Игорь Аничков — узник Соловков - Центр исторической памяти

Игорь Аничков — узник Соловков

22.02.2024

Среди жертв массовых репрессий было немало представителей научной интеллигенции. Одним из них был Игорь Евгеньевич Аничков — лингвист, философ и доктор филологических наук. Он обогатил науку работами по методике преподавания иностранных языков и создал новую лингвистическую дисциплину — идиоматику.

Игорь Евгеньевич Аничков

Аничков родился 23 мая 1897 года в дворянской семье, детство провел за границей, где в совершенстве овладел английским и французским языками. На юность молодого филолога пришлось время политических потрясений. Окончив историко-филологический факультет Петроградского университета в 1915 году, он отправился на фронт Первой мировой войны. По возвращении был мобилизован в Красную армию, затем бежал в войска адмирала Колчака, а после её разгрома принял решение остаться на Родине.

К моменту своего ареста Игорь Аничков имел за плечами несколько лет преподавания в Красноярске и Петрограде, являлся научным сотрудником НИИ языков Ленинградского университета, а также успел опубликовать несколько научных работ по методике преподавания иностранных языков, которые и принесли ему первую известность в научном мире.

21 февраля 1928 года Аничкова арестовали, а в октябре коллегия ОГПУ приговорила его к 5 годам заключения в Соловецком лагере особого назначения по политической статье 58-11 УК РСФСР. В обвинении говорилось, что Игорь Аничков —

активный член нелегальной церковно-монархической антисоветской организации "Братства прп. Серафима Саровского", "Содружества 5-ти" и "кружка Тайбалиных".

Примечательно, что он был арестован по одному делу с будущим филологом, культурологом, академиком РАН, историком древнерусской литературы Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым.

Дмитрий Лихачёв в лагере на свидании с родителями

Академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв

Соловецкий лагерь особого назначения был создан в 1923 году и стал прототипом будущих лагерей ГУЛАГа. За короткий срок Соловецкие острова, где с XV века располагался уникальный монастырь, стали пространством масштабного эксперимента по организации места массового заключения нового типа.

Соловецкий лагерь особого назначения

В фондах Соловецкого музея-заповедника сохранилась почтовая карточка с письмом Игоря Евгеньевича к матери:

Дорогая моя Мама! Я жив, здоров и бодр. Исполняю пока чистую и не неприятную работу по вывозу снега. Работы по своей специальности, т.е. преподаванию английск. языка я вероятно не получу, но получу другую подходящую для себя работу. Однако в свободное время буду преподавать англ. яз., и поэтому прошу тебя выслать мне словарь, книгу о предлогах норвежского автора и новый экземпляр книги Киркпатрика «Идиоматический Англ. Яз.». Вышли пожалуйста эту книгу не откладывая. Две открытки твои я получил, что доставило мне большую радость. Не грусти, дорогая Мама, думай обо мне и о Вете и я буду думать о Тебе, вернее думаю о Тебе…

Ему повезло быть досрочно освобожденным спустя три года в лагере и провести пик сталинских репрессий в ссылке, вдали от крупных городов. В 1938 году Аничкову удалось вернуться в Ленинград и даже возобновить преподавание английского языка в высших учебных заведениях. Однако полностью реабилитированным его признали только посмертно в 1993 году.

Выбраться с Соловков удалось далеко не всем. За время существования лагеря здесь погибло не меньше 7,5 тысяч человек.

Музей истории ГУЛАГа в Москве

Слухи о Соловецком лагере, распространявшиеся за рубежом, сильно вредили репутации советского руководства. В результате в 1929 году в лагерь отправляется писатель Максим Горький в составе делегации ОГПУ. По итогам поездки Горький пишет очерк «Соловки», в котором говорит о необходимости существования исправительных лагерей.

Горький на пути в Соловецкий лагерь

Однако по воспоминаниям заключенных, то, что на самом деле увидел Горький, не совпадает с тем, что он об этом написал. Один из таких эпизодов вспоминает, в частности, Дмитрий Лихачёв, отбывавший во время приезда Горького срок на Соловках:

Горький <...> остался один на один с мальчиком лет четырнадцати, вызвавшимся рассказать Горькому «всю правду» — про все пытки, которым подвергались заключенные на физических работах. С мальчиком Горький оставался не менее сорока минут (у меня уже были тогда карманные серебряные часы, подаренные мне отцом перед самой первой мировой войной и тайно переданные мне на острове при первом свидании). Наконец Горький вышел из барака, стал ждать коляску и плакал на виду у всех, ничуть не скрываясь. Это я видел сам. Толпа заключенных ликовала: «Горький про все узнал. Мальчик ему все рассказал!» <...> Горький поднялся в карцер и, подойдя к одному из «читавших», перевернул газету (тот демонстративно держал ее «вверх ногами»)... А мальчика не стало сразу. Возможно — даже до того, как Горький отъехал. О мальчике было много разговоров. Ох, как много. «А был ли мальчик?» Ведь если он был, то почему Горький не догадался взять его с собой? Ведь отдали бы его... Но мальчик был. Я знал всех «колонистов».

Вместе с тем, публично оправдывая сфабрикованные процессы, Горький смог защитить некоторых политических заключённых, в чем ему помогала его жена Екатерина, глава «политического красного креста».

Писатель и автор романа-антиутопии «Мы» Евгений Замятин, покинувший страну тоже благодаря вмешательству Горького, уже в эмиграции писал:

Горький… большую часть времени проводил на даче, километрах в ста от Москвы. Там же поблизости жил на даче и Сталин, который все чаще стал заезжать к «соседу» — Горькому. «Соседи», один с неизменной трубкой, другой — с папиросой, уединялись, и, за бутылкой вина, говорили о чем-то часами. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что исправлением многих «перегибов» в политике советского правительства и постепенное смягчение режима диктатуры — было результатом этих дружеских бесед. Эта роль Горького будет оценена только когда-нибудь впоследствии.

Горький с чекистами (слева — Глеб Бокий, справа — Матвей Погребинский)