«Террор ясен, и убить так просто»


Автор: Сергей Баймухаметов

Источник

01.10.2019

Новым поколениям, для которых открытый мир интернета — норма жизни, трудно представить, в какой глухой информационной камере мы жили еще 35 лет назад. Получать кое-какие дополнительные сведения дозволялось единицам, по спецдопуску, ничего не копировать, «распишитесь, что предупреждены об ответственности»... Например, в 1984 году меня, штатного сотрудника литературного еженедельника, органа Союза писателей РСФСР, допустили (правда, без ручки и блокнота) в так называемый спецхран, где я читал неизвестную в СССР книгу — «Первый всесоюзный съезд советских писателей. Стенографический отчет». Она состояла из многих имен, давно вычеркнутых из истории и памяти, почти половину делегатов репрессировали, почти каждый третий расстрелян или погиб в тюрьме. Вот судьба одного из них — Вивиана Итина (1894–1938).

«Будем выше!»

В 2007 году я получил бандероль и письмо из Северной Каролины от Ларисы Вивиановны Итиной: «Дорогой Сергей Темирбулатович! Спасибо за внимание к трудам моего отца и моим. Недавно в Минске с помощью моей дочери Ямайкиной Ирины Валентиновны мы издали сборник стихов отца...»

Маленькая черная книжечка. «Стихи. 1912–1937». Тираж — 100 экз. И фотографии молодого человека: в дореволюционной студенческой тужурке, в смокинге, в меховой куртке полярного путешественника.

 

Вивиан Итин, один из расстрелянных и забытых…

 

А ведь его имя в истории литературы — на особом месте. Он автор одного из ранних советских фантастических произведений — повести «Страна Гонгури». Написал ее еще до революции, будучи студентом Петербургского университета. Тогда она называлась «Открытие Риэля». В 1917 году Максим Горький запланировал повесть в один из номеров «Летописи». Но после Октябрьской революции журнал закрыли — «Летопись» обвинила большевиков «в социальной катастрофе».

Вивиан Итин был из породы русских романтических юношей. Многие из них пошли в революцию.

В петербургские студенческие годы подругой Вивиана была Лариса Рейснер. В 1913 году, в 18 лет, она в альманахе «Шиповник» напечатала пьесу «Атлантида». В истории осталась знаменитой революционеркой. Одни называли ее принцессой революции, другие — фурией.

Их пути разошлись (хотя Вивиан всю жизнь хранил фотографию Ларисы на письменном столе и дочь назвал в ее честь). Охладевший к революционным идеям Итин в феврале 1918 года писал Рейснер из Москвы в Петроград:

«Есть какие-то удивительные муравьи. Если разрезать насекомое на две части, то обе половинки начинают яростно сражаться друг с другом… Потом наступает смерть. Весь мир походит сейчас на такого муравья... Я страдаю только от одного: где бы мне найти друзей воодушевленных, одиноких или хотя бы только жадных, презирающих гнусное равенство! Что теперь говорят про людей! N — комиссар, Х — большевик, Z — контрреволюционер. Это все пусто… Будем выше!»


Вивиан Итин. Фото из архива Ларисы Вивиановны Итиной

Из этих строк возникает образ юноши не от мира сего, которому не может быть места в жизни. Однако дальнейшие события показывают, что ему удавалось приспособиться: не то благодаря расчету, не то — фантастическому везению. По протекции революционного профессора Рейснера, отца Ларисы, он попал в наркомат юстиции. Вскоре поехал в Уфу к родителям, а Уфу захватили войска мятежного Чехословацкого корпуса и Комуча (Комитет членов Учредительного собрания — первое антибольшевистское правительство России). Вивиан вступил в их армию, с июля по ноябрь 1918 года служил телеграфистом. В это же время в тех же краях сражалась против белых Волжская флотилия под командованием Федора Раскольникова и его жены — Ларисы Рейснер.

Белочехи прикомандировали Вивиана Итина как переводчика (он знал английский язык) к американскому Красному Кресту и «Христианской миссии молодых людей». Так он оказался в Красноярске, куда в начале 1920 года вошли части Красной армии. Каким-то образом его признали своим, он подал заявление и был срочно принят в члены РКП(б). Годы спустя, когда на него завели дело в связи с подозрительной биографией, заверял партийных товарищей в верности режиму: «С момента вступления в партию я был завгубюстом (Красноярск), входил в коллегию ГУБ Ч.К. и подписывал смертные приговоры белогвардейцам… Вел антирелигиозный отдел в «Красноярском рабочем», был лектором партшколы, агитатором. Поэтому губком перебросил меня на чисто партийную работу в уездный город Канск, где я был завполитпросветом, завагитотделом укома, редактором газеты «Канский крестьянин»…

В Канске в 1922 году он переделал уже в духе коммунистической утопии повесть «Открытие Риэля» и издал под названием «Страна Гонгури». В 1927 году повесть вышла в Москве.

«Сделанные Вами исправления не очень украсили эту вещь, — написал ему Горький. — Однако, мне кажется, что Вы, пожалуй, смогли бы хорошо писать «фантастические» рассказы. Наша фантастическая действительность этого и требует. Всего доброго. А. Пешков».

Дети империи

Итин остался в Сибири. Здесь он нашел друзей, о которых мечтал.

Уроженцы Сибири и Казахстана, те же русские романтические юноши, но — с существенной поправкой. Дети империи, рожденные на ее окраинах, в смешении народов, выросшие на гигантских просторах, они отличались особым складом, силой, размахом, бунтарским духом. Они, наверно, были в душе неисправимыми гимназистами. Как чеховские мальчики, которые убегали в Америку: «Когда уезжал Чечевицын, то… прощаясь с девочками, он не сказал ни одного слова; только взял у Кати тетрадку и написал в знак памяти: «Монтигомо Ястребиный Коготь».

Разные идеи будоражили умы здешних молодых и далеко не молодых людей, включая ученых: исследователя Сибири и Центральной Азии Николая Ядринцева, географа, ботаника, этнографа и фольклориста Григория Потанина — основоположников «сибирского областничества», сепаратизма еще в дореволюционной России. Юный омский футурист, впоследствии почтенный лауреат Государственной премии СССР Леонид Николаевич Мартынов писал тогда: «Не упрекай сибиряка, / Что он угрюм и носит нож. / Ведь он на русского похож, / Как барс похож на барсука!»

Спустя полвека Мартынов оправдывался, что написал эти строки как пародию на провинциальную ограниченность: «Но вышло так, что этот стих, будучи напечатан и принят не в шутку, а всерьез, обернулся против меня же, дав повод обличать меня в том же самом областничестве».

Вообще-то во всем складе стихотворения не чувствуется никакой шутки, а есть юношеское любование сибирской диковатой силой: «Я у него покой украл? / Не запрещает наш закон /— Чужую нежность брать в полон / И увозить через Урал».

Как Сорокин «достал» Колчака


Вивиан Итин. Фото из архива Ларисы Вивиановны Итиной

Центром литературной жизни Сибири до революции был Омск. А центральной фигурой — Антон Сорокин. Он величал себя Королем сибирских писателей. Разослал одну из книг всем монархам мира (ответил король Сиама: в его стране нет ни одного человека, владеющего русским языком). В годы колчаковского правления проводил вечера, на которых объявлял себя Диктатором писателей и раздавал самодельные деньги (копия колчаковских), на которых значилось: «Денежные знаки шестой державы, обеспеченные полным собранием сочинений Антона Сорокина. Подделыватели караются сумасшедшим домом, а не принимающие знаки — принудительным чтением рассказов Антона Сорокина… Король писателей Антон Сорокин. Директор банка Всеволод Иванов».

Он регулярно устраивал, как сказали бы сейчас, эпатажные перформансы, называл их «скандалы Колчаку», готовил книгу «33 скандала Колчаку», отрывки из нее напечатал только в 1928 году в журнале «Настоящее» — издании сибирского ЛЕФа (объединение «Левый фронт искусств» во главе с Маяковским провозгласило себя единственным настоящим выразителем революционного духа). Сорокин выходил на освещенную сцену со свечой — как Диоген в Афинах, днем с фонарем «искал человека». Когда Колчак пригласил его за свой стол и угостил шампанским, Сорокин произнес тост за то, чтобы адмирал покинул омские степи и вернулся в свои моря. Колчак стерпел. Однажды даже пришел в дом Сорокина, целовал руку его жене, беседовал с молодым писателем Всеволодом Ивановым, будущим советским классиком, автором повести «Бронепоезд 14-69».

И все же Сорокин, как сказали бы сегодня, «достал» Колчака. Если на собрании, где присутствовал «верховный правитель», на сцену поднимался Сорокин, Колчак и его свита демонстративно удалялись.

В советские времена об Антоне Сорокине почти не знали (он умер своей смертью в 1928 году), имена Вивиана Итина, Владимира Зазубрина, Максимилиана Кравкова и других репрессированных были под запретом. Владимир Зазубрин — автор первого большого романа о гражданской войне «Два мира». Максимилиан Кравков — писатель, геолог, режиссер, автор первого в Сибири художественного фильма «Красный газ» (1924 год), снятого по роману «Два мира».

Этих людей — поэтов, ученых, искателей приключений — называли сибирскими Джеками Лондонами — и Максимилиана Кравкова, и Леонида Мартынова, и Всеволода Иванова… Итин был с ними одной крови — тоже дитя империи, родом из башкирских краев. Он с упоением окунулся в сибирскую литературную и первопроходческую жизнь. Летал на первом в Сибири самолете, в 1926 году участвовал в гидрографической экспедиции по исследованию Гыданского залива, в 1929-м — в Карской экспедиции, прошел на ледоколе «Красин» по Северному морскому пути. На пароходе «Лейтенант Шмидт» дошел до устья Колымы и вернулся оттуда на собаках и оленях. В 1931 году с академиком А.Е. Ферсманом выступил с докладом «Северный морской путь» на Первом Восточно-Сибирском научно-исследовательском съезде. Издал книги «Восточный вариант», «Морские пути Советской Арктики», «Колебания ледовитости Арктических морей СССР», «Выход к морю».

Но главное, конечно, литературная работа. Новониколаевск (Новосибирск), только что созданный журнал «Сибирские огни», где Зазубрин — главный редактор, а Итин — зав. отделом поэзии. В 1922 году, после расстрела Николая Гумилева 26 августа 1921-го, он пишет в журнале: «Значение Гумилева и его влияние на современников огромно. Его смерть и для революционной России остается глубокой трагедией».

Молодые писатели считали Итина и Зазубрина своими учителями. Восхищались ими. «Итин в отлично сшитом смокинге, в белоснежной крахмальной манишке с высоким, подпиравшим шею воротником, с широкими манжетами и сверкающими в них золотыми запонками, — вспоминал прозаик Ефим Пермитин. — Среднего роста, тонкий, стройный, тщательно выбритый и гладко причесанный на английский манер. Тонкое, умное лицо его всегда сосредоточенно. Итин редко улыбается, но и во время улыбки лицо его остается задумчиво-грустным... Лидия Сейфулина прозвала его Спящим царевичем».

Спящий царевич доказывал лояльность

В 1925 году в ходе «чистки» Итина исключили из партии:

 

«Активно работал у белых и иностранцев и Колчака, колеблящийся элемент. Скрытый, трудно поддается выявлению».

 

(Орфография и пунктуация — по протоколу проверочной комиссии). Итин написал апелляцию, ссылался на высказывания Ленина о бережном отношении к талантам: «Если мне удастся даже за всю свою жизнь дать несколько крупных революционно-художественных вещей (а я иду к этому упорно), это будет гораздо ценнее для партии всякой другой, так называемой чисто-партийной работы… Ошибка комиссии была продиктована ненавистью ее рабочего состава по отношению к интеллигенции. Я разделяю и оправдываю эту ненависть в отношении к интеллигенции как классу, выступившему против рабочей революции, но подобное конкретное применение своей неприязни по отношению к коммунисту, я думаю, должно быть заклеймено с негодованием».

В партии его восстановили. В 1934 году, после опалы Зазубрина, назначили главным редактором «Сибирских огней». Одновременно избрали председателем правления Западно-Сибирского объединения писателей, делегатом и членом Оргкомитета Первого всесоюзного съезда советских писателей.

Положение казалось прочным. И он, как мог, укреплял его, приспосабливался, писал статьи, изобличающие «заблуждения» писателей, в том числе Зазубрина. 19 августа 1936 года в Новосибирске собрание литераторов приняло резолюцию с требованием расстрелять членов «антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра». Среди подписавших — Вивиан Итин, Афанасий Коптелов, Александр Пугачев, Глеб Пушкарев, Артемий Ершов, Максимилиан Кравков, Михаил Ошаров.

На следующий год двоих из этого списка, Кравкова и Ошарова, расстреляли.

Лояльность не гарантировала безопасности

Оргкомитет Первого всесоюзного съезда писателей еще до открытия съезда издал фолиант «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина: история строительства, 1931–1934 гг.», посвященный открывшемуся 26 января 1934 года XVII съезду ВКП(б). «Этой книгой Оргкомитет Союза советских писателей рапортует XVII съезду партии о готовности советских писателей служить делу большевизма…»

Среди 36 авторов фолианта, прославляющего ГУЛАГ, — и писатели, чьи имена с почтением произносила интеллигенция все годы советской власти: Евгений Габрилович, Михаил Зощенко, Всеволод Иванов, Вера Инбер, Валентин Катаев, Виктор Шкловский… Во главе с самим Максимом Горьким.

С Беломорканала начался ГУЛАГ в его глобальном, всесоюзном хозяйственном значении как решение всех задач строительства и промышленности. ГУЛАГ же стал судьбой каждого шестого автора этой книги. Анна Берзинь — 17 лет лагерей и ссылки, Семен Гехт — 8 лет, Леопольд Авербах и Бруно Ясенский — расстреляны, Дмитрий Мирский и Сергей Буданцев погибли в заключении.

Вот редкая фотография, присланная мне Ларисой Вивиановной Итиной: Максим Горький с группой сибирских писателей на Первом всесоюзном съезде советских писателей, Москва, август-сентябрь 1934 года. В первом ряду слева направо: Владимир Зазубрин (расстрелян, 1937 г.), Максим Горький, Вениамин Вегман (погиб в Новосибирской тюрьме НКВД, 1936 г.), Анна Караваева. Во втором ряду: Афанасий Коптелов, Александр Ансон (расстрелян, 1938 г.), Петр Петров (погиб в лагере на Колыме, 1941 г.), Вивиан Итин (расстрелян, 1938 г.), Михаил Ошаров (расстрелян, 1937 г.), Иван Молчанов-Сибирский.


Максим Горький с группой сибирских писателей на Первом всесоюзном съезде советских писателей. Москва, август-сентябрь 1934 года. Фото из архива Ларисы Вивиановны Итиной

Да что писатели… Большевиков-ленинцев, преданных сталинцев перемалывали в кровавых жерновах. Больше половины (1108 из 1956) делегатов ХVII партийного съезда (1934 год) — репрессировали.

Итина арестовали в апреле 1938 года. После первого же допроса он признался, что «японский шпион». В октябре — расстреляли. Как он и сам писал:

Террор ясен, и убить так просто.
В наших душах нам нужней чека —
Пулей маузера, в подвалах мозга,
Пригвоздить ревущие века.

А вот что Спящий царевич написал Горькому: «Зависть, бюрократизм, глупость были, есть и не скоро переведутся. Литература всегда была ненавистна. Она причиняет беспокойство». А герой его, Итина, повести пошел еще дальше: «Ты знаешь, я не люблю членов партии. Я знаю, что они необходимы в эпоху борьбы и армий и что они хорошие боевые товарищи, но я не люблю их».

Он всю жизнь вспоминал, как они с Ларисой Рейснер в петербургскую студенческую пору мечтали поехать в Австралию и Океанию:

Ведь где-то есть еще поэзия,
Есть бесконечная весна.
И голубая Полинезия,
И голубая тишина.
Там никогда не слышно выстрелов,
Там небо нежное, как лен.
И вместо страшных клеток выстроен
Дворец из пальмовых колонн.
Туда с тобой, мой друг единственный,
Уйдем в зеленый монастырь,
Где всюду океан таинственный
И солнце, и ветра, и ширь.

Однако в другом стихотворении беспощадно оценивал реальность:

Но для кого возможны эти сны
В немых снегах чудовищной страны,
Где вечно гибнет воля к воплощенью
И мысль покрыта тусклой страшной
тенью.
Поделиться:

Рекомендуем:
06.03.2019 | Книга памяти «Медное». Издание книги памяти польских военнопленных, расстрелянных НКВД в 1940 году и захороненных в Медном
06.03.2019 | Идеальная политика памяти: о чём мечтают пермские историки?
28.02.2019 | Охота на «агентов» продолжается. Заявление Международного общества «Мемориал»
•Информация по спецпоселениям ГУЛАГа в г. Чусовом и Чусовском районе Пермского края, существовавших
в 1930-1950-е годы
•Компас призывника
•Ссыльные в Соликамске
КНИГА ПАМЯТИ | Судьба инженера
КНИГА ПАМЯТИ | Если ты ссыльный
КНИГА ПАМЯТИ | Главная страница, О проекте
blog comments powered by Disqus