Камни памяти. Столкновения истории «большой» и «малой»: возможен ли компромисс?


Автор: Максим Артамонов

Источник

16.06.2017

Почему история до сих пор остаётся полем ожесточённой идеологической борьбы? Как создаются исторические мифы и чем они опасны? Что такое постпамять и как она «работает» в эпоху постправды? На эти и другие вопросы попытались ответить участники дискуссии «Политика памяти в современной России, или как уцелеть на полях сражений российской Клио?» Она состоялась в Центре городской культуры в рамках фестиваля «Мосты».

Предваряя обсуждение, с небольшой лекцией выступил кандидат философских наук, доцент НИУ «Высшая школа экономики» Алексей Каменских. Учёный рассказал о двух подходах к изучению истории и о том, что её в России до сих пор пишут политически.

Многоголосье пространств и памяти

По мнению Каменских, существует закрытый и открытый нарратив . Закрытый начал складываться ещё при Николае Карамзине, авторе многотомной «Истории государства Российского». «Екатерина очистила русское самодержавие» — характерная цитата карамзинских сочинений, в ней — политическая модель, которая представляет сущность российской истории. Главная черта закрытого исторического нарратива, по словам спикера, — направленность исторического процесса, который движется к заданной цели.

Основной конфликт в исторических дискуссиях последних десятилетий складывается как раз между закрытым (имперским, большим, государственным) и открытым (человеческим, семейным, малым) нарративами. Учёный считает, что первый до сих пор определяет историческое самосознание большинства наших соотечественников. Ему же подчинена концепция нового учебно-методического комплекса по отечественной истории, где сделана попытка привести к общему знаменателю трудные страницы прошлого.

Фото: Галина Сущек

Нас всех когда-то учили, что существуют незыблемые исторические законы — такие же непреложные и объективные, как и законы физики. Убеждённость в этом является центральным моментом любого типа закрытого нарратива, — пояснил Алексей Каменских. — В основе гегелевского, марксистского, контовского, шпенглеровского или имперского нарративов лежит поступь незыблемого Духа Истории, который прокладывает себе путь через многочисленные мелочи, не исключая человеческие судьбы.

У закрытых исторических нарративов нет альтернативы, и они, по мнению Каменских, абсолютизируют одно из начал: политическое, конфессиональное или классовое -ведь мораль буржуазии не может быть моралью пролетариата. Открытых исторических нарративов гораздо меньше, и они начинают выступать сколько-нибудь ярко, широко и публично лишь к началу XX столетия. Для них характерен голос человека, а не партии, нации или класса. «Многоголосье пространств и памяти выступает в этом случае как результат осознанного усилия», — резюмировал историк.

После выступления Алексея Каменских был объявлен «свободный микрофон» для сидящих в зале. На правах модератора встречи первое слово взяла Галина Янковская, доктор исторических наук, доцент, профессор кафедры новейшей истории России ПГНИУ. По её словам, сегодня важно понять, почему мы возвращаемся к закрытым нарративам.

Фото: Максим Артамонов

Это происходит, потому что сейчас мы строим новую российскую нацию. Её нет, как нет и символического конструкта, вокруг которого будет объединяться общество, — поделилась соображениями спикер. — Именно поэтому идёт такой мощный поворот в эту сторону. То же самое происходит в странах бывшего СССР. Везде идёт строительство новых независимых государств, хотя в начале 90-ых нам казалось, что эпоха национальных государств закончилась. Тогда же нам, кстати, казалось, что и религиозная эпоха завершилась, и мы живём в эпоху постсекулярности...

«Память (та, что существует вне и независимо от истории как сферы профессионального знания) — очень многослойное и сложное понятие», — считает Янковская. Есть память личная или семейная. Есть коммуникативная — та, что передаётся между людьми. Есть коллективная — не только наше личное воспоминание, но всё, что сформировано обществом и его культурой.

Кроме того (и это ещё больше всё усложняет), есть постпамять — то, о чём мы помнить не можем, память третьего поколения о событиях, которые переживали деды, не наше непосредственное переживание, а нечто иное, что мы вообразили о прошлом. Постпамять соседствует с трудным для признания современными историками явлением, получившим название «постфакт». «Мы живём в ситуациях постправды, когда достоверное знание, архивный источник, совершенно точно установленный факт не являются аргументами. Когда эмоция, аффект важнее знания. Это и есть постфакт или постзнание», — объяснила Янковская.

Столкновение подходов: есть или нет?

Координатор Общественной организации гражданских активистов (ОГрА) и член координационного совета «Союза защиты пермяков» Михаил Касимов считает, что открытый и закрытый нарративы сталкиваются сегодня всякий раз, как только начинают говорить об истории. Столкновение нередко заканчивается проявлениями агрессии одной из сторон.

Фото: Галина Сущек

Название дискуссии Касимову не понравилось. Он посчитал, что в нём участники «сражения» априори поставлены в позицию жертвы, которая лишь в идеальном случае уцелеет. «В военном деле вопрос ставится иначе: „Как не дать противнику сбежать с поля боя?“», — заявил активист.

Уполномоченный по правам человека в Пермском крае Татьяна Марголина вспомнила, что, когда на одном из экономических форумов в Перми Совет по правам человека впервые в истории России предложил концепцию по увековечению памяти жертв политических репрессий, общество неожиданно разделилось на два лагеря. Столкновения продолжаются и сейчас, когда концепция утверждена на федеральном уровне и транслирует новое отношение и к Гражданской войне, и к Октябрьской революции, и к периоду сталинского террора.

Например, когда начинаешь разбираться с тем же литовским памятником, оказывается, что в голове у людей другой образ прошлого. Они видят государственный подход, но мировоззренческая установка заставляет действовать по-другому. Мне кажется, что выход из ситуации — в убеждённости исследователей, краеведов, которые проводят свою громадную работу. Отдельные субъекты могут вывести всё это на такой уровень, когда хочешь — не хочешь, а придётся считаться.

Фото: Максим Артамонов

Однако концепцию противостояния закрытых и открытых исторических нарративов поддержали не все участники дискуссии. Заведующий кафедрой журналистики и массовых коммуникаций филологического факультета ПГНИУ Владимир Абашев обратил внимание на оценочность разделения.

В вашем выступлении [выступлении Алексея Каменских — Прим.ред.] был некий ценностный акцент: закрытые нарративы — это не совсем хорошо, а открытые — очень хорошо. Но открытые нарративы уводят в частные, малые истории. А у человека есть потребность в Большой Истории и большом нарративе, который бы охватывал всё прошлое, связывал с настоящим и выводил куда-то в будущее. Поэтому, мне кажется, закрытые нарративы — это нарративы Большой истории, и она необходима.

Фото: Максим Артамонов

Второе соображение Владимира Абашева касалось зацикленности на прошлом: постоянное «было-было-было», которое означает, что у нас есть серьёзные проблемы с будущим — нет его образа.

У советского общества был сильный козырь в руках, и работал он очень мощно. По крайней мере, во второй половине 50-х, в 60-е годы. Образ будущего консолидировал, вызывал мощный взрыв энтузиазма, национальной и творческой энергии. Да, он утопический, но он мог рационализироваться постепенно, просто правящие элиты не нашли в себе ни способности к историческому мышлению, ни способности к некоему самоопределению. Забота о власти перевесила.

Время собирать камни

Своеобразным резюме обсуждения можно назвать выступления доцента кафедры культурологии ПГГПУ Олега Лысенко и доцента кафедры всеобщей истории ПГНИУ, кандидата исторических наук Вячеслава Ракова.

Лысенко, отвечая на вопрос, вынесенный в название дискуссии, заявил, что официальная государственная политика должна использовать другие виды памяти, в том числе, семейную.

Фото: Максим Артамонов

Это можно делать через те же самые школьные практики. Написание сочинений к 9 мая о своих предках, которые воевали, стенгазеты... — объяснил свою мысль спикер. — По необходимости официальная память — очень упрощённая, непротиворечивая. В ней отмечены основные вехи, в которых уже можно делать отступления, вписывая их в большой нарратив. Семейные истории гораздо более сложны, часто между официальной историей и семейным нарративом возникают сёрьезные противоречия, вплоть до серьёзых травматических столкновений. По официальному нарративу мои дедушки должны быть героями, с другой стороны, они не вписываются в канон героев официальной истории. Здесь основное поле для конфликта и раздрая.

А Вячеслав Раков призвал вести «постоянные раскопки на территории памяти» и начать наконец собирать камни.

Фото: Максим Артамонов

В XIX веке преобладали жёсткие нарративы. Складываются национальные государства, историки работают над созданием образа, вокруг которого происходит собирание народа. Всё лишнее отметается, минимум рефлексии, максимум вдохновения и энтузиазма.

Начиная со второй половины XX века, возникает параллель -память индивидуальная, человеческая. Люди понимают, что нельзя навязывать память. В 1940-х годах появляется термин «менталитет»: история должна говорить сама, в деталях, мелочах, в истории тоже присутствует подсознательное, и оно должно проговариваться. Всё это заканчивается в 1970-80-е годы, когда происходит «мемориальный бум» (создание культа вокруг значимых исторических событий вроде Великой отечественной войны — Прим.авт.).

Мы не артикулировали этот тренд, но с ним нужно работать. Мы должны быть открыты памяти и вести постоянные раскопки на её территории. Следовательно, нужна рефлексия. Те народы, которые это утрачивают, теряют себя.

Второй тренд, который отметил Вячеслав Раков, — собирание или интеграция памяти. Здесь историк неожиданно высказался в поддержку единого учебника истории. Но такого, в котором были бы собраны все «камни памяти».

Открытый нарратив, безусловно, лучше закрытого, но, если мы скатываемся в последователи альтернативной истории, камни рассыпаются, и мы опять не находим себя. Должен быть один учебник истории, но такой, в котором были бы собраны все камни. Время собирать камни, время — не для конфронтации. Не нужно уподобляться другим, которые настаивают только на своём и ничего больше не слышат, не нужно либерального доктринёрства. Мы должны быть открыты и давать слово альтернативам, при этом выделяя главное. Ничего другого не остаётся.

Подводя итоги, участники дискуссии сошлись во мнении, что сегодня история становится по-настоящему публичной, и общество предельно чётко сформулировало запрос на память. Причём и «большую», и «малую».

 

 

Поделиться:

Рекомендуем:
22.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть вторая: «Как машина едет, думаю, сейчас меня заберут»
21.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть первая: «Нас старались ликвидировать»
19.11.2024 | Арнаутова (Шадрина) Е.А.: «Родного отца не стала отцом называть» | фильм #403 МОЙ ГУЛАГ
•ПАЛАЧИ. Кто был организатором большого террора в Прикамье?
•Воспоминания узников ГУЛАГа
•Карта мемориалов жертвам политических репрессий в Прикамье
КНИГА ПАМЯТИ | «Мне всегда больше всех было надо…»
КНИГА ПАМЯТИ | Для тебя средь детей не бывало чужих
КНИГА ПАМЯТИ | Главная страница, О проекте
blog comments powered by Disqus