Пермская региональная благотворительная общественная организация
«Центр исторической памяти»

О теме этой лекции и особенностях российского восприятия Первой мировой войны — наше интервью с Борисом Колоницким.

Можно ли говорить, что у нас в стране Первая мировая война является забытой, и какие для этого есть причины?

— Есть несколько точек зрения. Одна, что память об этой войне подавлялась. Отчасти это правда. О каких-то видных деятелях Первой мировой, включая главнокомандующих генерала Алексеева, генерала Корнилова или флотоводца адмирала Колчака, невозможно было вспоминать положительно. Сама война именовалась империалистической, то есть предполагалось, что она была бессмысленной, и классовое отношение к ней доминировало. Но это неточное и недостаточное обоснование.

Второе объяснение, тоже важное, что последующие трагедии Гражданской войны и репрессий заслонили трагедии Первой мировой. Но этого тоже недостаточно. Потому что вообще-то Первую мировую войну в советское время вспоминали. Вспоминали выборочно, сложно, и это проявилось даже в именах людей, Жоресу Алфёрову — физику, лауреату Нобелевской премии, родители дали имя в жесть французского социалиста Жана Жореса, противника войны, который был убит в 1914 году за своё противодействие войне. Создавались тексты, посвящённые той войне. На разных этапах выборочно использовалась память о полководцах и героях Первой мировой.

Например, такой фигурой был генерал Брусилов Алексей_Алексеевич, верховный главнокомандующий русской армии, который потом служил в Красной армии получив там какой-то неважный, но престижный пост. И когда он умер в 1926 году, вскоре были опубликованы его мемуары, которые сразу раскупили. Потом были переиздания, правда, с купюрами. Хотя память о генерале Брусилове тоже сложная, она затухала и возникала. Так что нельзя сказать, что Первая мировая война у нас была совсем забыта.

А в этом как-то играло роль то, что большая часть командования Красной армии участвовала в Первой мировой?

— Они-то как раз и вспоминали иногда Первую мировую войну. Если говорить о победе в Великой Отечественной войне, то кто брал Берлин? Маршал Жуков, маршал Рокоссовский, маршал Конев. Все они — унтер-офицеры Первой мировой войны. Маршал Малиновский — прапорщик. Он даже воевал во Франции в составе русского экспедиционного корпуса. Конечно, они вспоминали о своём участии в той войне. Но на разных этапах это было по-разному.

Борис Иванович Колоницкий / Фото: Тимур Абасов

Правильно ли я понял из вашей на лекции на «Пост науке» на эту тему, что одной из причин забвения Первой мировой войны у нас стало то, что она не породила каких-то литературных памятников, которые бы читались по сей день?

— Не совсем так. Всё-таки есть стихи Гумилёва — он был офицером Первой мировой войны, и есть его стихи о войне. Есть «Хождение по мукам» Алексея Толстого. Есть первый том «Тихого Дона», где речь идёт о той войне, есть «Доктор Живаго». Но всё-таки в этих произведениях Первая мировая война — это лишь подводка к Гражданской войне. Стихи Гумилёва — это, конечно, стихи офицера, но он пишет о войне как о своём опасном и экзотическом приключении. Это такое романтическое описание Первой мировой, которое было в ходу в 1914 году. Но вряд ли он описывает всю правду и весь ужас той войны. И правы были те авторы, которые уже в годы Первой мировой войны говорили о том, что о её ужасах надо писать новым языком. То есть романтическое описание к ней не подходило. Реалистическое описание, как у Стендаля и Толстого тоже было недостаточным, чтобы передать весь этот ужас.

На Западе тоже было так же — сначала романтическое отношение, а потом пришлось вырабатывать новый язык?

— В некоторых культурах так. Во Франции была традиция прославления войны, но потом появляется «Огонь» Барбюса, очень жёсткое описание Первой мировой, и уже во время войны он получил за эту книгу Гонкуровскую премию, и её очень быстро, по-моему, в 1917 году, перевели на русский язык. В Англии сначала был поэт Руперт Брук с романтическим описанием войны. Он умер от болезни по пути на фронт, и его смерть наложила отпечаток на эти стихи, и затем появляется множество подражателей.

Но потом возникает английская военная поэзия. И если у нас была когда-то лейтенантская проза, то в Англии тогда была лейтенантская поэзия, которая имела своих читателей среди фронтовиков. Это такое жёсткое, откровенное отражение войны, при том, что авторы этих стихов сами были боевыми офицерами, остававшимися на своём посту. Они не лакировали войну.

А благодаря чему возникло такое явление? Потому что много интеллигентных, образованных молодых людей пошли на фронт?

— Они пошли на фронт и при этом говорили на одном и том же языке, то есть имели схожие стилевые и эстетические представления. А у нас в одном и том же полку могли служить выпускник столичной гимназии, выпускник пензенской семинарии и, скажем, рижского политеха. То есть они были из совершенно разных социокультурных слоев, и круг чтения у них был разный.

Вообще в России эта прослойка была очень тонкой. Поэтому в прапорщики с какого-то момента стали брать просто сколь-нибудь грамотных людей. Стишки даже такие ходили: «Был я раньше дворник, звали меня Володею, а теперь я прапорщик, ваше благородие». Ресурсы были очень малы, кадровое офицерство повыбито. Офицеры даже военного времени с высшим или с полным средним образованием или делали очень быструю карьеру, или гибли.

Ещё один очень важный фактор — немалое количество российских образованных людей, не будем говорить про всех, но не сказать про это нельзя, «откашивало» от войны. При этом о ней писали. Маяковский писал патриотические стихи в 1914-м году, у него был такой период, но при этом он не оказался на фронте.

Он же вроде рвался, но его не пустили из-за проблем со здоровьем?

— А в советское время говорили, что его не пустили на войну из-за проблем с его политическими взглядами. Но при этом, когда Маяковский писал уже антивоенные стихи, его призвали в армию, но в автомобильную роту в Петрограде. И мы знаем по некоторым случаям, что это делалось не просто так. Так же и Виктор Шкловский оказался или в этом же подразделении, или бронедивизионе.

Когда Маяковский писал военные стихи и не был в армии, биографией не подтверждался его творческий посыл. А затем он начал писать антивоенные стихи, но оказался в армии. Если бы он за эти стихи попал в тюрьму, то, согласитесь, мы бы на его творчество смотрели бы по-другому.

Фото: Тимур Абасов

Ещё что касается памяти о Первой мировой войне у нас, то тут есть сложность в том, что территория Восточного фронта, места битв русской армии теперь находятся в других странах: Украине, Беларуси, Польше, Прибалтике. Вам известно, как там обстоят дела с памятниками и какими-то другими проектами памяти?

— Я мало об этом знаю. Но есть территория, которая в этом случае имеет особое значение — Калининградская область. Там это большая тема, этим активно занимаются, есть памятные знаки и памятники. Один из них — очень интересный и нетипичный для российской памяти. Это современный проект, сделанный Михаилом Шемякиным. Он необычен для России. Дело в том, что в Европе Первая мировая всё чаще и чаще вспоминается как взаимная трагедия, как братоубийственная европейская гражданская война. Это в какой-то степени соответствует идеологии Европейского союза, хотя воспринимается этот посыл по-разному. Для современного Евросоюза плохо, что страны сражались друг с другом. И был даже фильм международного производства, посвящённый Рождественскому перемирию 1914 года, который отражает эту повестку. А в России сейчас, в том числе и с господдержкой, речь идёт в основном о героизме русских солдат. То есть героизация Первой мировой войны. А памятник Михаила Шемякина напоминает именно европейский подход к памяти о войне.

Вот как раз по поводу того, что у нас делают типичную героизацию войны. Если вспомнить какие-то наши последние произведения о Первой мировой — фильмы, сериалы, то там обязательно показаны поздние этапы войны, где вроде как мы почти победили, но тут пришли революционеры и всё опошлили.

— Такой момент есть. Примерно об этом говорил президент Путин в своей речи 1 августа 2014 года на открытии памятника солдатам Первой мировой войны, и в том же году на встрече с молодыми историками он повторяет одну версию, которая имеет очень долгое хождение и получило импульс ещё в советское время. Это мысль о том, что война была проиграна из-за внутреннего удара.

Интересно, что это утверждение буквально копирует интерпретацию войны в 1920-30-е годы в Германии, Австрии и Венгрии. Там тоже думали, что вот мы уже выигрывали, но внутренний враг, космополиты и предатели Родины нанесли «удар кинжалом в спину». У нас были противники войны, но объяснять русскую революцию только их действиями не очень точно. Многие становились противниками не то что монархии, а скорее Николая Второго, потому что считали, что его пребывание у власти мешает России одержать победу.

Вообще историкам сложно ответить на вопрос «почему», ведь причинно-следственные связи не существуют объективно, если мы говорим об общественных явлениях. Разные исследователи предлагают разные причинно-следственные цепочки. Я бы сказал, что Россия поставила перед собой крайне амбициозную задачу в войне. Страна выставила самую большую армию в мире — десять миллионов человек. То есть надо было не только мобилизовать армию, хотя и мобилизовать непросто, людей надо обуть, одеть, напоить, накормить, обучить. Даже просто доставить такие массы на фронт, передеслоцировать их — это непростая задача, и Россия несколько лет справлялась с этим, хотя были перебои снабжения, иногда очень серьёзные. Порой не хватало самых простых вещей, например, колючей проволоки. Но мы смогли это сделать — ценой сверхнапряжения страны и разбалансирования внутреннего рынка. Армия была ничего, но тыл не выдержал. Тут ещё и сыграли роль и политические факторы, которые не менее важны, чем заговоры.

Конспирологическая интерпретация у нас очень сильна. Судя по опросам, многие люди верят, что судьба России определялась заговорами. Заговоры, конечно, были, и я как историк что-то сделал для их изучения. Но не меньшее значение имело социальное перенапряжение. Страна не выдержала, но проявилось это в другом. Война всегда крайне несправедливая вещь и всегда будит в людях худшее. От участия в Первой мировой войне многие люди уклонялись самыми разными способами. Иностранцы, приезжавшие из других столиц в Петроград, скажем, из Лондона или Парижа, были удивлены огромным количеством мужчин призывного возраста, расхаживающих по улице. Покупались экспертизы врачей и полицейские справки. Эту коррупцию сложно исследовать, но она была.

Это ведь мощный звоночек, что в государстве что-то не так.

— Очень многое шло не так. И это ещё и подпитывали самые разные идиотские слухи, что царь собирается заключить сепаратный мир, царица является агентом влияния Германии или вообще шпионкой. Вроде всего лишь слухи, но если в них верит миллион человек, то это больше чем просто слухи. А когда их распространяют офицеры генерального штаба и дипломаты, то это уже экспертные оценки.

Фото: Тимур Абасов

Но опять о современных художественных произведениях. Ведь в них Первая мировая показана как часть конфликта красных и белых. Нет ли в этом проблемы для памяти о той войне?

— Я бы сказал, что проблема в том, что память о Гражданской войне перекрывает память о Первой мировой. Но это очень сложная история, потому что во время Гражданской войны некоторые её участники воспринимали её как фазу мировой войны. Некоторые белые, кто-то искренне, использовали тезис о том, что большевики — это просто пособники немцев, и даже говорили, что воюют против «германо-большевистских войск». А свои действия рассматривали как единый фронт с союзниками: англичанами, французами. И даже когда было заключено перемирие 11 ноября, на Севере белые распространяли среди красноармейцев листовки, где было написано, что вот вы не знаете, а война-то уже закончилась, немцы сдались, и вам пора. Конечно, это всё было не так. Гражданская война была частью глобального конфликта, но имела свою логику, отличную от Первой мировой.

Но у нас же постоянно появляется момент, что вот эти были плохие, а те хорошие, и из-за плохих мы всё проиграли. Из последних вспоминается фильм «Батальонъ», где женщины из «батальона смерти» рвутся в бой, но им не дают местные солдатские комитеты, которые всё развалили.

— В этом есть своя правда. Были какие-то патриотически настроенные добровольцы. В большей части армии было не так. Сам факт создания войсковых комитетов делал невозможными наступательные операции. Я считаю, что драматический поворотный пункт в истории революции — это Июньское наступление русской армии, так называемое «наступление Керенского». Часто возникает вопрос, почему оно потерпело неудачу. Но, по-моему, он не очень корректен. Потому что удивительно, что в такой ситуации наступление вообще началось. Почему? Я думаю, что это вранье, но тогда ходила такая история о том, что немецкие офицеры не могли понять, что происходит во время боя: их атакуют русские цепи, солдаты бегут вперёд, залегают, потом поднимают одну руку, потом ещё перебежка, ложатся и опять поднимают руку и так далее. Потом оказалось, что они после каждой перебежки они голосовали, пойдут они дальше наступать или нет. Подчёркиваю, что это, по-моему, преувеличение. Но факт, что комитеты и иногда лично солдаты обсуждали на собраниях и заседаниях идти в наступление или не идти. И в такой ситуации само добровольное участие в наступлении, без палки, — это яркое проявление героизма. Но вместе с тем я считаю, что армию, находящуюся в таком состоянии, безнравственно и непрофессионально было вообще посылать в бой. Керенский, конечно, сам хорош, но генералы проявили авантюризм, толкая армию в таком состоянии в наступлении.

Какой проект восстановления памяти о Первой мировой войне в нашей стране вам видится лучшим?

— Я рассуждаю как учитель о том, что нужно что-то узнать. В частности, полезно просто больше знать об истории Первой мировой войны и не только о её героических моментах. Нужно помнить все её трагедии: трагедии беженцев, трагедии депортированных людей. Ведь до 1917 года сотни тысяч этнических русских немцев и сотни тысяч евреев были депортированы, иногда в ужасных условиях, вглубь страны. Положение официальных беженцев иногда было не лучше. Гражданская война и её ужасы пришли не в 1917 году. Они пришли раньше. Например, восстание в Средней Азии 1916 года, о чём у нас в России очень мало говорят. Но для Казахстана и Киргизии это огромная тема. По подсчётам некоторых тамошних историков, крайние цифры — до миллиона человек пострадавших. Я думаю, что это чрезмерные цифры, которые сильно округляют, но сотни тысяч там были. То есть в 1916 году регулярные части русской армии занимались жестоким подавлением восстания подданных Российской империи. И для многих людей ужасы Гражданской войны были сопоставимы с тем, что им пришлось пережить ранее.

Я считаю, что важно знать всю историю. Но нужно понимать, как Первая мировая война вспоминалась, какие мемориальные проекты реализованы в других странах. А это не только героизация. Доминирующий план помнить только о героях приведёт к тому, что героев забудут. Конечно, нужно помнить о солдатах, это часть и моей семейной памяти, потому что мой дед пошёл на Первую мировую войну добровольцем и чудом выжил. Отчасти потому что пошёл добровольцем, а они могли выбирать род войск. Но война — это то, о чём нельзя квалифицированно вспоминать, рассказывая только о героизме. И мы же помним Великую Отечественную войну, которая для нас более важна, и можем вспоминать не только героизм солдат. Мы помним трагедии жителей тыла, трагедию Ленинграда. Частью памяти о Великой Отечественной войне являются преступления сталинского режима, вроде депортации народов. Без этого тоже эта память будет неполной и фальшивой. И если мы будем память упрощать, то героизм солдат уйдёт от нас.

***

Читайте также: интервью с Борисом Колоницким о скандале вокруг фильма «Матильда», отсутствии креативных проектов десталинизации страны и Владимире Мединском, как карикатуре российского исторического сознания.