Когда русская проза пошла в лагеря...


Автор: Елена Дьякова

Источник

14.01.2019

30 декабря 2018 года — 30 лет со дня смерти писателя. Но 400-страничное «Избранное» (М.: ОГИ, 2019) готовили, пожалуй что, не к дате. И даже не потому, что пора вновь помянуть…

А по потребности его тексты, его диагнозы начала 1960-х самим вспомнить. Оно полезно.

Это я прежде всего — о прозе Даниэля. О повестях «Искупление» и «Говорит Москва». Они вышли на Западе в 1960-х под псевдонимом «Николай Аржак» — вместе с повестями Абрама Терца (то бишь Андрея Синявского) «Суд идет» и «Любимов». Стали первыми неподцензурными публикациями советских писателей «за бугром». Породили осенью 1965-го, когда КГБ раскрыл псевдонимы «подельников», — знаменитое «Дело Синявского и Даниэля».

На процессе оба писателя не признали себя виновными. В 1930-х таких обвиняемых не было.

От процесса отсчитывают начало диссидентского движения в СССР.

Юлий Даниэль отсидел без малого пять лет. В лагере — с простреленными на фронте руками — грузил уголь в товарный вагон совковой лопатой. Потом Синявский уехал во Францию. А Даниэль остался.

В «Избранное» 2019 года вошли обе повести. Стихи. И (вот это собрано под одной обложкой впервые!) — его переводы из Бернса, Водсворта, Байрона, Вальтера Скотта, Готье, Аполлинера, Антонио Мачадо, Ф.Г. Лорки.

Аполлинера Даниэль начал переводить для души — во Владимирской тюрьме. А в 1970–1980-х переводы стали единственным видом заработка, который власть оставила «диссиденту».

Публиковать их разрешили лишь под псевдонимом «Юрий Петров».

В начале 1980-х, по гнусному принципу «Посмотрим на твое поведение…», Даниэля лишили и этой возможности печататься. Его «французов»–«испанцев» публиковали под своими именами его друзья, чтоб отбить для «Юрия Петрова» хотя бы гонорар и прорвать полную изоляцию.

А именно: Давид Самойлов и Булат Окуджава.

Ему явно шли баллады. В 1943-м 18-летний солдат с медалью «За отвагу», всю жизнь человек прямой во всех отношениях, Даниэль (по воспоминаниям о нем) любил азарт детского рыцарства (да ведь и их с Синявским литературная конспирация, храбрая игра с КГБ в «зайца и гончую» полна этого же рыцарства).

Он примерялся к исторической прозе для подростков в духе Тынянова. Но наброски, оставленные при аресте, уже не были завершены.

Бернса и Вальтера Скотта он хорошо слышал. Сказочная для москвича 1960-х Европа шумела в строфах:

Я долг исполняю, — сказала она,
Я крест до конца несу,
Ни лорду, ни смерду я замок
не сдам,
Ни Кару, кровавому псу.

По-иному, горьким и взрослым слухом, Даниэль ловил смыслы Антонио Мачадо (1875–1939), одного из блестящей цепи поэтов, у которых, как часть тела, «болела Испания» — «Край чуланов, ризниц и альковов, барабанов и военной истерии…». Слышал диагноз Мачадо родине:

От Вчера пустого Завтра зря родится —
Дай нам, Боже, чтоб оно коротким было!

Почти все стихи Даниэля созданы в лагере. Он словно подтвердил то, что писал Борис Слуцкий о писателях-заключенных 1930-х в балладе «Прозаики» («Когда русская проза пошла в лагеря…»).

Лагерная лирика пряма, проста. Это пишет взрослый человек, который когда-то любил баллады.

Да не посмеешь думать о своем,
Вздыхать о доме и гнушаться пищей:
Ты — объектив, ты — лист бумаги
писчей,
Ты брошен сетью в этот водоем.

И не случайно сделал и выпустил в 1970-х в ФРГ книгу переводов Юлия Даниэля на немецкий Вольф Бирман — знаменитый бард, поэт и диссидент, «немецкий Высоцкий». Слышал свое.

Но главное все-таки — проза. Трезвость, простота, горечь и свобода «Искупления» и «Говорит Москва». Даниэль мог бы формироваться как блестящий стилист. Он не зря любил Тынянова. Начало «Искупления», короткая новелла о том, как «наступило время блатных песен… на плечах реабилитированной 58-й они вошли в города» — выписанный до запятой (по-тыняновски!) блиц-портрет своей эпохи. Умная по-мужски, его проза ищет смысл времени. То, что он найдет у испанца Мачадо:

«От Вчера пустого Завтра зря родится».

А как с этим у нас?

Прозе Даниэля полвека. Но ее диагнозы еще не устарели. И наше «Завтра» получило… м-м-м… осложненную наследственность от нашего «Вчера».

Дипломом оснащенный, творческими друзьями увитый со всех сторон — интеллигент 1960-х в его текстах остается человеком стада.

Разоблачают ли «всей Москвой» стукача КГБ (который стукачом не был) или следуют директиве партии и правительства объявить 10 августа Днем открытых убийств… это делает стадо.

Человек, который своим судом судится, своей головой живет и своей совести сам дает отчет, — по-прежнему редкость в относительно просвещенной и благополучной Москве?1960.

Легкого насмешливого «оттепельного» героя пугают дома 1930-х.

«Такая уверенность в своей правоте чувствовалась в них, такая неколебимая верность идее, что казалось: восстань только из гроба Зодчий, породивший их… — и серые утюги двинутся вперед, сметая картонную мишуру новостроек, ровняя с асфальтом автоматические лифты, финскую мебель, двухтомники Хемингуэя и фиги в карманах модных брюк».

Кончилось это время? Или, сделав круг, возвращается? В любом случае и для любой эпохи, строя, гражданства верен тезис Даниэля:

«Ты не должен позволять запугать себя. Ты должен сам за себя отвечать, и именно этим ты — в ответе за других».

И тезис подтвержден. Так Даниэль и Синявский вели себя на процессе.

Он, конечно, был и героем времени. Московской легенды. Ненаписанной баллады. Это видно в 800-страничном томе писем из лагеря («Я все сбиваюсь на литературу…» — М., Мемориал, Звенья, 2000). Даниэлю в лагерь писали чуть не полсотни душ. Он — в дозволенных двух письмах в месяц — отвечал всем сразу. Спорил, утешал (да, из барака). Шутил в стиле героя ненаписанной баллады:

«Ну вот, мои милые, началась моя фольклорно-этнографическая экспедиция».

То бишь отсидка.

Он — главный герой блестящих записок театральной художницы, его второй жены Ирины Уваровой «Даниэль и все все все» (Спб., Изд-во Ивана Лимбаха, 2014). Хотя в этой книге может нестись в маскараде в мастерской Бориса Биргера, шалеть от яркости цыганского лотка на толкучке в Калуге (где ссылку отбывал), читать «в кусках» будущий роман Окуджавы «Бедный Авросимов» в снегах деревни Салослово, обмениваться лагерным опытом с Параджановым в карнавальном блеске кукол и камей его дома. А также философствовать с котом Лазарем.

В предисловии к «Избранному»-2019 суть Даниэля определяет Людмила Улицкая. По текстам. И по долгой, чуть не с 1970-х, дружбе с опальным домом Юлия Марковича и Ирины Уваровой:

«И памятник себе он заслужил, явив окружающим, а в сущности, и всей стране редкие и вечные человеческие качества: мужество и легкость, чувство собственного достоинства и аристократического равенства со всеми, кто к нему приходил, снисходительность и терпимость к чужим слабостям и полное бесстрашие перед злом, в каком бы образе оно перед ним ни являлось. И еще — веселая честность человека, органически неспособного ко злу, и редчайшее отсутствие тщеславия».

…Финал баллады. Или, надо думать, не финал. Хоть тридцать лет прошло по смерти героя.

 

Поделиться:

Рекомендуем:
22.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть вторая: «Как машина едет, думаю, сейчас меня заберут»
21.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть первая: «Нас старались ликвидировать»
19.11.2024 | Арнаутова (Шадрина) Е.А.: «Родного отца не стала отцом называть» | фильм #403 МОЙ ГУЛАГ
•Без вины виноватые
•Список «12 километра»
•ВОЙНА ГЛАЗАМИ ВОЕННОПЛЕННЫХ
КНИГА ПАМЯТИ | «Не для того везли, чтобы освободить…»
КНИГА ПАМЯТИ | «Отец – революционер, дочь – контрреволюционерка»
КНИГА ПАМЯТИ | Главная страница, О проекте
blog comments powered by Disqus