«Невероятно гибридный популизм». Историк Ирина Щербакова — о «войнах памяти» и исторической политике в России и Европе


Автор: Максим Поляков

Источник

23.11.2020

Память о Второй мировой войне по-прежнему разделяет людей: современные популисты в разных странах ищут в ней оправдание национализма и поводы для манипуляций с исторической политикой. За последние 30 лет можно было наблюдать «войны памяти» и в Восточной Европе, и в России, официальная историческая политика которой носит по отношению к советской эпохе все более охранительный характер. Возможен ли честный и открытый диалог о прошлом или история обречена оставаться полем идеологических битв — об этом корреспондент «7×7» поговорил с руководителем молодежных и образовательных программ международного правозащитного общества «Мемориал» Ириной Щербаковой.


Ирина Щербакова


27 ноября Ирина Щербакова примет участие в конференции «Россия и Европа в 2020 году». В 14:00 она будет модерировать разговор с участием экспертов. Его главные вопросы — можно ли сформулировать предварительные выводы о периоде 1990–2020-х годов в целом? Как европеи?ские и россии?ские пути пересекались и расходились за это время? Можно ли назвать эти 30 лет периодом несбывшихся надежд?

Зарегистрироваться


Война, которая не закончилась

— Мой первый вопрос — про историческую память, связанную с Великой Отечественной войной и теми последствиями, которые на себе ощущают жители разных стран. В России отношение к войне поменялось: в 1940–1960-е годы она воспринималась как трагическое событие, потом День Победы «отлили в бронзе», а сейчас на автомобилях можно увидеть наклейки «Повторим?» и «На Берлин». В Европе иная ситуация. Почему изменилось восприятие военных событий в России и Европе и зависит ли трансформация памяти от политического режима?

— Тема Второй мировой войны нас не оставляет хотя бы потому, что это глобальное событие XX века, которое затронуло много стран и народов. И самое главное, итоги этой войны оказались очень долгими. Это не только десятки миллионов погибших. Это, например, изменившиеся границы в Восточной Европе, которые повлекли за собой насильственное переселение миллионов людей. В ноябре 2020 года исполняется 75 лет Нюрнбергскому процессу, на котором впервые в истории международным судом были осуждены виновники военных преступлений и возникла важнейшая формула — преступления против человечности, определившая очень многое в XX веке.

Наконец, это и принятая ООН в 1948 году Всеобщая декларация прав человека. Какое это длинное эхо, мы увидели в конце 1980-х — начале 1990-х на примере стран Балтии, стремившихся к независимости; в отношениях между Россией и Польшей, которые не могли наладиться без признания катынского преступления. И какую роль это эхо играло в этнических войнах в бывшей Югославии, потому что очень многое завязывалось на память о Второй мировой войне. Мы видели, как, манипулируя памятью о войне, российская пропаганда пыталась сеять раздор между Восточной и Западной Украиной. Есть и совсем близкие примеры того, как война откликается в памяти.
 
В Беларуси мирные демонстранты кричат избивающим их силовикам: «Каратели!», это слово накрепко связано в белорусской памяти со страшными преступлениями против партизан и мирных жителей.
 
Все это свидетельствует о том, что память о войне до сих пор не становится застывшим прошлым.

Есть большая разница между странами-победительницами и побежденными во Второй мировой войне странами. Я имею в виду Германию, которая преодолевала довольно мучительно свое прошлое и строила демократическое государство на «проработке» этого прошлого, на осознании своей вины и ответственности. А в СССР очень многое оправдывалось войной. Весь послевоенный период, вплоть до перестройки, все проблемы, все трудности власть объясняла последствиями войны. Формула «Лишь бы не было войны, а остальное стерпится» была очень удобной. Именно в брежневскую эпоху, когда вера в светлое коммунистическое будущее поблекла, память о войне была выдвинута пропагандой на передний план как главная скрепа для советских людей. Реальная трагическая память подменялась выхолощенной, с огромными лакунами и белыми пятнами, официозной памятью о победе.

Все это время в культуре шла борьба, как это тогда формулировалось, за правду о войне, борьба с цензурой. Только в перестройку стал складываться в публичном пространстве реальный образ войны, заговорили и ее забытые жертвы — те, кто был угнан в Германию, кто оказался в плену, выжил в гетто. Стали открываться архивы. Была надежда, что сложится наконец общее европейское пространство памяти о Второй мировой войне и памяти о преступлениях тоталитарных режимов.
Но постепенно эта надежда становилась все более иллюзорной. Еще 10 лет назад «Мемориал» обратился с призывом к общественным силам в разных европейских странах вести исторический диалог. Главный посыл был в том, чтобы прекратить «войны памяти» и начать выслушивать друг друга, чтобы понять чужую боль и травму. А с помощью взаимных обвинений, «войн памятников» этого добиться не удастся. Погружение в ресентимент — это «можем повторить» — ведет лишь к пагубным последствиям.

Сегодня в России часто можно услышать, что европейцы не помнят, что это советский народ освободил Европу от фашизма, не помнят наших жертв, сносят наши памятники. Но это не так. Никто не переименовал в Париже станцию метро, которая называется «Сталинград», памятники советскому солдату стоят и в бывшем Восточном и Западном Берлине, в Вене, повсюду ухаживают за кладбищами погибших советских солдат.

Проблема отношений со странами Восточной Европы в том, что им лишь через 40 лет удалось сбросить коммунистические режимы. А Россия сегодня не готова признать, что миропорядок после 1945 года кардинальным образом изменился.
 
Память, политика и манипуляции
 
— Российские власти предлагают сажать за фальсификацию истории, в Следственном комитете создается подразделение по расследованию таких преступлений. Насколько это отношение к исторической памяти отличается от европейского?

—Если говорить о России, то тут мы вступаем не на поле памяти, а на поле даже не исторической политики, а просто политики. К сожалению, довольно очевидно, для чего и как она выстраивается, какие цели преследует. Задача такой политики — создать совершенно определенный, не имеющий ничего общего с исторической реальностью, мифологизированный нарратив националистического и квазипатриотического толка.

Конечно, сегодня и в Европе есть проблемы, связанные с попытками манипуляций с культурой памяти со стороны правых сил для популистских целей. Ведь то отношение к прошлому, которое возникло в конце 1980-х годов при крахе коммунистической системы и победе демократии в ГДР, Польше, Венгрии, Чехословакии, давало большие надежды. Казалось, что самые важные исторические уроки усвоены. Но прошли десятилетия, и мы увидели, как в Польше, в Венгрии сравнительно легко оказалось манипулировать людьми с помощью правопопулистских лозунгов. Мы видим, каким полем борьбы становится и там историческая политика, которая выстраивается на знаковых исторических событиях.

Но есть, например, в Германии и постоянный мониторинг этих угроз со стороны демократической общественности, государственных институтов, и поиски действенных способов противостоять этим тенденциям.

Несколько дней назад я принимала участие в заседании ученого совета мемориального комплекса «Бухенвальд. Миттельбау-Дора», членом которого я много лет являюсь. И речь шла о том, что, несмотря на то, сколько было сделано за все годы для того, чтобы память о преступлениях национал-социализма стала частью самосознания немецкого общества, эта работа не может и не должна прекратиться. В Германии сменилось поколение, изменился и состав населения.
 
Есть люди, которые говорят: «Хватит каяться за прошлое, мы сами жертвы, хватит нам за всю Европу отвечать и платить за все». Так говорят сторонники правой идеологии. И этот новый ревизионизм стал очень заметен.
 
— Плюс мигранты, которые приехали в Германию. У них тоже нет той исторической памяти.

— Но это не означает, что эти люди не могут ее разделять и признавать, что должна быть ответственность за преступления прошлого. Осознание этой ответственности и есть основа немецкой демократии. А ведь, приехав в Германию, они выбрали именно демократию. И, как правило, те, кто подвергает ревизии такую позицию, резко настроены и против мигрантов.

— Как вы относитесь к появлению законов об истории, к наказанию за то, что кто-то пытается «переписать» ее?

— В России они носят чисто охранительный характер — для защиты того, что на самом деле никакой историей не является, а является просто государственной идеологией. И они наносят огромный вред исторической науке, общественному сознанию, системе образования и так далее.
 
Если говорит об ошибках 90-х, то сегодня главный вред приносит то, что не был выработан механизм юридической оценки преступлений прошлого. Российская ситуация сегодня — наглядный пример, к чему привело то, что у нас не была дана юридическая оценка коммунистического режима и роли Сталина. Даже такая, которая носила бы декларативный характер. Это дает возможность для манипуляций с прошлым, для выстраивания такой исторической политики, которая бы решительно препятствовала происходящей ресталинизации.
 
Вопрос о добре и зле
 
— В последние годы в России давят на тех, кто пытается рассказать правду о советском времени. Можно вспомнить карельского историка Юрия Дмитриева, который вместе с коллегами нашел урочище Сандармох, где были расстреляны невинные люди, и теперь ему грозит несколько лет тюрьмы, как уверены многие, по надуманному делу. В некоторых городах демонтируют таблички проекта «Последний адрес» — их вешали на домах, жителей которых репрессировали. В той же Карелии школьников будут возить в копию финского концлагеря. Какой сигнал стране и вовне посылают российские власти?

— В этом, я бы сказала, проявляется постмодернистский и невероятно гибридный характер того авторитаризма, в котором мы живем. Или, вернее сказать, жили до сих пор. Власти как бы говорили: мы готовы признать, что были жертвы советского режима. И даже музеи открыть, как музей ГУЛАГа, например. Государственный памятник жертвам репрессий в Москве установить. Но при этом не признавать государственную систему ответственной за эти преступления. Потому что если это признать, то должны последовать совсем другие выводы и в смысле преемственности институтов, и в смысле реформирования системы. В результате сейчас уже все меньше остается этой «гибридности», уже и жертв стараются не признавать, а использовать все способы для отрицания совершенных преступлений. Сам свежий пример — это история с мемориалом «Медное», где похоронены расстрелянные весной 1940 года польские офицеры, когда с помощью РВИО используются все способы, чтобы снова все сфальсифицировать, назвать черное снова белым.
 
И наплевать на то, что вина в убийстве поляков была прежде официально признана российским правительством.
 
Сигналы, о которых вы спрашиваете, в этом смысле носят очень циничный характер. И я убеждена, что такая «гибридность» приносит большой вред нравственному состоянию общества. Тут прямо вспоминаются макбетовские ведьмы, которые провозглашали: «Грань меж добром и злом, сотрись, сквозь пар гнилой помчимся ввысь». Вот этот гнилой пар нас сегодня и окружает.

— Я живу недалеко от станции метро «Войковская» в Москве, о переименовании которой спорят многие годы, потому что Пётр Войков участвовал в голосовании о расстреле царской семьи.

— Ну да, в частности, и политика в отношении топонимики и отражает эту гибридность. Не называть виновников, выводить их из-под ответственности. И даже новые памятники им поставить.

Чтобы все это преодолеть, нужно пройти долгий и трудный путь очень серьезного анализа, дискуссий, общественных слушаний. Этого у нас сделано не было. В конце 80-х и в начале 90-х, когда создавался «Мемориал», мы думали, что эта работа только начинается. Но не могли себе представить, что все настолько пойдет в обратную сторону. Многим оказалось удобнее все снова забыть, спрятаться за патриотическую доктрину.

Но я вообще-то неисправимая оптимистка. И у меня есть ощущение, что в нашем обществе в последние годы что-то изменилось, возникло большее понимание опасности таких процессов. Именно поэтому независимые общественные организации испытывают такое давление власти. Поэтому истерически принимаются охранительные и запрещающие законы. Поэтому выстраиваются такие заборы вокруг памяти о войне и государственном терроре. Поэтому Россия объявляется осажденной крепостью, куда с Запада постоянно засылаются шпионы и агенты.

Проект «Поверх барьеров», который последние три года осуществлялся «Мемориалом» при поддержке Представительства Европейского Союза в России и был направлен на обсуждение этих общих вопросов и преодоление барьеров, собственно говоря, был продолжением нашего прежнего призыва к диалогу. Политологи, социологи, историки, музейщики, деятели культуры из ЕС приезжали в «Мемориал», читали лекции, которые сопровождались порой очень острыми дискуссиями.

Мы вместе искали ответы на вопросы, что делать с тем, что история становится предметом политических манипуляций, что «войны памяти» не утихают, а, наоборот, разгораются. Как оценивать усиливающийся популизм и что такое вообще популизм. На популизме часто строится политика в авторитарных режимах, но мы видим, как усиливается его воздействие на людей в странах демократии на фоне кризиса либеральных идей. И какую большую роль играет отношение к прошлому. Ведь обещание «поднять с колен», «make ... great again», оно ведь апеллирует к прошлому — сделать Россию, Америку снова великой, как прежде.
 
И в Германии уже есть политические силы, которые призывают вернуться в счастливое прошлое. А что имеется в виду под этим «прежде», в какое прекрасное прошлое зовут популисты людей?
 
Именно об этом мы собираемся говорить на нашей конференции «Россия и Европа в 2020 году». Наше государство снова выстраивает границы, сеет страх перед Западом. Это очень вредно. Потому что самое главное, что должно быть, — это открытость мира и открытое обсуждение даже болезненных тем, какими бы трудными и травматичными они ни были.
 
Программа онлайн-конференции «Россия и Европа — 2020»

11:00 — вступительное слово

Алешка Симкич, Представительство ЕС в России; Ирина Щербакова, «Международныи? Мемориал»
------------------------
11:15 — 13:00 — «Россия и Евросоюз. Вызовы со стороны постимперии?»

2020 год наметил кардинальныи? сдвиг в восприятии внутреннеи? и внешнеи? политики России как внутри страны, так и в глазах западных соседеи?. Турбулентность, через которую проходят сообщества в России и на ее границах сегодня, является отголоском советскои? истории. Способно ли активное участие женщин и молодых людеи? в политике предложить новые решения для укоренившихся в структуре этих обществ проблем?

Модератор: Кирилл Мартынов, «Новая газета», Москва

Спикеры: Анна Темкина, Центр гендерных исследовании?, Европеи?скии? университет в Санкт-Петербурге; Ивона Раи?хардт, журнал New Eastern Europe, Польша; Карин Клеман, Национальныи? центр научных исследовании?, Франция
------------------------
13:00 — 14:00 — перерыв
------------------------
14:00 — 15:45 — итоги 2020 года

Можно ли сформулировать предварительные выводы о периоде 1990–2020-х годов в целом? Как европеи?ские и россии?ские пути пересекались и расходились за это время? Можно ли назвать эти 30 лет периодом несбывшихся надежд?

Модератор: Ирина Щербакова, «Международныи? Мемориал»

Спикеры: Татьяна Становая, R.Politik, Москва (tbc); Иван Крастев, Центр либеральных исследовании?; София Ральф Фюкс, Zentrum Liberale Moderne, Берлин; Кирилл Рогов, фонд «Либеральная миссия», Москва
------------------------
15:45 — 16:00 — заключительное слово

Зарегистрироваться
 
Поделиться:

Рекомендуем:
| Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть вторая: «Как машина едет, думаю, сейчас меня заберут»
| Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть первая: «Нас старались ликвидировать»
| Арнаутова (Шадрина) Е.А.: «Родного отца не стала отцом называть» | фильм #403 МОЙ ГУЛАГ
ПАЛАЧИ. Кто был организатором большого террора в Прикамье?
Воспоминания узников ГУЛАГа
Карта террора и ГУЛАГа в Прикамье
| «Не для того везли, чтобы освободить…»
| Мама верила, что он невиновен
| Главная страница, О проекте

blog comments powered by Disqus