Пермская региональная благотворительная общественная организация
«Центр исторической памяти»

Казалось бы, смешно доставать чучело из шкафа, трясти им, пугая детей и раздражая обывателей. Часто общество именно так воспринимает все, связанное с процессом десталинизации. «Ну, дескать, было и прошло, чего ворошить-то?! Пережили – в день сегодняшний пора: жить, работать, детей растить».

Надо быть в настоящем. Вот только порой кажется, что символическую сталинскую шинельку тоталитаризма, в шкафы сознания запрятанную, моль долго еще не съест. Ибо чьи-то заботливые руки нафталин регулярно подкладывают. Кто эти «заботливые»? Да мы с вами! Каждый в меру сил и опыта льем воду на мельницу тоталитаризма.

Лично для меня, в силу гуманитарного образования и профессиональной деятельности, тоталитаризм имеет вполне конкретное лицо – это лицо Сталина. Помните, как у Осипа Мандельштама:

«Его толстые пальцы, как черви, жирны,

Строфы века. Антология русской поэзии. 

Сост. Е.Евтушенко. Минск, Москва: Полифакт, 1995

Стих «Мы живём, под собою не чуя страны» – своеобразная рефлексия поколения. На митинге 30 октября, в День памяти жертв политических репрессий я заметила, как трудно далось чтение этих строк молодой и талантливой девушке. Не её это, не чувствует она силу данных слов и чувства автора ей, слава Богу, не присущи. А ведь «нет» сказать не смогла и другой стих не выбрала, предпочла чужими словами давиться, нежели отказаться от того, что дали и выбрать иное. Вот они мизерные корешки тоталитарного сознания! Что это? А это он и есть – тоталитарный нафталин. Его запах, подобный запаху пота, страха, портянок, если хотите, ощущается тогда, когда мы недоуменно восклицаем: «Тебе что, больше всех надо?!» или перебиваем собеседника фразой: «Это не по телефону!» Мы – больные люди, ибо у нас мания преследования. С чего бы? Да всё оттуда, из далеких 1930-х годов.

А уж как силен запах тоталитаризма в образовательных учреждениях! «Если ты не … (сделаешь что-либо), то я сообщу… (директору или родителям, в зависимости от того, кто в данной ситуации страшнее и карательнее)». Моему сыну в начальной школе директор казался чем-то типа сатаны, чье незримое око всегда все видит и стоит лишь чуть-чуть провиниться – кара последует незамедлительно. Большой брат смотрит на тебя? Для России это чувство – безусловное завоевание XX века.

Есть ещё цитата из школьно-бытового, своеобразная классика: «Ты что, самый умный?» Посчитайте на досуге, сколько людей в состоянии ответить на этот вопрос адекватно. Страшно быть умным? Ага, ведь их сажают или уничтожают.

На одном из семинаров учительницу обществознания спросили: «Скажите, а в школе есть репрессии?». Дама ответила «Да» таким тоном, будто ее спросили о второй обуви. А знаете, как наказывают первоклассников в одной из пермских школ? Тех, кто плохо себя ведёт (это определяет учитель своей единоличной властью и статусом), ставят стоять всю перемену возле учителя. Заговорить или отлучиться можно только с согласия взрослого, а его еще получить надо. На мой вопрос, почему так, «милая» дама улыбается и, не приходя в сознание, в котором должны быть знания по возрастной психологии и понимание того, что, отстояв перемену, шалун будет резвиться на уроке, отвечает: «Так как же ещё с ними?» И ведь страшно съёрничать что-то типа «попробуйте розги». Она попробует их и скажет, что родители посоветовали. А вот предложение попробовать договариваться, вырабатывать некие конвенции, правила, – встречает недоумение. Как? Зачем? Ведь через власть, основанную на страхе и публичном унижении проще и до поры до времени эффективнее. Тем более из чада пронафталиненный дух будут другие: в семье и, если повезет, в старшей школе-вузе.

Беда в том, что из маленьких унижений вырастает большая ненависть к людям или тотальное равнодушие, или потребность при наличии мало-мальской власти употребить все, что когда-то использовали, давя тебя самого.

Сегодня десталинизация для меня – это проветривание старых шкафов нашего сознания. Давайте выбрасывать шинели, френчи, кители прошлого, пытаясь ограничить власть учителя, полицейского, судьи – любого, стремящегося уничтожать, карать, репрессировать. И быть может тогда мы не увидим в зрачках представителей власти отблесков тоталитарного прошлого:

…Но вдруг в глазу, сощуренном нестрого,