«Все мы чувствуем дефицит правды»

Автор: Анастасия Сечина

13.02.2018

Сценарист спектакля «Прощай, Блюхер!» Александр Калих – о ненаписанных драмах, домысленных репликах и потребности в достоверности.

– Откуда взялся сюжет для спектакля?

– Вместе с Андреем Сусловым я на протяжении почти 20 лет редактировал краевую Книгу памяти жертв политических репрессий. И не только редактировал, но и сам записывал воспоминания многих репрессированных. Обучал волонтёров «Мемориала», участников проекта «По рекам памяти», умению вести интервью, а затем готовил их записи к публикации в Книге.

В моей памяти десятки таких сюжетов, буквально преследующих меня. Большая часть из них опубликована в Книге. Но я сознаю, что это всего лишь начало, это черновики для художественных произведений, рассказов и драм, которые я так и не написал – то ли по причине занятости, то ли из-за элементарной бесталанности.

В моей памяти десятки сюжетов, преследующих меня. Это черновики рассказов и драм, которые я так и не написал.

– Почему для проекта в итоге был выбран именно этот сюжет?

– Многие годы мне не дает покоя тема палачей, непосредственных организаторов и участников террора против собственного народа. Кто эти люди, что побудило их переступить преступный порог, как они объясняли сами себе, чем оправдывали «право» на убийство? Эту тему я пытался развить в большой статье «Чекизм: мотивация зла», опубликованной несколько лет назад на сайтах Международного и Пермского «Мемориалов», а также на страницах «Новой газеты».

Беседы с репрессированными, детьми расстрелянных отцов, в особенности с Анатолием Павловичем Кузнецовым и Вадимом Александровичем Орловым, имена которых звучат в моем сценарии, навели на историю операции по «разоблачению» несуществующей право-троцкистской контрреволюционной повстанческой организации. Выяснилась и роль начальника УНКВД Свердловской области Дмитриева. Он не просто исполнитель приказов «сверху», он исполнитель инициативный, так сказать, с выдумкой. Именно Дмитриев придумал и осуществил сценарий операции, которая привела к трагической гибели сотен невинных людей.

Дальнейшие архивные изыскания открыли для меня невероятный сюжет, связанный с арестом Дмитриева, его встречей в тюремной камере с маршалом Блюхером, с той предательской ролью, которую по поручению следствия он пытался сыграть во имя спасения самого себя. Я много размышлял о маршале Блюхере. Герой и одновременно жертва, человек сильный, прошедший не одну войну, но позволивший вовлечь себя в преступную интригу против маршала Тухачевского и других командиров Красной армии. Надеюсь, спектакль натолкнет зрителей на те же жизненно важные размышления.

– Это ваш первый опыт написания сценария?

– Я автор нескольких сценариев видеофильмов, посвященных истории политических репрессий в Прикамье.

– Насколько сценарий спектакля документален? Есть ли там вымышленные сцены?

– Спектакль практически полностью основан на реальных документах эпохи. Исключение составляют разве что диалоги Дмитриева и Блюхера. Как известно, они были записаны чекистами на магнитофон. В спектакле использованы эти записи, но домыслены реплики, которые необходимы героям при знакомстве, рассказах о своем прошлом.

Думаю, я имел на полное право добавить такие фрагменты в сценарий. Да, речь идёт о документальном театре. В нём преобладает точный, подтверждённый документом факт. Но всё-таки прежде всего это – театр. Спектакль, если он вызывает однолинейные эмоции – слабый спектакль. Даже сухой, абсолютно официальный документ должен заговорить в театре языком образа, художественного обобщения. Вот в чём заключалась главная задача и главная сложность не только при написании сценария, но и при постановке. Бог знает, удалось ли нам это.

Я хотел рассказать зрителю, как может ломать человеческую душу тоталитарный режим. И не просто ломать – извращать, уничтожать, обесчеловечивать.

– Помогал ли первый, экспериментальный опыт (театральный эскиз «Срез», показанный на фестивале «Мосты») писать сценарий?

– Помогал, конечно. Но теперь, опираясь на опыт первого «Среза», я бы по понятным причинам сделал его по-другому.

– Скажите одним абзацем, что лично вы хотели сказать этим спектаклем зрителю.

– Я хотел рассказать зрителю, как может ломать человеческую душу тоталитарный режим. И не просто ломать – извращать, уничтожать, обесчеловечивать. И хотел спросить у современного зрителя: нравится ли ему это?

– Почему, по вашему, важно искать новые формы для разговора с аудиторией о политических репрессиях?

– Все мы чувствуем дефицит правды. Причём не только в разговоре о политических репрессиях. И если власть позволяет себе удовольствие в создании зон умолчаний и лжи, то мы себе это позволить не можем. Нормальные люди сегодня, как никогда, ощущают острую потребность в достоверности. Иным языком невозможно говорить ни со своими единомышленниками, ни, тем более, с оппонентами. Так что рождение вербатима (то есть документального театра, хотя эти понятия не до конца соответствуют друг другу) – это ответ на реальную потребность, живущую в обществе.

Если же говорить о личном, то мне эта новая театральная форма очень близка. Она лаконична, убедительна и понятна зрителю. И поэтому невероятно трудна для всякого автора, клюнувшего на её внешнюю простоту.