Исторический раздел:

Воспоминания Потаповой Нонны Петровны


Без родителей

 

Потапова Нонна Петровна. Родилась 24 апреля 1928 года в г. Перми. Отец, Петр Федорович Галанинский, расстрелян в январе 1938 года. Мать, Юлия Константиновна, провела в сталинских лагерях 8 лет.

Дед мой, по маминой линии, был священником и все его прадеды тоже священники. Но в 1918 году, когда после белых пришли красные, они его избили и он умер. Это было в Карагае. Дед был очень интересным человеком, я читала о его жизни в книгах, которые называются Клировые ведомости: дореволюционные записи всех священников, которые работали в той или иной церкви. Все священники Накоряковы жили в Карагайском, Очерском или Большесосновском районах Пермской губернии. Мама родом из мест рядом с Карагаем. Бабушка тоже окончила епархиальное училище, потом работала библиотекарем. Выдавала книги, которые были в церкви. Дед начинал учиться в Пермской семинарии, был учителем, частным и школьным. Все время работал в просвещенческом коллективе, все время учил и грамоте, и Закону Божию, и пению. У него было пятеро детей, которые все пели и играли на разных инструментах: дома была скрипка, виолончель.

Мама окончила епархиальное училище в Перми. Там, где современное хореографическое училище. Работала учителем младших классов. Сначала в Карагае, а потом в Перми и в Нижней Курье. Там был судоремонтный завод и при нем школа. Папа, Петр Федорович Галанинский, приехал туда работать техником после окончания речного училища. Его все называли инженером. Мама с папой познакомились, и по поселку ходили слухи, что Петр Федорович ухаживает за Юлией Константиновной. Они поженились в 1927 году. Там и жили. В 1931 году они уехали в Нижний Новгород. Мне кажется, что у папы в биографии все время что-то искали, хотели узнать его социальное происхождение, поэтому он ринулся в Нижний Новгород, туда, где родился. Там он был 1,5 года. Что он там делал и почему сорвался потом обратно в Пермь со всей семьей, я не знаю. Папа родился в Городце, это красивый городок около Нижнего Новгорода. Дед по отцовской линии был штурманом и капитаном парохода. А по семейным преданиям – и владельцем парохода. И будто бы папа выехал из Нижнего Новгорода в Пермь на семейном пароходе, который назывался “Приятель”, а потом и работал на нем. Но когда он приехал, с ним случилось много событий. Сначала он был в зоне белых, но заболел тифом около г. Уфы. А потом туда пришли красные. Его хотели взять в армию, но не получилось почему-то, и он приехал в Пермь. Выдавал себя за человека, который родился в семье рабочего.

Когда папа приезжал в 1930 – 31 гг. в Нижний Новгород, мне кажется, он уничтожил все документы. Мама социально чуждый элемент – дочь священника, он – то ли сын капитана, то ли пароходчика. Когда они снова вернулись в Пермь, то жили у маминого брата. А мамин брат был старшим бухгалтером на заводе Красный Октябрь. И папа там работал главным техником. Но его влекла вода, и он вернулся в Камское речное пароходство. Там он работал сначала техником, а потом поступил учиться заочно в Ленинградский институт водного транспорта, после чего его назначили начальником заготовительной конторы всего Камского речного пароходства. А это громадная территория, это все реки, которые впадают в Каму. Отцу дали квартиру на Кирова, 113, где сейчас здание “Лукойла” с огромным шпилем.

Я тогда поступила уже в школу. Меня очень любили. И я очень любила родителей. Помню очень хорошо папу – высокого, стройного. Тогда все ходили в белых костюмах, у него тоже был белый костюм, белая сорочка. В двухкомнатной квартире не бог весть что было. Это был дом какого-то купца: вверху квартира самого купца, а низ он, видимо, сдавал. Во дворе не было девочек, только ребята, я с ними играла. Двор был огромный, весь усеянный ромашками и цветами. Из этого двора папу и увели. В Камском речном пароходстве, где папа работал с 1933 года, отпуск ему дали только летом 937 года. А 20 августа у папы был день рождения. Вот, видимо, он и решил поехать в Нижний Новгород с мамой и со мной. Взяли билеты, была каюта на пароходе. А накануне отъезда папа сказал, что его отпуск задерживается. Говорит, вы поезжайте, а я догоню вас поездом или пароходом.

Когда мы приехали в Нижний Новгород, там папы не было. Мама волновалась. Она мне говорила: ничего, все будет хорошо, папа приедет. Но папа нас не встретил. И всю последующую обратную дорогу мама плакала.

Мы приехали обратно. Была надежда у мамы, что папа встретит нас в Перми. А на пристань приехал маминой сестры муж. Я не слышала разговоры, которые вели старшие. Но когда я приехала в свой двор, то мальчишки, которые были моими приятелями, сказали мне, что отца увели под пистолетом.

Мама стала наводить справки. У младшей маминой сестры, Марии Вергрюн, муж был врачом и с 1936 года работал в тюрьме. Тетя Маша многое знала от него. После мамы и бабушки это был третий человек, которого я так любила. Мама поехала на работу к папе. Почему-то папу арестовали и держали там в НКВД Камского речного и железнодорожного транспорта. В 1937 году речное пароходство и железная дорога были объединены. И папа находился в НКВД этого учреждения. А оно помещалось там, где сейчас железнодорожный техникум на Перми I .

Мама добилась, чтобы ей дали свидание с отцом. Мы пришли на свидание вместе. Я очень хорошо помню комнату, в которой свидание происходило. Папа вышел, подхватил меня на руки. Он очень изменился. Всегда худощавый, он как будто пополнел. Я думаю, что его били, и он опух. Мама спрашивала о каких-то вещах и документах. Он говорил, что все лежит там-то, я ничего не брал. И говорил маме, что “все, что говорят обо мне, это все не так. Я ни в чем не виноват”, что “все обойдется, и поэтому не волнуйся”. Мне тоже говорил, что “я скоро приду, и мы будем вместе”. Затем его увели. Свидание длилось около получаса.

Что происходило, я мало что понимала. Мне только что исполнилось 9 лет, и мне ничего не говорили. Это было в начале сентября 1937 года, а где-то 27 сентября арестовали маму.

Ее взяли из квартиры. Я спала, и меня спящую перенесли к соседям. По всем канонам, меня должны были забрать вместе с мамой, но этого не случилось. В ту ночь в нашей квартире ночевала мамина сестра, тетя Зоя, и по ее рассказам я знаю, как все происходило. Они всё досконально описали, все имущество, боялись что-то пропустить, говорили, что хозяйка придет, будет нас спрашивать, почему этого нет, почему другого. Тете Зое выдали справку, что я передаюсь ей на воспитание. Квартиру опечатали. На другой день тетя Зоя сказала, что маму арестовали, но она скоро выйдет.

Мама после ареста папы разговаривала с сестрами и братом по поводу моей судьбы и очень просила старшего брата, Накорякова Николая Константиновича, который был врачом во второй клинической больнице, взять меня на воспитание. Тетя Зоя должна была ехать в Нижний Новгород, у нее там была семья, муж и ребенок. И я была отведена к дяде Коле.

Помню момент, когда я поняла, что оказалась одна. Мне было плохо. Причем меня отвели к тетке, которую я не любила. Я любила больше всех тетю Машу. Тетя Маша постоянно ко мне ходила. Она говорила, что “ты можешь приходить ко мне, но жить ты должна здесь, у дяди Коли, этого хотела мама”.

Я понимаю сейчас, на что они шли, беря меня к себе. Он - сын священника, его жена, Людмила Карловна Банэ, - дочь дворянки и обрусевшего немца, владельца аптеки. Они очень рисковали.

Когда я пришла к ним, со мной была закрывающаяся бельевая корзина. Там были мои игрушки и котенок. Я тогда училась во втором классе в школе 17, на углу улиц Ленина и Газеты “Звезда”. У дяди Коли была собака. Может быть, именно из-за собаки - она как-то нехорошо относилась к моему котенку – я однажды зимой уложила свои вещи в корзинку и пешком отправилась к тете Марусе. Пришла и сказала ей, что я буду жить у нее. Тетя Маша, видимо, не сумела сказать мне “нет”.

Тетя Маша была потрясающей женщиной. Она постоянно писала какие-то заявления Берии, в Камское речное пароходство, в НКВД о том, что мама ни в чем не виновата. Что она честная женщина и ничего не знала, что происходит у папы. Самое любопытное, это возымело действие. Был пересмотр маминого дела. Тетя Маша постоянно носила ей передачи. Мама находилась в тюрьме напротив Егошихинского кладбища. Однажды тетя Маша сказала мне: “пойдем вместе”. Мы пошли рано утром и стояли в очереди весь день. Очередь была большая, и когда мы подошли, чтобы отдать передачу, уже наступили сумерки. Тетя Мария узнала, видимо через мужа, когда маму отправляют этапом. Эшелон жен увозили на восток. Она побежала на вокзал, пыталась увидеть маму. Но ей это не удалось.

А потом дядю выдворили из тюрьмы. Его официально перевели заведующим поликлиникой, где дома чекистов. Нам дали большую комнату в этой поликлинике, и там мы жили.

Мама сказала тете Маше на одном из свиданий: по тюрьме прошел слух, что папа подписал все, что от него требовали. В январе 1938 года его расстреляли. Увезли в Свердловск, где его судила “тройка”, суд длился 15 минут. Папу обвиняли в том, что он шпион в пользу Польши. Кроме того, вел подрывную деятельность в Камском речном пароходстве: не делал то-то и то-то, и все потому, что он был польский шпион. В итоге - 58-я статья. А маму не расстреляли. Благодаря письмам, что писала тетя Маша, дело мамино пересмотрели. Приговор – “жена изменника родины”, ЧСИР (“член семьи изменника родины”). Дали восемь лет лагерей. Просидела десять.

Сначала она попала в АЛЖИР - “Акмолинский лагерь жен изменников родины”. А потом ее перевезли в Долинку. Это лагерь в Казахстане. Там она и отбыла свой срок.

Мама говорила, что выжила только потому, что ее подруга по лагерю работала на ферме, и ей разрешали брать там сыворотку - то, что сливается после творога. А заключенных погибало очень много.

Мужа тети Маруси отправили работать в Нытву, и я жила там с ними. И тетя Маша стала фактически мне матерью. Позднее меня отвезли снова к Накоряковым. Я училась тогда уже в пятом классе, мне было 13 лет. Но я не хотела там жить и уехала к тете Зое в Горький. Когда я туда приехала, началась война, шел 1941 год. Город стали бомбить. И тогда мама в письмах из лагеря стала настойчиво просить, чтобы я уехала обратно в Пермь: “пожалуйста, умоляю, вернись к дяде Коле”.

Все годы войны я жила у Накоряковых. И я благодарна им, потому что они очень много сделали для меня. До поступления в университет я жила у них, а потом ушла жить в общежитие.

Однажды Людмила Карловна спросила меня: “Ты не хочешь, чтобы мы тебя усыновили?” Был такой момент в жизни нашей страны, когда старались, чтобы фамилии осужденных просто забывались. Это не было идеей тети Люси, это была политика НКВД. А я носила фамилию осужденных родителей. Я ответила тете Люсе, что подумаю. Не помню, чтобы у меня были какие-то возвышенные чувства, что я должна сохранить фамилию папы, что я не предам папу, нет. Просто я сказала тете Люсе: “нет, я не буду менять фамилию”.

Я никогда не скрывала, что у меня арестованы родители. Когда принимали в пионеры, а потом в комсомол, я сказала, что у меня арестованы и отец, и мать. И когда я поступала в университет, то в биографии черным по белому написала, что родители арестованы. Я не была одиночка. Еще у многих были арестованы родители: у одной подруги, у другой.

При всей моей любви к родителям, отношения с мамой, когда она вернулась, у нас были очень плохие, точнее никаких не было. Наверное, мы просто обе изменились. Мне уже было 19 лет. Для меня она стала чужой, я не могла ее назвать мамой. Наверное, мама сделала большую ошибку, решив, что она будет со мной в таких же отношениях, как и до лагеря. Когда я открыла дверь и впустила ее, то увидела: это не она, это был совсем другой человек. – “Дорогая Ноночка!” - Она меня хочет поцеловать, а я не могу. Тетя Люся говорила, что “надо сделать над собой усилие”. А тетя Маша говорила, что со временем все обойдется. И со временем, действительно, все обошлось. Мама вернулась в 1947 году, но жила она первое время не в Перми, а на “105 км”. Не разрешалось вернувшимся из лагерей жить в больших городах.

У моего мужа, Потапова Виктора Петровича, была такая же история, как у меня. Я когда с ним познакомилась, то сразу рассказала о своих родителях. И он признался, что его отец тоже “враг народа”. Он был химфизик. По окончании университета ему дали персональное направление из министерства во вновь организующийся институт Академии наук по выращиванию драгоценных камней. Он сдал все экзамены, блестяще сдал профилирующий предмет - кристаллографию. Потом к нему пришел какой-то человек, который стал выспрашивать его биографию. А в анкете мужа было написано, что его отец умер в 1938 году.

И мужу сказали, что “вам нельзя работать в институте, который является секретным. Вы не можете, не имеете права, у вас отец враг народа”. И когда он вернулся в Пермь, то нигде не мог устроиться на работу.

После окончания университета в 1950 году мне предложили место лаборанта на кафедре. Я согласилась. А через год меня отправили в Москву на курсы подготовки преподавателей для высших учебных заведений. Но меня не приняли на эти московские курсы. Я обращалась в Министерство образования, разговаривала с организаторами курсов, но везде мне говорили, что я еще молода для работы со студентами. И пришлось вернуться в Пермь ни с чем. Я прекрасно поняла, почему меня не взяли.

Что касается советской действительности, я принимала ее такой, какой она есть. И мысли, что что-то надо менять, у меня не было. Когда умер Сталин, я рыдала. Но когда пришел Хрущев, и наступила так называемая хрущевская оттепель, она внесла что-то в душу, и что-то стало во мне меняться. И хотя Хрущева часто сейчас ругают, та оттепель очень много дала людям. И поэтому я с очень большим воодушевлением и радостью приняла 1991 год. Я приняла нашего Ельцина. Он сделал то, что не сделал бы другой. Пусть сейчас это внешне ушло, но главное состоялось.

После возвращения из лагеря мама ходила в НКВД, в КГБ в поисках сведений об отце. Она получила извещение о смерти, где значилось, что отец умер от сердечного приступа в 1943 году. Как выяснилось позднее, это было традиционное вранье.

О судьбе своего отца я узнала благодаря пермскому “Мемориалу”. Когда в 1988 году Александр Михайлович Калих организовал общество “Мемориал”, я не пропускала ни одного его собрания. На одном из собраний выступил с лекцией молодой человек из Москвы, который знал все репрессивные документы с 1918 года наизусть. Информация, которую мы получили, была потрясающа. Я подошла к нему и спросила: “как мне узнать правду о своем отце?” - “Когда он арестован и кем осужден?” - “Арестован в 1937 году, осужден “тройкой”. - “Ну, значит, он расстрелян. Вам надо подавать документы и ознакомиться с его делом”.

Отец был реабилитирован еще в 1956 году, а правду о нем я узнала только в начале 90-х.

Интервью взято Латыповым Робертом 30 апреля 2004 года


Записей не найдено.

Поделиться:

Рекомендуем:
22.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть вторая: «Как машина едет, думаю, сейчас меня заберут»
21.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть первая: «Нас старались ликвидировать»
19.11.2024 | Арнаутова (Шадрина) Е.А.: «Родного отца не стала отцом называть» | фильм #403 МОЙ ГУЛАГ
•Створ (лагпункт, лаготделение Понышского ИТЛ)
•Ссылка крестьян на Урал в 1930-е годы
•«Вместе!»
КНИГА ПАМЯТИ | У нас даже фруктовые деревья вырубили
КНИГА ПАМЯТИ | Из когорты одержимых
КНИГА ПАМЯТИ | Главная страница, О проекте