«В тюрьме легко ощущаешь глубины свободы».

Натан Щаранский. Фото Андрея Калиха

Мы крайне нуждаемся в героях. Не то, чтобы они совсем исчезли из нашей жизни. Время от времени сообщают о тех, кто, рискуя жизнью, выполнил спецзадание в очередной «горячей» точке. Но все меньше говорят и пишут о людях, способных пойти на риск ради идеи, готовых пострадать за свои убеждения. Согласитесь, есть существенная разница в позициях. Одно дело - не задумываясь, выполнить чужой приказ. Другое - отстаивать убеждения, даже если они противоречат приказу. Или, еще хуже, если тебя не понимает большинство. И не просто не понимает, но преследует, травит, изолирует в тюрьмах и лагерях.

Не так часто, как хотелось бы, но все-таки бывает, что одиночка побеждает. И большинство вдруг осознает, что именно он – прозорливец и праведник. А вот они все, при всем самомнении, живут подло и мелко. Правда, такое коллективное озарение случается еще реже. Но хочется верить, что случается.

Об этом мы думали, переступая порог гостеприимного дома Натана Щаранского. Сейчас, когда его мировая известность уже немного поутихла, самое время хотя бы пунктиром просмотреть пережитое им. В прошлом году отметил 70-летие. В средине 70-х годов он, рядовой советский служащий, становится активным участником эмиграционного движения евреев-отказников. Вошел в число основателей Московской группы по контролю за соблюдением Хельсинкских соглашений в области прав человека, стал помощником и переводчиком академика Андрея Сахарова.

15 марта 1977 года арестован по обвинению в измене родине и антисоветской агитации. 14 июля 1978 года осуждён на 13 лет лишения свободы. Большую часть заключения провел во Владимирской и Чистопольской тюрьмах. Почти три года занял «пермский период» - это когда отбывал срок в 35-й зоне^{^[1]}.

В 1986 году после многотысячных демонстраций по всему миру и ходатайств крупнейших политиков Европы и США Щаранского лишили гражданства и выдворили из СССР. В Израиле его с почётом встречал премьер-министр Шимон Перес и тысячи израильтян.

Готовясь к интервью, мы прочли многое из опубликованного о Натане Щаранском, прочли и книги, написанные им после заключения. Натан, разумеется, не удивился тому, что гостей, представляющих здесь Пермское общество «Мемориал», особенно интересуют события того самого «пермского периода». Мы представились – Ирина, Александр, Андрей. Хозяева, разливая чай, ответили, как сейчас принято говорить, «адекватно» - Авиталь, Натан.

Ирина. Прежде чем приступать к вопросам, я хотела бы передать привет от одного из ваших друзей по зоне.

Натан. Кто же это?

Ирина. Виктор Полиектов^{^[2]}.

Натан. Не может быть! Он совершенно исчез из моего поля зрения после того, как нас развели по другим зонам. Меня всегда очень волновало, что с ним случилось. Я о нем рассказал в своей книге «Не убоюсь зла»^{^[3]}.

Ирина. Я с Виктором переписываюсь.

Натан. Как у него сложилась жизнь?

Ирина. Он сейчас учится в магистратуре в Восточно-Европейском институте психоанализа в Санкт-Петербурге. А в 1995 году окончил философский институт Санкт-Петербургского государственного университета. Он мне написал, что благодаря вам, выдержал все, что с ним происходило после встречи с вами в «Перми-35». Сначала его отправили в Институт имени Сербского в Москву на проведение психиатрической экспертизы. Конечно, признали шизофреником, как делали это со многими противниками режима, и перевели на лечение в психиатрическую больницу в Ленинград. Но когда сломалась политлагерная система, Виктора признали здоровым, и он смог поступить в университет. И еще он сегодня один из ведущих экскурсоводов по Питеру.

Натан. Авиталь! Ты слышишь? Помнишь парня, которого я перевербовал, которого приставили ко мне, а он потом открыто объявил об этом? Так он сейчас один из лучших экскурсоводов по Санкт-Петербургу. А мы как раз обсуждаем, задумали где-то в апреле ехать в Санкт-Петербург, встретимся с друзьями. У вас, наверное, есть моя книжка? Про Полиектова многие детали уже не помню, почитайте там.

Александр. Детали могут забыться, ведь столько лет прошло. Но главное вряд ли ушло – атмосфера несвободы, в которой вы жили. Можно ли назвать это жизнью?

Натан. Ну почему? Я с большим удовольствием вспоминаю ту жизнь, жизнь свободного человека. Там, как раз наоборот, ощущаешь себя гораздо более свободным человеком, чем в повседневной жизни. Ты только должен принять одно решение - сказать «нет».

В 1976 году Щаранский заключил брак с Авиталью Штиглиц. Авиталь репатриировалась в Израиль, ожидая, что Натан присоединится к ней. Вместо этого он был осуждён. Авиталь вела упорную борьбу за освобождение мужа. У них две замужние дочери, Рахель и Ханна, и семь внуков.

На снимке: Авиталь на приёме в Белом доме в период борьбы за освобождение мужа. Слева направо: президент США Рональд Рейган, Авиталь Щаранская, Иосиф Менделевич, вице-президент Джордж Буш, 28 мая 1981 г.

Каждый день ты должен заново говорить «нет» КГБ. У политического заключенного, как в моем случае, судьба очень простая: в любой день ты можешь освободиться, пойти на пресс-конференцию, сказать, что они правы, а ты не прав. В обмен на мягкий приговор. И мне все время об этом напоминали. Полковник Володин, который руководил группой из 17 следователей, говорил даже с некоторой гордостью: «Я тот человек, который вел дело Красина и Якира^{^[4]}. Вы же видите, мы им обещали, и мы их освободили. Поступайте умно, и мы вас освободим». Уговаривали, чтобы я созвал пресс-конференцию, как они. Потом вторую. Какую вторую? Он говорил «Такую же, как у Красина».

Как раз за несколько дней до ареста я слышал по радио «Голос Америки», как Красин в Париже устроил пресс-конференцию, встал на колени и каялся, просил прощения у своих бывших друзей. Я говорю: «Знаете, я не прошу двух конференций, мне лучше ни одной». Он: «Все, что мы от тебя хотим, – всего лишь несколько слов. Только скажи, что мы правы, а ты не прав».

Я конечно понимал, что это значит на самом деле… Я говорил себе: «Слава Богу, сблизившись с диссидентами, ты почувствовал себя свободным человеком. А сейчас у тебя хотят отобрать свободу, чтобы ты опять стал двоемыслящим, покорным, лояльным советским гражданином, который говорит одно, а думает другое. Чтобы остаться свободным, ты должен каждый день говорить КГБ «нет». И на этом заканчиваются все твои обязанности. И ты свободный человек.

Полтора года допросов – все эти дни и месяцы мне угрожали смертной казнью. Я должен был сделать выбор, и принял сознательное решение, что моей целью не может быть физическое выживание. Потому что, если твоя цель - физическое выживание, они тебя рано или поздно сломают. Никому не дано знать, сколько нам суждено жить. Но ты можешь твердо сказать себе, что останешься свободным до конца. Они будут наращивать давление – еще карцер, еще голод и холод, еще год без переписки и без свиданий с родными, но лишить тебя свободы они не могут.

Я провел 405 дней в карцерах и несколько лет в одиночке. Но это все чисто физически тяжелые вещи, а в моральном отношении именно здесь легко ощущаешь всю глубину своей свободы. Ты не делаешь то, во что не веришь. Сразу после суда, я принял решение – с КГБ не общаюсь. Говорю им: «Вы незаконная организация в тюрьме. Я не обязан с вами разговаривать».

Почему я так действовал? Во-первых, так спокойней. Они любое твое слово будут использовать в своих интересах, если с ними общаться. А во-вторых, чтобы исключить провокации.

Случай с Полиектовым оказался наиболее ярким. В зоне, первое, что ты ощущаешь – все вокруг неясно, непонятно. Не знаешь, с кем можно говорить откровенно, с кем нельзя. Но когда заключенный совершенно ясно, открыто отказывается иметь дело с КГБ, это повышает вероятность того, что ему будут доверять. Действительно, за то время, что я провел на зоне «Пермь-35», у меня «накопился» рекорд по числу наказаний за отказ сотрудничать с КГБ. И все это знали хорошо. Один за другим зеки стали приходить ко мне и рассказывать, как их вербуют, как понуждают к доносам. И я знал, чем интересуется КГБ в отношении меня.

Что касается Вити, то он сначала ничего не говорил о вербовке. Его подсадили ко мне в поезд на последнем перегоне из Перми на станцию Всесвятская^{^[5]}. Он рассказывал о себе. И потом, уже в колонии, я все время видел: парень чего-то боится, чего-то не договаривает. Там были другие зеки, с которыми у меня хорошие отношения складывались. Они предупреждали, будь с ним поосторожнее. Я им: «Давайте присмотримся к парню, он ведь совсем еще мальчишка». И мы стали рассказывать ему о том, как здесь ломают людей, как легко попасть в сети КГБ и как трудно из них выпутаться. О том, как опасно иметь с охранкой общие, пусть даже самые пустяковые, тайны, о том, как страдают люди, за которыми связь с органами тянется до самого конца... Витя жадно слушал, переспрашивал, интересовался всеми деталями, и еще больше мрачнел.

У него был настоящий кризис. Он назвал свою агентурную кличку, сказал, где и когда ему выдают продукты в награду за «работу», как вызывают на вахту, как он передает информацию «оперу» Захарову…

Из книги Натана Щаранского «Не убоюсь зла»:

«Наконец, как-то в конце февраля я подошел к нему и сказал без обиняков:

– Послушай, мальчонка, я вижу, тебя что-то очень мучает…

Наполнившиеся слезами глаза Вити смотрели на меня достаточно красноречиво. Дрогнувшим голосом он сказал:

– Хорошо, что ты сам меня спросил. Я давно уже думал признаться вам. Только сделать это я хочу не по секрету, а публично.

– Вот и прекрасно! - обрадовался я.

На следующий день в рабочее время в жилом бараке собралась небольшая компания: несколько свободных от смены зеков, Полиектов и я. Витя рассказал нам, как во время следствия и после суда КГБ сумел убедить его в том, что все от него отказались, что друзья, которым он доверял, дали на него показания. С ощущением, что он предан всем миром, Виктор отправился на этап. В Пермской тюрьме его встретил выехавший ему навстречу Захаров. Несколько часов беседы с кагебешником, и парень подписал заявление, в котором обязался "оказывать содействие органам КГБ в борьбе с врагами советской власти"».

Андрей. Его там подкармливали еще?

Натан. Естественно. У меня уже был тюремный опыт. Стукача легко распознать. Очень простой признак: если у зека появляется чай второго сорта (а в зоне чай был главной «валютой»), это значит, что его подкармливают за некоторые услуги надзиратели. Если же он пьет грузинский первого сорта или тем более цейлонский чай, то это от «кума» (заместителя начальника по режимно-оперативной работе) или опера (начальника оперотдела) Захарова.

И вот он все рассказал. И подал заявление о том, что прекращает всякое сотрудничество с КГБ. Это был действительно отчаянный поступок, уникальный случай, когда человек так открылся! И мы решили отметить такое событие, устроили большой пир. Ели продукты, которые Виктор получал, он нам все выставил. Пришел Захаров, увидел, что мы торжественно пьем чай и едим хорошие консервы, и даже не стал подходить к нам.

Из книги Натана Щаранского «Не убоюсь зла»:

«...Назавтра после работы меня вызвали на вахту и зачитали рапорт: держал белье в неположенном месте – под подушкой. Четверо суток ШИЗО…

Смехотворный срок – четверо суток – никого, конечно, обмануть не мог. За ним последовал новый: пятнадцать суток, потом еще пятнадцать. После этого меня перевели в ПКТ под тем стандартным предлогом, что я плохо влияю на других зеков. «Что ж, на сей раз это вроде бы соответствует действительности», - подумал я, с удовольствием вспоминая… всех, кого успел «перевербовать» за два месяца пребывания в зоне».

Все это было бы более или менее терпимо, если бы не очередной запрет на переписку с домом. На сей раз его сделали полным - и моих писем не отсылали, и мне не выдавали корреспонденцию. В начале мая, через три месяца после получения мамой моего последнего письма, я объявил голодовку.

Александр. Это была вторая голодовка в вашей тюремной «карьере». Первую начали, когда в 1982 году администрация Чистопольской тюрьмы лишила вас всех связей с родными. И тогда, и сейчас вы не признавали компромиссов – победа или смерть. Страшно сказать, вы были готовы к любому исходу.

Натан. Когда меня арестовали, я весил шестьдесят пять килограммов, к моменту начала первой голодовки – чуть больше пятидесяти, а в конце, после 110 дней изнурительной борьбы – тридцать пять. Я едва переставлял ноги. Врач сказал: «У вас дистрофия миокарда; потребуются месяцы, пока это пройдет». Но и через много лет, уже после освобождения даже небольшая физическая нагрузка сразу же напоминала мне о тех ста десяти сутках в чистопольской тюрьме.

Но и в том и другом случае я добился своего. Они были вынуждены вернуть мне контакты с родными людьми.

Пониженное карцерное питание для голодающего не наказание: какая разница, от какой еды отказываться? Но холод... У меня в «Перми-35» было несколько периодов. Первый раз, когда меня загнали в ШИЗО[6], все было еще было относительно неплохо. Фонарь, который горел в камере, тогда не был огражден железной сеткой. Открутишь колпак, - и за пазуху. Обжигаешься страшно, но зато согреваешься. А когда меня через три года снова привезли на 35-ю зону, фонарь в ШИЗО уже закрыли железной решеткой, так что его нельзя было открутить и погреться.

Александр. Сергею Адамовичу Ковалеву^{^[7]} тоже пришлось провести немало недель и месяцев в этом ШИЗО. Он рассказывал, что ребята из зоны каким-то образом умудрялись передавать ему старые газеты. Он ими укутывался, оказывается, газетная бумага греет.

«До конца срока оставалось несколько часов. Появился майор Осин.

– Ну как, Щаранский, не хотите ли побеседовать с оперуполномоченным Балабановым? - спросил он и, услышав отказ, заметил: – И себе жизнь осложняете, и нам.

Вскоре пришел дежурный офицер и зачитал постановление: "Щаранский нарушал режим: лежал на полу. Одиннадцать суток ШИЗО".

…Начальник лагеря Осин… был настоящим садистом, упивавшимся своей властью над зеками и наслаждавшийся физическими и моральными мучениями, которые им причинял». Из книги Натана Щаранского «Не убоюсь зла». Осин на фотографии в центре.

Ирина. Ответьте, Натан: вот эти люди – Володин, Осин, Захаров и многие другие, которые вас «охраняли» – что они за люди? Фанатики? Идейные? Или просто циники, которые ни во что не верят, применяют насилие, не задумываясь и не тревожась о своей душе.

Натан. Какая уж там душа? Чтобы выжить в этой системе, безусловно, надо быть циником. Но были среди них и те, кто искренне считал: это правильно, что власть так устроена. Вот мой следователь, который со мной регулярно общался, старший лейтенант Солонченко. Когда делали документальный фильм об истории диссидентства в СССР «Они выбирали свободу»^{^[8]}, стали его искать, оказалось, умер несколько лет тому назад. Жалко, потому что у нас много с ним было бесед, интересно было бы продолжить.

Солонченко – это советский интеллектуал. Такая кагебешная интеллигенция. И еще один следователь, майор Черныш. Они себя считают подлинными хранителями интересов государства, элитой. А потому по праву пользуются распределителями, всякими льготами и т. д. Иногда даже казалось, что часть из них нормальные люди, просто ну так у них жизнь сложилась. Но потом, когда начинаешь беседовать, открываешь глубины, за которыми фальшь, лицемерие, элементарная непорядочность. Например, документы Хельсинкской группы о политических репрессиях в СССР объявлены клеветническими. И под это собираются «доказательства». Психиатрические репрессии? Клевета! Их, мол, не было никогда. Я читаю материалы по моему делу и начинаю смеяться. Смотрите, говорю, что написано в заключении экспертов института Сербского в отношении одного из диссидентов: «Навязчивая идея свободы. Лечить». Там даже указано, какими препаратами лечить эту «навязчивую идею».

Следователь-«интеллектуал» отвечает: «Анатолий Борисович, а зачем нам, собственно , доказательства? Я хочу, чтобы мои дети и все мы жили при социализме. И очень важно, поэтому, любыми средствами укреплять наш строй. Вы и ваши сторонники, по существу, пытаетесь всячески его ослабить. То есть у моих детей будет меньше шансов жить при социализме».

Вроде, думаешь, культурный человек, в театры ходит... Разве нормально утверждать, что у человека болезнь – навязчивая идея свободы? Которая якобы переходит в манию и от которой надо избавить общество. Кто же из нас больной?

Но в целом, я думаю, уже к 70-80-м годам настоящих фанатиков, безраздельно веривших в коммунистическую идею, почти не было. А циники – да, они здравствовали до конца, потому что уговорили себя, убедили, что это правильное устройство мира. И, поскольку они на переднем крае защиты, им положены и распределители, и дачи, и даже признание общества.

Ирина. Признание общества?

Натан. Да, да. Думаю, не случайно они так настойчиво вдалбливают в головы людей миф о славной истории советских, а теперь и российских «органов». Что стоит за этой кровавой историей, мы знаем – и её не затрешь, не залакируешь. Это навсегда. Для себя же я установил одно: как только начинаешь жить на основе прочных моральных устоев, приходит чувство счастья от того, что ты не должен врать, у тебя нет с ними ничего общего, и ты, слава Богу, живешь в другом мире…

Александр. А все-таки, Натан, в периоды предельных испытаний, одиночества, запугиваний смертным приговором, голодовок, пронизывающего холода были минуты колебаний? Что помогало вам, что защищало? Еврейская идея? Вы ведь боролись за право евреев на выезд. Или правозащитная?

Натан. Огромную психологическую поддержку оказывало сознание того, что весь еврейский – и не только еврейский - мир требует твоей свободы. И особенно то, что за тебя борется жена. Вроде бы полная изоляция вокруг, информации почти никакой. За 9 лет у меня было всего два свидания с родственниками. Но я твердо верил, что так оно и есть, по-иному быть просто не может.

До какого-то предела я жил жизнью обычного советского человека. То есть жизнью во лжи, как говорил Солженицын. Возврат к национальным корням дал мне силы стать свободным человеком самому и бороться за свободу других. Я стал «споуксменом»[9] двух движений: сионистского и демократического. Лидерами последнего стали мои товарищи Юрий Орлов, Сергей Ковалев, Андрей Дмитриевич Сахаров, Людмила Алексеева и многие другие. Вместе с ними я участвовал в деятельности Инициативной группы по защите прав человека в СССР, а затем Комитета по правам человека.

Как сказал Андрей Сахаров: «Щаранский говорил все то же, что говорили и мы, но он говорил это по-английски, и поэтому его посадили». У меня было много друзей-журналистов, информировавших мир обо всем, что тщательно скрывалось в СССР. Поэтому после ареста следователи «вели» меня сразу по двум движениям: сионистская деятельность, которая вся шла по статье «Измена Родине», и антисоветская деятельность, которая шла по 70 статье.

Да, антисоветизм, антисоветская агитация и пропаганда. Также как Юрий Орлов и многие другие активисты. Всех нас повели по 70 статье, а меня, кроме того, еще по 64-ой за сионизм.

Андрей. Итак, вы были участником двух движений, демократического и сионистского. В результате, получалось, что демократы недовольны тем, что вы отдаете слишком много сил сионистскому движению, а те, наоборот, требовали вернуться к тому, что вам, как говорится, на роду написано.

Натан. Да, меня критиковали с обеих сторон. Прежде всего, конечно, сионисты. Они говорили: «Мы же решили, что уезжаем, что наше будущее в Израиле. Зачем ты вмешиваешься в то, что нас, евреев, не касается. Во-первых, это даже нечестно, раз ты собираешься уехать. Русскому народу надо самому решать свои проблемы. Во-вторых, зачем дразнить КГБ?». Меня призывали: остановись. Участие в правозащитном движении – это твое личное дело, твое хобби. Но из-за него ты ставишь под угрозу все движение еврейских отказников.

Андрей. И как вы отвечали?

Натан. Я отвечал так. То, что некоторые из вас хотят уехать втихую, это наивно. Один человек еще может как-то договориться о своем отъезде, но мы же говорим о целом народе. Нам надо совместными усилиями прорвать железный занавес. Иначе не получится.

Что же касается сотрудничества с правозащитниками, то здесь я не видел каких-то препятствий. Разве что сам на себя наложил некие ограничения. Тогда в демократическом сообществе шла довольно острая дискуссияи о том, каким должно быть будущее России, каким путем ей развиваться. Вот в этот спор я не вмешивался. Это, действительно, не совсем мое дело. Хотя, стоп, хочу уточнить сказанное. Судьба России всегда волновала меня – и тогда, и сейчас. Просто появились дополнительные обязательства, придававшие моей жизни новый смысл. В главном же я остался верен себе: если вижу, что страдает конкретный человек – не важно какой национальности, – если он несправедливо осужден, незаконно арестован, то за мной остаётся обязанность вмешаться, помочь и защитить, сделать для него все, что смогу.

С другой стороны, и диссиденты задавали непростые вопросы. Замечательные женщины Лидия Чуковская, Мальва Ланда говорили мне: «Как ты можешь отстаивать уникальные права одного народа? Получается, как только будет решена проблема выезда евреев, ты перестанешь бороться за права человека?» Лидия Чуковская искренне не понимала нас: «Мы же вместе страдали, вместе боремся, и вдруг оказывается, что у вас есть какая-то другая страна и какой-то другой интерес, и вы уже не часть нас. Как я должна чувствовать?»

Что скрывать, это был болезненный надлом. Но мы не стали чужими, жизнь не отдалила, не развела нас. Мы учились понимать друг друга. Осмелюсь сказать: я ответил Лидии Чуковской всей своей жизнью. Возврат к национальным корням помог сконцентрировать силы на защите прав еврейского народа. Но точно также словом и делом я отстаивал права и свободы граждан других народов.

Александр. Что собой представляет нынешний Израиль? Многонациональное государство? Или национальное еврейское государство?

Натан. Безусловно, национальное еврейское демократическое государство. Но у нас проживают граждане и других национальностей, они обладают равными с евреями правами. Например, арабы. У них свои школы, учреждения культуры, их представители участвуют в деятельности органов власти всех уровней. Это, однако, не отменяет нашу стратегическую цель – борьбу за выживание, в первую очередь, еврейской культуры и языка.

Касательно евреев. Неважно где вы живете, в Париже или в Перми, если вы захотите уже завтра стать гражданином Израиля, то вам нужно просто взять билет, приехать и получить гражданство. Государство Израиль заботится о том, чтобы каждый еврей гарантированно имел свой дом, своё государство.

А в смысле прав человека у нас перед законом, слава Богу, все равны. Вот вам яркий пример. Один из верховных судей страны, араб, послал нашего президента, еврея, в тюрьму за сексуальные преступления. Скажите, пожалуйста: арабский гражданин Израиля посылает еврейского гражданина Израиля, президента, в тюрьму. Где еще, в какой стране найдется такой пример?

Андрей. В начале 2000-х вы встречались с Владимиром Путиным. Есть хорошие фотографии, где вы улыбаетесь ему. У вас тогда были надежды? С тех пор что-нибудь изменилось в вашем отношении к нему?

Натан. Я был тогда в правительстве Израиля министром промышленности и торговли. В частности, занимался вопросами, связанными со скандальной утечкой секретных технологий из России и других стран в Иран. Эту проблему сначала обсудили с министром иностранных дел Евгением Примаковым. Я ему предъявил документы, подтверждавшие наличие утечек. Через некоторое время он пригласил меня еще раз и сказал: да, мы срочно проверили, все подтвердилось.

Это был большой успех. В нашем правительстве решили, что Щаранский большой специалист в вопросах безопасности. И поручили мне встретиться с главой ФСБ Владимиром Путиным. Мы говорили об опасных проявлениях антисемитизма в России, об угрозе еврейских погромов, а также вновь об утечках военных секретов в Иран. Я сразу понял, что речь идет о другом типе руководителя. Он намного умнее своих бывших коллег из КГБ.

Я привел примеры, подтверждавшие реальность этих угроз. И напомнил, что обычная реакция на наши предупреждения советских, а потом и российских чиновников, была следующая: никакого антисемитизма в России нет и быть не может. Путин сказал, да, есть у нас дураки, которые так говорят. Но поверьте, меня эта проблема беспокоит не меньше, чем вас. А может быть, и больше. Ведь сам факт погрома означает, что ситуация в стране выходит из-под контроля. И я знаю, что может натворить озверевшая толпа. Можете быть спокойны, погромов в России не будет.

В 2000 году открывается главный Еврейский центр в Москве^{^[10]}. Я туда приглашен, это большое событие. Неожиданно для меня на открытие приходит Путин, уже в качестве президента. Целый час стоит на ногах, от начала до конца церемонии. Увидел меня, стал расспрашивать, как дела, как жизнь. Спрашивает -вы еще долго здесь? Я сказал - еще сутки. Он вдруг предлагает встретиться. На следующий день жду сигнала, но ничего нет. Еду в аэропорт. Уже подъезжаю, - звонят из Кремля, Путин приглашает на ланч. Что делать, развернулся, попросил поменять билет.

Александр. Что же он от вас хотел?

Натан. Под конец беседы я понял, что он хотел. Меня, как всегда, интересовал еврейский вопрос в России. Он сказал, что советская власть ошибочно считала независимую еврейскую жизнь опасной для страны. А он считает, что это, наоборот, хорошо, что это мост, который соединит Россию с Западом. Поэтому Путин приветствовал открытие грандиозного Еврейского центра в Москве и даже, как мне известно, пожертвовал личные деньги на строительство синагоги. И еще раз заверил: можете быть уверены, никаких ограничений жизни еврейской общины мы не допустим. Хочу сказать, до сегодняшнего дня он держит свое слово.

Но не только для этого он меня звал. Он сказал, мы начинаем новую страницу отношений с Западом, но мешает поправка Джексона-Вэника к закону о торговле США. Будем настаивать, чтобы её, наконец, отменили. Что вы думаете по этому поводу? И тогда я понял, он хочет мобилизовать меня как человека, который встречается с руководителями США, который боролся за право евреев (и не только их) на эмиграцию, сидел за это в тюрьме. И, кстати, здесь он угадал, нашел союзника в моем лице.

Суть поправки Джексона-Вэника: до тех пор, пока нет свободы эмиграции из СССР, не будет свободы торговли. Однако к тому времени поправка уже устарела. Ограничения на свободу эмиграции были отменены Горбачевым еще в 1987 году, а поправка и в 2000 году еще действовала. Не сразу, и не просто продвигался процесс переговоров, но торговые ограничения были в конце концов упразднены в 2012 году.

Президент Владимир Путин и израильский министр Натан Щаранский на встрече в Кремле, 2000 г. Фото из личного архива Н.Щаранского (http://a.kras.cc/2016/10/blog-post_221.html)

Потом мы еще несколько раз встречались. Я продолжал настаивать на нашей позиции по Ирану, который все больше превращался в центр терроризма на Ближнем Востоке. Но уже чувствовалось отчуждение, Путин руководствовался другими интересами и целями. А потом стал так сильно зажимать гайки, в том числе и внутри России, что лично мне напрашиваться на встречи с ним было теперь неуместно, а может быть, и бесполезно.

Александр. Это уже был другой человек?

Натан. Может, человек тот же, но его политическая практика изменилась, она все более непредсказуема, все больше напоминает замашки диктатора. При этом я по-прежнему признаю, что в еврейском вопросе Путин изменил положение в России к лучшему.

Андрей. А как же Ил-20, помните, сбитый недавно…

Натан. Это другое дело. Я всегда всем объясняю и нашему премьер-министру в том числе, что Путин нормально относится к евреям. И действительно, уникальный случай - впервые во главе России стоит не антисемит. Что, однако, не означает, что он хоть чем-то пожертвует в своих планах в отношении Сирии и Ирана. Случай с самолетом показывает, насколько антисемитские настроения сильны, даже если Путин их не хочет использовать. Заявление вашего министра обороны, о том, что, якобы, Израиль подставил русских военнослужащих, что евреи прятались за русским самолетом, намеки на старый, злобный миф о евреях, которые прячутся в Ташкенте… Лучше уж я оставлю эти нападки без комментариев.

Мы представили бесспорные доказательства о том, что израильских самолетов не было в этом районе в момент катастрофы. С тех пор – молчание… Ни извинений, ни опровержений.

Зимой 1991-1992 года из колонии «Пермь-35» вышел на свободу последний в истории СССР политический заключенный. В память об этом событии Пермский «Мемориал» установил на одном из зданий политзоны мемориальную доску со следующим текстом: «Отсюда уходили на волю последние политические заключенные коммунистического режима». На этом Россия покончила с ГУЛАГом. Однако вопрос в том, покончила ли она с политическими репрессиями, с преследованиями граждан за инакомыслие, за независимость, остается открытым. Фото из архива Пермского «Мемориала».

Александр. В 1986 году КГБ проводит операцию по выдворению из страны государственного преступника Щаранского. На печально знаменитом мосту Глинике^{^[11]} вас встречает посол США Ричард Берт. А еще через несколько часов в аэропорту Тель-Авива вас приветствовали тысячи израильтян во главе с премьер-министром Израиля. Начался новый период жизни, период активной политической деятельности.

Натан. Обратите внимание: девять лет в советской тюрьме, девять лет в правительстве Израиля, девять лет во главе Сохнута^{^[12]}. Такое совпадение. Признаюсь, в политике я никогда не чувствовал себя комфортно. Здесь необходимо проявлять особые способности к расчету и к компромиссам. «Школа» тюрьмы в корне иная, она, возможно, прямолинейна, но придавала сил выстоять в чрезвычайных обстоятельствах. Помогала ли мне эта школа или мешала в правительственных кабинетах? Кто знает…

Диссиденту очень трудно быть политиком. С одной стороны, у тебя есть преимущество, ты видишь событие более крупно, объёмно. С другой – не считаешь возможным отступить или промолчать, когда яснее других предвидишь последствия ошибочного решения. Я работал в составе четырех правительств. И дважды подавал в отставку именно по этой причине. Не держался за кресло.

Александр. Может быть, ваш пример объясняет, почему бывшие советские диссиденты, кроме, пожалуй, Сергея Адамовича Ковалева, работать во власти так и не смогли. Или не захотели.

Натан. Ну почему же? У меня среди товарищей по «Перми-35» был Генрих Алтунян. После освобождения его избрали в парламент Украины, он там даже какой-то важный закон провел. Андрей Сахаров, Михаил Молоствов, Левко Лукьяненко стали народными депутатами. Но уже тогда чувствовалось – долго во власти им не протянуть. Слишком чужие, из другого мира. Отстаивают так называемую нравственную политику. Зачем? Кому она здесь нужна?

Андрей. В этом смысле вы установили своего рода рекорд – почти два десятилетия во власти. И это несмотря на неспособность, как вы сами утверждаете, к компромиссам.

Натан. Так это же другая страна! Страна, где ценят чужое мнение, где уважают достоинство человека. Моя страна. Я о ней мечтал даже в самые страшные, тяжелые минуты моей жизни.

Интервью вели:

Александр Калих, почетный председатель

Пермского краевого отделения общества «Мемориал»

Ирина Кизилова, руководитель правозащитной общественной приемной

Пермского краевого отделения общества «Мемориал»

Андрей Калих, член общества «Мемориал», независимый журналист

^{^[1]}35-я – одна из трёх зон так называемого «Пермского треугольника» лагерей, в которых в конце советской эпохи содержались политические заключенные. В «треугольник» входили исправительно-трудовые колонии ВС-389/35, ВС-389/36, ВС-389/37 (в обиходе их называют «Пермь-35», «Пермь-36», «Пермь-37»).

^{^[2]} Виктор Полиектов был арестован в 1984 году как член молодёжной антикоммунистической группы в Ленинградской области, где он служил в армии. Военный трибунал приговорил его по ст. 70 и 72 УК РСФСР к 4 годам лагерей и 2 годам ссылки. Цитата из сборника «Вести из СССР» https://vestiizsssr.com/2016/11/27/molodyozhnaya-antikommunisticheskaya-gruppa-1987-14-3/.

^{^[3]} Натан Щаранский. Не убоюсь зла. – Век, Олимп, 1991. – 400 с. – 100 000 экз.

^{^[4]} Петр Якир, сын знаменитого генерала Красной армии, расстрелянного Сталиным в тридцать седьмом году. Самого его арестовали в возрасте четырнадцати лет, он семнадцать лет провел в лагерях. Вернувшись в 1956 году в Москву, стал одним из самых яростных обличителей сталинских преступлений. Виктора Красина, отец которого погиб на Колыме, арестовывали несколько раз. Один из основных организаторов борьбы за права человека. В 1973 году вместе со своим соратником Петром Якиром он публично покаялся в «антисоветской деятельности» и дал КГБ показания против товарищей. Их показывали по телевидению: они признавали свою вину и каялись во время процесса, который был поставлен как грандиозное шоу.

^{^[5]} Пермская область, Чусовской район, ст. Всесвятская - место расположения колонии «Пермь-35»

[6] Штрафной изолятор

^{^[7]} Сергей Адамович Ковалев – советский диссидент, участник правозащитного движения в СССР и постсоветской России, российский политический и общественный деятель. Один из авторов Российской Декларации прав человека и гражданина (1991 год) и 2-й главы Конституции РФ – «Права и свободы человека и гражданина» (1993). Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации в 1994–1995 годах.

^{^[8]} Российская презентация документального фильма Владимира Кара-Мурзы (младшего) "Они выбрали свободу" об истории диссидентского движения в СССР состоялась 1 декабря 2005 г. в Общественном центре им. А. Д. Сахарова в Москве.

[9] Споуксмен – представитель официального лица или организации, публично выражающий их позицию .

^{^[10]} Президент России принял участие в открытии Еврейского центра в Москве, крупнейшего в Восточной Европе. https://www.1tv.ru/news/2000-09-18/285475-prezident_rossii_prinyal_uchastie_v_otkrytii_evreyskogo_tsentra_v_moskve_krupneyshego_v_vostochnoy_evrope.

Натан Щаранский встретился с президентом РФ Владимиром Путиным. 11.05.2001. https://jewish.ru/ru/news/articles/18551/.

^{^[11]} До объединения Германии по середине этого моста проходила граница между Западным Берлином и ГДР. Мост получил всемирную известность благодаря тому, что по крайней мере четырежды на нём состоялся обмен известными всему миру заключенными между советскими и американскими спецслужбами.

^{^[12]} Сохнут (Еврейское агентство) – международная организация, которая занимается репатриацией евреев разных стран в Израиль и помощью репатриантам.

Made a comment