пассажиров и членов команды судна светились радостные улыбки. Война кончилась!

В Томске узлы и чемоданы погрузили на телегу и следом за ней отправились в гостиницу «Северная» на улице Ленина. Поклажу сдали на хранение на гостиничный склад, а сами поселились в гостиницу, пока отец будет определяться с работой и жильём.

Не прошло и месяца, как ему выделили квартиру — 16 «квадратов» в полуподвале на Буяновском переулке. Но со склада туда перевозить было нечего. Всё, чем пользовались в тайге — бельё, одежду, домашнюю утварь — украли. Мама рыдала, как жить-то теперь будем, а мы, дети, её успокаивали, не понимая значения вещей.

У нашей новой соседки тёти Кати Соколовой, жившей за стенкой из крепких досок, муж погиб на фронте, она одна поднимала на ноги пятерых детей, но поделилась с нами чем могла. Витька и Толька Соколовы были мне почти сверстниками, и мы подружились. Запросто ходили друг к дружке в гости, делились последним. Жили дружно, свободно, без зависти, как одна большая семья.

Как старший сын, я должен был до школы сходить в магазин отоварить хлебные карточки. Мама нянчилась дома с младшими детьми. В магазин «Колокольчик» на улице Горького задолго до открытия выстраивалась огромная очередь. В основном — старики и дети. Когда продавщица отворяла дверь, то мальчишки, в том числе и я, пытались пролезть к прилавку первыми, между ног или по головам, старики скандалили, но из магазина не выкидывали.

Хлеб отпускали строго по весу, довешивали отрезками, кусочками, я получал свою долю и бегом домой, разрешалось съесть только маленький довесок, если такой бывал, ведь едоков в семье было много. Особенно туго приходилось зимой, холодно, одежонка на «рыбьем меху». С реки постоянно дул ледяной ветер. Лицо закрывал руками или просто пятился задом. Однажды так угодил под лошадь, вывозившую сани из конюшни. Отделался синяками, возница сильно ругался, но дома про это не узнали.

В семье хлеб делился всем поровну. Чтобы его быстро не съесть, мы с соседским пацаном Витькой выносили свои пайки в сенцы на мороз и, глотая слюну, ждали, когда он совсем застынет и можно будет потом его обсасывать. Пока хлеб замерзал, мы постоянно выбегали в сенцы проверить готовность продукта и заговорщицки сообщали друг другу об его состоянии.

Кровать была только у родителей, а все дети и гости из приезжих ночевали на полу. От блох спасались тем, что клали под головы сушёную полынь. Одежда переходила от старших детей к младшим и занашивалась до дыр. Вместо обуви — вязаные носки с галошами...