"Когда папу забрали, мне было 11 месяцев, когда он вернулся

"Когда папу забрали, мне было 11 месяцев, когда он вернулся – 11 лет"

Автор: Инна Ким

24.07.2019

Толстовцы-коммунары

Семьдесят лет назад, в 1949 году, неподалеку от Новокузнецка появился поселок Тальжино. Строили его толстовцы – члены коммуны "Жизнь и труд". В поселке до сих пор живут их потомки.

"Культурные скиты" – так называли свои общины последователи идей Льва Толстого. Непротивление злу насилием, всеобщая любовь и нравственное самосовершенствование, опрощение, отказ от алкоголя, табака и употребления мяса, отказ от военной службы – эти толстовские идеи общинники пытались воплотить в реальной жизни.

Сейчас население Тальжина – около полутора тысяч человек. В том числе и семьи потомков коммунаров: Гросбейны, Андреевы, Шиловы, Москвичевы, Юминовы, Каретниковы, Кожухарь… Живут здесь и дочь и внучка основателя коммуны Бориса Мазурина.

"История стала никому не нужна"

Тальжино находится в получасе езды от Новокузнецка. Поселок как поселок: дорога в ямах, вдрызг разбитая, от старой котельной и новой коптильни стелется черный дым, зимой из-за этого и снег черный. Большие поля, окружающие поселок, сейчас никто не обрабатывает, как это когда-то делали толстовцы, – там пасутся тальжинские коровы.

Поселок Тальжино сегодня

Та часть поселка, где строили дома толстовцы, отделена от "большого" Тальжина железной дорогой. Местные называют ее Ивановкой – по имени председателя бывшего "толстовского" колхоза. В Ивановке одна улица – Центральная. Здесь сохранился дом, который в 1949 году своими руками построил Борис Мазурин, создатель коммуны "Жизнь и труд". Но принадлежит этот дом уже не его семье.

Дом, построенный Борисом Мазуриным

Внучка Бориса Мазурина, Галина Слюсарь рассказывает:

– Поэт Евгений Евтушенко хорошо знал историю сибирских толстовцев и мечтал, что в дедушкином доме будет музей их памяти, даже обращался еще в 1996 году с таким предложением к новокузнецким властям. Результата не было. Семь лет назад мы выставили дом на продажу – моя мама, дочь Бориса Васильевича, уже совсем старенькая, много болеет, нам тяжело. Мы, да и не только мы, надеялись, что городская или областная администрация купят этот дом "под музей". Но они отказались. В итоге купили его люди, которых совершенно не интересовала его историческая ценность: интереснее было, что здесь хороший участок земли, электричка близко, а почти от самого дома до Новокузнецка идет неплохая асфальтированная дорога. История никому стала не нужна.

Галина, внучка Бориса Мазурина, с мужем

Рядом стоит дом еще одного легендарного толстовца – Арона Гросбейна, автора философского труда "Краткое изложение учения Иисуса (прозванного Христом)". Гросбейн в 1933 году вместе с несколькими семьями толстовцев приехал в Сибирь по приглашению руководителя коммуны "Жизнь и труд". В этом доме каждое лето проводит вдова его сына Бориса.

– Многих детей членов коммуны "Жизнь и труд" уже нет в живых. Они вели совсем другую жизнь, чем их родители. А кто-то даже спился – есть и такие печальные истории, – рассказывает Евгений Гросбейн, внук Арона Гросбейна. – Никто из нас, внуков и правнуков, не сохранил традиций толстовства. Они исчезли вместе со смертью последних коммунаров. Я восхищаюсь теми людьми – они были великими идеалистами.

Мемориальная доска коммуне "Жизнь и труд" появилась в Тальжине только в 2012 году, на фасаде маленького сельского клуба в Ивановке. Он такой старый, что, не исключено, его сами толстовцы и строили. В этом же клубе находится и архив Бориса Мазурина – его туда передали родственники основателя коммуны.

Дом Гросбейнов в Тальжине

"Имущество продали психиатрической клинике"

Первые толстовские колонии стали появляться в конце XIX века, но их расцвет пришелся на 1920-е годы.

В 1921 году 20-летний Борис Мазурин, товарищ близкого друга Льва Толстого Владимира Черткова, организовал в Подмосковье коммуну "Жизнь и труд". Она собрала вместе самых разных людей – в основном молодых. Толстовцы арендовали у государства бывшее помещичье имение – Шестаковку.

"До нас там стоял рабочий полк и вел, очевидно, небольшое подсобное хозяйство, потому что, уходя, они передали нам одну корову – Маруську – и две семнадцатилетних лошади – Ворона и Лыску, у которых были кости и на костях голая кожа, потому что шерсть вся повылезла от снадобий против чесотки; из инвентаря была одна военная двуколка", – вспоминал Борис Мазурин.

Никто из детей и внуков не сохранил традиций толстовства: они исчезли со смертью коммунаров

Сначала коммунары на этой двуколке добирались до Москвы и там обменивали дрова, от недостатка которых страдали москвичи, на продукты – тем и жили. Но потом хозяйство пошло в гору. "Жили весело, трудились с большим подъемом. Чуть свет вставали, ложились, когда уже совсем темнело. Но все это тогда не тяготило. Вначале нас совсем никто не касался. Мы не знали ни прописки, ни устава, ни налогов, ни разных сельскохозяйственных инструкций", – писал Мазурин.

Коммунары из Шестаковки построили большой дом с водяным отоплением, общей кухней, столовой и жилыми комнатами. Питание, жилье, освещение и отопление были общими и бесплатными, а на одежду и обувь выдавалось каждому 25 рублей ежемесячно. По вечерам пели песни и плясали "до отрыва каблуков".

Когда началась коллективизация, толстовские сельхозартели стали ликвидировать одну за другой, а последователей Льва Толстого клеймили как "наиболее вредную секту".

Толстовцы решили: всем желающим работать на земле собраться и переселиться в одно место для "совместной коллективной жизни". Организатором переселения стала коммуна "Жизнь и труд": у ее лидеров были хорошие отношения с ближайшим помощником Ленина Владимиром Бонч-Бруевичем и будущим "всесоюзным старостой" Михаилом Калининым.

В 1930 году ВЦИК принял постановление, которым разрешил "единомышленникам Толстого" беспрепятственно выехать в Сибирь. Коммунары "Жизни и труда" продали хозяйство психиатрической больнице имени Кащенко за 17 тысяч рублей и отправились в Сибирь.

"Убийство на войне – такое же преступление, как любое убийство"

Коммунары выбрали участок земли на берегу Томи в районе Новокузнецка, на месте нынешнего поселка Абашево. Разделились: уральцы организовали сельскохозяйственную артель "Мирный пахарь", волжане – общину "Всемирное братство", а шестаковцы зажили своей коммуной "Жизнь и труд".

В коммуне жили русские, украинцы, белорусы, поляки, евреи, немцы. Среди коммунаров были не только последователи Толстого, но и субботники, молокане, добролюбовцы, малеванцы, баптисты. Все находили общий язык. Была даже группа "ручников", которые не хотели эксплуатировать труд животных, считая, что те должны быть свободны. Они занимались ручным земледелием, с лопатой и мотыгой.

Идти убивать несчастных рабов, которых германское или русское правительство согнало на поле войны, – это хуже всякого убийства, чем бы правительство ни оправдывало его

К осени 1931 года в коммуну входило более 500 человек. Урожай собрали небольшой, хлеба не хватало, а купить его на рынке коммунары не могли – слишком дорого: все деньги шли на покупку домов и скота.

"Все трудоспособные мужчины выехали из коммуны на производство в Горную Шорию, – вспоминал коммунар Дмитрий Моргачев. – Получаемая зарплата, а главное, продукты, получаемые на пайки, сильно снизили напряженность с питанием в коммуне. Мы закончили громадный клуб, и наша бригада перешла на постройку железной дороги".

Но уже в следующем году основной доход коммуне давало овощеводство. Коммунары снабжали овощами, картошкой и хлебом находящийся неподалеку "Кузнецкстрой". Везли продукты по Томи, на берегу выгружали и развозили на подводах по рабочим столовым.

"Были в Сталинске столовые Инснаба, где питались иностранцы, которые строили завод, – писал Дмитрий Моргачев. – О ценах там не разговаривали, только давай свежие овощи. Они когда садились за стол, жевали сырую капусту – боялись цинги".

Рабочий день коммунаров начинался в 3 часа ночи и продолжался до заката. Хозяйство росло не по дням, а по часам. В поселке за считаные месяцы было построено 35 домов. В коммуне "Жизнь и труд" была своя школа – но обучение там шло не по государственной, а по "толстовской" программе, – детский сад и ясли.

С местным партийным руководством отношения у толстовцев сразу не заладились. В первый же год Кузнецкий райисполком распорядился отдать часть отведенной для коммуны земли под нужды артели "Путь бедняка". Коммунаров лишили льгот, которые полагались переселенцам, и включили их хозяйство в общий план налогов и поставок.

Толстовцам предъявляли непосильные планы. Коммунары собрали 50 центнеров пшеницы – а сдать требовали 120, заготовили 50 тонн сена – отдайте 100. Из 13 дойных коров забрали семь. Кроме того, коммуну обязали внести более 6 тысяч рублей на акции "Тракторцентра", займы, культсбор и прочее.

Опасения у властей вызывала и школа коммуны. К поэту Гюнтеру Тюрку – учителю истории и арифметики в местной школе – постоянно наезжали с проверками, пытаясь уличить его в контрреволюции, а школу закрыть.

Гюнтер Тюрк с братьями

А в 1936 году начались аресты. Бориса Мазурина, Дмитрия Моргачева, Гюнтера Тюрка и других коммунаров рассадили в общие камеры Старокузнецкой тюрьмы. "За контрреволюционную деятельность и организацию нелегальной коммуны" с 1936-го по 1940 годы арестовали и осудили 65 толстовцев. 24 из них погибли в лагерях.

– Когда папу забрали, мне было 11 месяцев, а когда он вернулся, исполнилось 11 лет, – рассказывает Дина Борисовна, дочь Бориса Мазурина. – Нас было четверо детей, я самая младшая. Мама работала с утра до вечера, старшие уходили в школу, а я сидела дома одна. Все время хотела есть. Помню, уже война началась, едут мимо окон женщины на покос, позовут меня с собой. Там посадят на лошадь – копны возить. А у меня одно платьице, даже трусишек не было. Так натрет, что сидеть не могу. Плачу от боли. Только и жду, когда повариха позовет обедать – тут уж я наедалась досыта. А наутро опять с ними еду, чтобы поесть.

Дина Мазурина, дочь основателя коммуны

Семья "врага народа" жила очень трудно: мать пропадала на колхозных работах, а дети копали огород, сажали картошку, таскали тяжелые мешки.

– Соседи старались нас подкормить, кто чем мог, но мы все равно голодали. А мама про тех, кто нас подкармливал, всегда говорила: "Святые люди", – вспоминает Дина Мазурина.

При толстовцах Тальжино было богатым и ухоженным поселком. Сейчас все не так...

Уголовно-следственное дело №8940 о членах толстовской коммуны "Жизнь и труд" в четырех томах находится в архиве УФСБ по Кемеровской области. В нем сохранилось письмо "прокурору РСФСР товарищу Антонову-Овсеенко" с копией "прокурору Запсибкрая" – учитель Гюнтер Тюрк написал его сразу после ареста, надеясь, что "там разберутся":

"На мои неоднократные обращения к здешнему врачу с просьбой направить меня в больницу мне был ответ, что по 58-й статье никаких снисхождений нет, и что меня может излечить только свежий воздух и свобода. Надеясь и ожидая полного освобождения, я убедительно прошу Вас войти в мое положение и отпустить меня на поруки, т. к. иначе я рискую сделаться инвалидом".

Гюнтер Тюрк отбывал наказание в Мариинском лагере. После освобождения в 1946 году его отправили в ссылку в Бийск, где он умер в возрасте 39 лет от острой пневмонии на фоне тлеющего туберкулеза, полученного в тюрьме.

Толстовцу Арону Гросбейну повезло больше: его успели предупредить об аресте, и он ушел из поселка. А во время Великой Отечественной войны не подлежал призыву по возрасту и потому вновь избежал ареста: больше 100 коммунаров отправили в лагеря за отказ брать в руки оружие. Многих расстреляли, как, например, соседа Гросбейнов – отца шестерых детей.

Больше ста коммунаров отправили в лагеря за отказ брать в руки оружие

Будь Арон Герасимович помоложе, и ему было бы не избежать этой участи, ведь еще в 1917 году он писал:

"Я ясно понял, что убийство на войне есть такое же преступление, как и всякое убийство, что идти убивать несчастных рабов, которых германское или русское правительство обманом и насилием согнало на поле войны, заставляя их убивать других людей и быть самим убитыми и растерзанными, что это убийство нисколько не лучше, а хуже всякого убийства, чем бы каждое правительство ни оправдывало его…"

Арона Гросбейна забрали в трудармию. В 1946 году он вернулся домой и до пенсии работал в колхозе "Жизнь и труд" (в 1939 году коммуну насильно преобразовали в колхоз) бригадиром овощеводческой бригады.

– Дедушка был хорошим агрономом, – рассказывает его внук Евгений Гросбейн. – Вместе с ним на земле трудились четверо его детей. Особенно много приходилось работать сыновьям. Мой отец – Борис Аронович – был самым младшим.

Арон Гросбейн жил в своем тальжинском доме до 1990 года. Любил возиться на огороде, его овощи славились на всю округу, он снабжал всех соседей сортовыми семенами.

Он переехал в Новокузнецк к сыну Борису в возрасте 95 лет, а на следующий год умер. Все, кто его знал, говорят, что Арон Герасимович до самой смерти удивлял окружающих своим острым умом и живым интересом к событиям и людям. Похоронен Арон Гросбейн в поселке Тальжино.

"Мне не верили, говорили: таких людей не бывает"

"Семь месяцев одиночки, переследствие и суд. Потом Мариинский централ, откуда попал в Архангельскую область на стройку железной дороги, – вспоминал Борис Мазурин. – Домой, в колхоз уже, а не в коммуну, я вернулся в октябре 46-го года".

Борис Мазурин в последние годы жизни

Его дочь Дина Мазурина рассказывает: она навсегда запомнила день, когда вернулся отец. Ей было 11 лет:

– Я тогда впервые в жизни попробовала конфеты и сахар, которые он привез нам в подарок. Наверное, из всего детства больше всего это запомнилось.

Через три года после возвращения Мазурина толстовцам снова пришлось сниматься с обжитого места: в поселке Абашево, где они жили, нашли уголь.

Бывшие коммунары перебрались за город и летом 1949 года основали на новом месте поселок Тальжино.

Колхоз-миллионер преобразовали в совхоз и забрали у людей все имущество

"Совет Министров вынес постановление переселить наш колхоз на другой берег Томи, опять на голое место, – вспоминал Борис Мазурин. – Постановление было за подписью Сталина, и шахты взяли наши постройки, а взамен мы получили деньги и лес для строительства на новом месте. Колхоз назначил меня руководить постройкой поселка. Мы наняли человек 30 плотников, и за два года поселок для всех жителей был готов, со школой, магазином, кузницей, клубом, лесопилкой и колодцами. И колхоз опять зажил полнокровной жизнью".

В 1957 году толстовский колхоз, один из первых в СССР колхоз-миллионер, преобразовали в совхоз, забрали у людей без оплаты все их имущество: скот, инвентарь, постройки…

…Память о толстовской коммуне постепенно умирает – просто потому, что люди уходят. Долгое время материалы о коммуне собирал Борис Гросбейн – младший сын Арона Герасимовича, отец Евгения Гросбейна. Он был учителем новокузнецкой школы №96, а став ее директором, в 1993 году открыл экспериментальные классы, работающие по концепции и программе "Школа Л. Н. Толстого", и создал школьный музей толстовской коммуны.

Борис Гросбейн

В своих "Записках учителя" Борис Гросбейн признается: только в конце 1960-х годов, будучи студентом филологического факультета Новокузнецкого пединститута, он решился рассказать о толстовцах некоторым из своих однокурсников, самым близким друзьям. Прежде об этом и думать было нельзя:

"Мне не верили, говорили, что таких людей не бывает. Наиболее близких мне товарищей я приглашал в Тальжино, знакомил со своими родными и с некоторыми толстовцами, моими духовными наставниками. Каково же было удивление моих друзей, 20-летних городских парней, которые недоумевали: как это можно совсем не есть мяса, не пить вина и водки, не курить, не сквернословить. Жить в деревне, копаться в земле и рассуждать о высоком и прекрасном, о добре и зле, о вечных истинах и ужасах современного коммунистического рабства. Столько пережить и не быть озлобленным, светиться добротой, излучать мощную жизнеутверждающую энергию".

Чиновники закрыли толстовскую школу и ликвидировали музей коммуны

Борис Гросбейн не только сохранил, но и пополнил новыми материалами архив своего отца о толстовском движении в Кузбассе. В архиве, собранном Борисом Гросбейном, было более 2000 уникальных документов. Часть из них в 2000 году экспонировалась в Токио, где была издана книга "Сквозь страсти с улыбкой и любовью" о новокузнецкой коммуне толстовцев.

– Пока отец был жив, – рассказывает Евгений Гросбейн, – он постоянно устраивал встречи с потомками коммунаров в Тальжине и в Новокузнецке. Они длились по несколько часов. Сестра помогала принимать гостей. Я печатал отцовские воспоминания и вел его переписку в интернете.

Борис Гросбейн организовал посвященную коммуне экспозицию в Центральной городской библиотеке Новокузнецка. Сейчас в ней находится его уникальный архив.

Несколько лет назад новокузнецкие чиновники закрыли толстовскую школу и ликвидировали школьный музей, посвященный коммуне "Жизнь и труд". Борис Гросбейна умер в 2014 году в возрасте 66 лет.

Сельский клуб в Тальжине. Здесь хранится архив Бориса Мазурина

Возможно, скоро и сам поселок Тальжино исчезнет. В начале весны 2019 года собственники разреза "Чернокалтанский" решили организовать рядом с ним перегрузку угля. Несмотря на уговоры и посулы бизнесменов и чиновников, тальжинцы единодушно высказались против этого проекта. Люди выходили на митинги, подготовили обращение к президенту, губернатору и главе Новокузнецкого района. Тем временем разрез "Чернокалтанский", не обращая внимания на протесты и не дожидаясь оформления документов, завез на место будущей углепогрузки рельсы и начал рубить деревья, "расчищая" территорию.

– В мае работы неожиданно прекратились. Дорогу и углепогрузку угольщики решили перенести дальше от Тальжина, – рассказывает Галина Слюсарь. – Говорят, они будут построены прямо за Ивановкой – на земле, где 70 лет назад толстовцы из коммуны "Жизнь и труд" – а значит, и мой дедушка, – создавали поселок.