Пермская региональная благотворительная общественная организация
«Центр исторической памяти»

Как делали «врагов народа»

Станковская Г.Ф.

     Политические репрессии обрушивались на головы советских граждан волнами. Каждая новая волна захлестывала значительно больше людей, чем предшествующая. Но никогда гребень кровавой волны репрессий не поднимался так высоко, как в 1937–1938 гг. Вредителей и врагов народа арестовывали десятками и сотнями. Пресса без конца сообщала о разоблаченных шпионах и диверсантах. Недавние кумиры становились объектами публичной травли. Советскому человеку начинало казаться, что враги окружают его со всех сторон. А «черные воронки» неутомимо сновали в поисках новых и новых жертв. 

     Откуда же взялось такое множество врагов народа спустя двадцать лет после Октябрьской революции? Как удалось в короткое время найти неопровержимые доказательства вины тысяч подследственных? Подобные вопросы в 30-е гг. озадачивали немногих. В разгар «перестройки» перед этими вопросами было поставлено уже все советское общество. Ответы на них в общих чертах стали известны уже тогда. Но только в 90-е гг. мы получили возможность взять в руки ранее строго засекреченные документы о том, как фабриковались фальшивые обвинения, о том, как создавали «врагов народа», о том, каким образом и кто это делал. 

     Документы не оставляют никаких сомнений, что руководящей и направляющей силой репрессий было высшее политическое руководство страны во главе со Сталиным. Именно он и его сообщники, облеченные высшей властью, разрабатывали планы, давали директивы о репрессиях в отношении той или иной категории «врагов народа». Репрессивные кампании раскручивались отнюдь не потому, что обнаруживались преступные деяния, а потому, что в верхних эшелонах власти в какой-то миг наступало «прозрение» по поводу очередной затаившейся враждебной социальной группы и давалась команда по ее обезвреживанию.

     Можно сказать, что анкетный принцип ложился в основу технологии организации массовых репрессий. Карательным органам на местах предписывалось в кратчайшие сроки отыскать соответствующих директиве врагов и собрать доказательства их вины. Нерадивость рассматривалась как нелояльность с вытекающими последствиями.

     В Прикамье действовал тот же сценарий, что и везде. О том, как протекала одна из кампаний, повествуют документы архива по делам политических репрессий Пермской области.

     2 июля 1937 г. секретарь Свердловского обкома получает телеграмму, разосланную по решению Политбюро ЦК ВКП(б): «ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на  родину кулаков ... с тем чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки...» Пять дней дается регионам, чтобы представить в ЦК состав троек и подсчитать, сколько людей в области подлежит расстрелу и сколько – высылке.

     30 июля 1937 г. последовал оперативный приказ народного комиссара внутренних Дел Союза ССР № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». «Перед органами государственной безопасности стоит задача самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства...» – так ориентировали непосредственных исполнителей[i]. Так развязывались руки сотрудникам НКВД для преступного произвола и беззакония.

     Осенью по всем районам нашего края* прошли оперативные совещания. Там сотрудники НКВД получили указание начать 5 августа массовую карательную операцию против бывших кулаков и активных антисоветских элементов. Операцию предписывалось закончить в четырехмесячный срок. Подлежащие репрессиям разбивались на две категории. К первой категории относились «наиболее враждебные элементы», подлежащие аресту, после которого предусматривалось рассмотреть их дела на тройках и расстрелять. Во вторую категорию попадали все остальные, признанные менее активными. Их следовало арестовать и после завершения всех формальных процедур («следствие», «судебное» заседание тройки и т. п.) отправить в лагерь на срок от 8 до 10 лет. В Свердловской области, исходя из спущенной свыше разнарядки, планировалось арестовать 10 000 человек.

     Для проведения этой массовой операции в начале лета 1937 г. создается оперативный штаб. Его возглавил начальник Управления НКВД по Свердловской области Дмитрий Матвеевич Дмитриев-Плоткин, 1901 года рождения, уроженец г.Днепропетровска, еврей по национальности, член ВКП(б).

     Летом 1937 г. Дмитриев дает директиву начальникам городских и районных отделений НКВД ликвидировать обнаруженную аппаратом УНКВД в Свердловской области контрреволюционную повстанческую организацию. В ориентировке утверждалось, что организация создана по принципу формирования воинских частей, делится на корпуса, роты, взводы, возглавляют ее «правотроцкисты». Читая документы, нетрудно заметить, что эти установки базировались на искаженных показаниях арестованных. Директива получена – местным органам необходимо любым способом обнаружить вражескую сеть в своих районах.

     Неудивительно, что абсурдный вымысел областного НКВД уже вскоре находит подтверждения на местах. Свердловские чекисты добиваются показаний одного из арестованных, что Свердловская область разбита на шесть повстанческих округов. В Коми-Пермяцкий округ якобы вошли все коми-пермяцкие районы, в Березниковский – Кизел и Чердынь, в Надеждинский – Верхотурье, Ляля, Гари и Ивдель, в Пермский – 22 западноуральских района, в Красноуфимский – 18 районов и в Свердловский – 22 района. Первичной боевой единицей является взвод, который формируется по колхозам, во главе взвода стоит взводный командир. Во главе четырех взводов стоит уполномоченный от начальника повстанческого округа, фактически – ротный командир. Он непосредственно связан с начальником повстанческого округа и действует по его указаниям[ii].

     Для проведения следствия по делам арестованных создаются оперативно-следственные группы в областном управлении НКВД и в горотделах НКВД. Сам Дмитриев, а вместе с ним его подручные Н.Я.Боярский и С.А.Кричман, руководя этими следственными группами, давали прямые установки, чтобы каждый следователь ежедневно «имел в результате своей работы» не менее 10 человек, признавшихся в совершенной ими антисоветской работе. Так следователей вынуждали совершать подлоги[iii].

     В августе 1937 г. бригада из восьми человек под руководством начальника 6-го отдела УНКВД по Свердловской области Боярского прибыла в г.Кудымкар. Результаты не замедлили себя ждать.      

     13 августа арестован председатель окрсовета Осоавиахима Яков Алексеевич Кривощеков, которого обвинили в том, что он «является руководителем и начальником контрреволюционной повстанческой организации». Согласно обвинительному заключению, Кривощеков руководил командным составом контрреволюционной повстанческой организации, разрабатывал план вооруженного восстания против Советской власти, имел связи с 37-ю членами контрреволюционной организации, бывшими белыми офицерами, белодружинниками и кулаками. В обвинении утверждалось, что он «подготавливал вооруженное восстание и захват города Перми, взрыв железнодорожного моста через реку Каму и разрушение Пермского железнодорожного узла, имея в своем распоряжении взрывматериалы: аммонал, минный порох, пулемет системы Дегтярева и боевые винтовки. Вел шпионскую деятельность. Подготовлял взрыв пороховых складов. Использовал для контрреволюционных целей организацию Осоавиахима». Нетрудно догадаться, что все оружие и боеприпасы, имевшиеся в наличии у Осоавиахима, следователи, не мудрствуя лукаво, приписали к арсеналу мифической повстанческой организации. Теперь налицо впечатляющие вещественные доказательства – как не поверить в существование повстанческой организации. «Руководитель» такой организации вряд ли имел шансы уцелеть. Тройка при УНКВД Свердловской области 7 сентября 1937 г. приговаривает Кривощекова к высшей мере наказания. 8 сентября приговор был приведен в исполнение[iv].

     В поисках подтверждений существования контрреволюционной повстанческой организации в Коми-Пермяцком округе составляется список участников повстанческих формирований. Техника составления этого списка была простой: туда записывали всех, на кого имелись данные о бывшей службе в белой армии, о принадлежности к другим партиям, о былых судимостях, о подозрительном социальном происхождении (из кулаков, попов и т. д.).  В конечном счете в список попало около 2 000 человек[v]. Вскоре, согласно этому списку, начинаются аресты «участников повстанческой организации»...

     Кизеловский район также становится зоной следственного беспредела и беззакония. В декабре 1937 г. начальник УНКВД по Свердловской области Дмитриев устанавливает контрольную цифру для арестов по району – 500 человек. Местные чекисты с заданием справились. При этом ордера на арест прилежно выписывались, но постановлений об аресте не принималось, соответствующие бланки заполняли во время допросов. Санкции прокурора на арест также не было.

     Всех арестованных свезли в Кизел и посадили в механический цех законсервированной обогатительной фабрики. О создании хотя бы минимально приемлемых условий для содержания арестованных никто не задумывался, люди лежали на полу в жуткой тесноте, для каких-либо проходов не было места... Следствие по этой группе велось в ускоренном порядке. Для начала получили протокол допроса руководителя контрреволюционной группы. В этом же протоколе 20–30 арестованных перечислялись как участники контрреволюционной группы.

     На допросы следователям дали только одну ночь. Установка ставилась четко: добиться максимального количества признавшихся участников контрреволюционной группы. В качестве практической контрреволюционной деятельности фиксировались все факты аварий, о которых говорили на допросах свидетели. В результате получалось, что все производственные поломки и аварии не были случайны, а являлись умышленными вредительскими или диверсионными действиями. Без какой-либо проверки все они приписывались арестованным. Допрос арестованных начинался с вопроса о принадлежности к контрреволюционной организации или группе. Большинство из них, в основном трудпоселенцы, под влиянием кем-то пущенных слухов о том, что их ожидает новая ссылка, признавали себя виновными в эт[ША1] ом.

     На следствие по делу на 500 человек хватило двух недель. Рассматривалось дело тройкой УНКВД Свердловской области. Председательствовал заместитель начальника УНКВД Дашевский, присутствовали секретарь обкома ВКП(б) Берман и военный прокурор Покровский. «Во время заседания дела никто из членов тройки не смотрел и просили зачитывать. Смотрели по повесткам и решали...» – рассказывал потом один из следователей[viii]. В общей сложности Кизеловский горотдел НКВД арестовал тогда около 2 000 человек. Подавляющее большинство из них расстреляли или отправили в лагеря.

     А вот как проводилась в г.Краснокамске операция по трудпоселенцам-татарам. Началось все с директивы начальника УНКВД по Свердловской области Д.М.Дмитрие-ва, «спущенной» в декабре 1937 г. В ней содержалось требование усилить следственную работу. Следователей клеймили за то, что они допускают дачу обвиняемыми показаний, где они признаются лишь в антисоветской агитации. Вышестоящим инстанциям требовалось нечто иное. Далее четко указывалась цель. Утверждение о том, что татары и кулаки – база иноразведок, шпионы и диверсанты, сопровождалось недвусмысленным указанием, что нельзя ослаблять работу по пресечению этих преступлений[ix].

     Далее события разворачивались таким образом. Следственная бригада, прибыв в Краснокамск, обратилась в комендатуру трудпоселка с просьбой предоставить списки и личные дела трудпоселенцев. Получив эти документы, следователи на глазок подбирали людей для предполагаемого ареста. Составив таким образом список, бригада приступала к операции. Никакие процессуальные формальности не волновали ее организаторов. Ни ордеров, ни постановлений на арест не выписывалось. Вооруженные люди просто врывались в бараки и арестовывали попавших в черный список. Потом их сажали в грузовики партиями по 50–60 человек и направляли на вокзал, где их должны были ожидать выделенные специально для этой операции железнодорожные вагоны.

     Пока арестованных татар рассаживали по грузовикам, их семьи, родственники и знакомые толпами собирались у стоянки автомашин. Женщины и дети плакали, некоторые мужчины открыто выражали недовольство совершаемым произволом. Но это сразу же пресекалось. Тех, кто пытался протестовать не в меру рьяно, согласно заблаговременно отданному приказу, втаскивали на борт грузовиков и арестовывали. Когда автомашины с арестованными направились к вокзалу,  толпы,  их окружавшие, двинулись за ними в том же направлении, увлекая за собой зевак.

     Когда первая партия прибыла на вокзал, оказалось, что железнодорожные вагоны еще не прибыли из Перми. Люди на  машинах вынуждены были ожидать прибытия вагонов. Вокруг грузовиков снова собралась толпа. Органам пришлось попотеть, чтобы нейтрализовать особо любопытных.     

     В Перми для ускорения разбирательства согнали татар в одну большую комнату в помещении горотдела, а затем по одному вызывали на допрос и давали подписывать фиктивные протоколы, после чего направляли в тюрьму[x]. 

     Несколько позже чекисты провели операцию по «кулакам». 750 трудпоселенцев, как кулаков, так и рабочих, было арестовано в январе 1938 г. по указанию начальника Пермского горотдела НКВД В.Я.Левоцкого в Краснокамском районе без наличия к этому реальных оснований. В следственном деле они фигурируют как участники контрреволюционной, шпионской, повстанческой  организации[xi].

     В начале 1938 г. для проведения специального расследования следственная группа выезжает в Добрянку, где было арестовано около 120 человек кулаков-спецпере-селенцев, высланных из пограничной полосы. Перед командировкой следователи получили установку, что следственными материалами уже доказано: румынская разведка создала среди ссыльных крупную повстанческую, диверсионную, шпионскую организацию. Поэтому следствие нужно провести в 5–6 дней. В целях ускорения следствия  больших протоколов не писать, а только указывать в них, что арестованный является участником этой контрреволюционной организации, завербован таким-то и провел ту или иную диверсионную работу. Поработав с арестованными, следователи убедились, что никаких компрометирующих материалов на них, кроме того, что они ссыльные кулаки, не существует. Но запущенную карательную машину уже нельзя было остановить – кулаков все равно осудили[xii].

     Одна за другой прокатывались по стране репрессивные кампании. На каждую директиву об усилении борьбы с той или иной группой замаскировавшихся врагов местные органы должны были ответить арестами и приговорами. А что делать, если соответствующих врагов нет в поле зрения «компетентных органов»? Чекисты на местах быстро нашли способ проведения операций с выполнением заданных установок. К примеру, поступает директива об усилении борьбы с агентами иностранных разведок. В Перми агентов находят очень просто: через адресный стол и через спецотделы предприятий выявляются лица с иностранными фамилиями. На них тут же выписываются постановления, где указывается, что они причастны к разведовательным органам. Аресты производятся без санкции прокурора. В число арестованных зачастую попадают и русские, старые кадровые рабочие, члены ВКП(б), и такие «иностранцы», которые унаследовали фамилию от своих прадедов, никогда не бывавших за границей. По одному только Мотовилихинскому району арестовали 200 человек с иностранными фамилиями[xiii]. Можно докладывать: шпионы ликвидированы!

     Когда массовые чистки только начинались, пермские энкавэдэшники старались вести аресты, опираясь на данные своей агентуры. Однако вскоре от этого отказались. С одной стороны, многие агенты сами попали «в ежовые рукавицы». С другой стороны, агентура не давала то, что требовало начальство, по большей части информируя лишь об «антисоветских» разговорах.

     Начальник областного управления НКВД Дмитриев нашел простой способ интерпретировать поступающие сообщения. Он дает установку «исключить из справок антисоветские разговоры и предложить писать шпионаж, диверсию и террор»[xiv].

     И чем дальше катилось красное колесо большого террора, тем меньше НКВД использовало видимость объективной информации о контрреволюционных преступлениях. Все больше и больше занимаются органы подгонкой анкетных данных будущих жертв под поступающие директивы.

     С грубейшими нарушениями существовавшей законности подверглись аресту в ходе соответствующих кампаний бывшие эсеры, меньшевики и участники других политических партий. Никаких других компрометирующих материалов, кроме членства в небольшевистских партиях, на них не было. Однако существовали заранее составленные списки, которые, по существу, и стали основанием для ареста[xv]. Значительная часть этих людей прошла через тройку и получила расстрельный приговор[xvi].

     Такая же участь постигла и так называемых харбинцев: так в энкавэдэшных инструкциях и приказах именовались бывшие служащие Китайско-Восточной железной дороги и реэмигранты из Маньчжоу-Го. В оперативном приказе наркома внутренних дел СССР Н.И.Ежова от 20 сентября 1937 г. говорилось, что «аресту подлежат все харбинцы». В первую очередь предписывалось «аресто-вать работающих в НКВД, служащих в Красной Армии, на железнодорожном и водном транспорте, в граждан-ском воздушном флоте, на военных заводах, в оборонных цехах других заводов, в электросиловом хозяйстве всех промпредприятий, на газовых нефтеперегонных заводах, в химической промышленности»[xvii]. Во вторую очередь следовало арестовать всех остальных «харбинцев», работающих в советских учреждениях, совхозах, колхозах и проч. Кроме того, от областного управления НКВД местные органы получают установку, «что за каждого оставшегося харбинца... будет отвечать тот оперуполномоченный, в чьей части это будет обнаружено»[xviii]. Согласно дьявольской логике НКВД, все «харбинцы», конечно, обвинялись в том, что они являются агентами японской разведки. Чтобы выбить необходимые признания из обвиняемых, поступает указание «применять все меры вплоть до физического избиения арестованных»[xix]. 

     В репрессивную мясорубку попали также финны, поляки и лица других национальностей. «По национальным признакам определялась принадлежность арестованных к той или иной разведке: белорусы – к польской разведке, эстонцы – к эстонской или немецкой разведке, татары и другие национальности восточных народов – к японской, немцы – к немецкой разведке... По анкетам составлялись группы – резидентуры с указанием резидентов, затем составлялись протоколы, в которых указывались придуманные каждым следователем факты диверсий, террора, повстанчества и вредительства», – так впоследствии рассказывали бывшие опера о своих методах ведения следствия[xx].

     При ведении следствия в областном и городских отделах НКВД широко применялись методы провокаций. Следователи, с ведома руководящих оперативных работников, уговаривали арестованных подписать сфабрикованные ими протоколы. При этом они заявляли арестованным, что их показания нужны в интересах Советской власти, что за преступления, в которых они сознались, их привлекать к ответственности никто не будет. Показания нужны лишь для того, чтобы предъявить счет иностранным государствам, проводящим агрессивную политику, направленную против СССР.

     Помимо уговоров, которые велись следователями, провокационная обработка арестованных продолжалась и в камерах специально привлеченными лицами из числа арестованных[xxi].

     Применялся  метод «допроса арестованного под «ка-рандаш», т.е. показания арестованного следователь записывал карандашом, а подписывать этот протокол давал ему чернилами. После следователь резинкой счищал показания, написанные карандашом, и  вместо них воспроизводил фиктивные показания, которые записывал чернилами. Таким образом, выходило, что арестованный признавался в преступлении, которого никогда не совершал.

     Существовал также двухпротокольный допрос, при котором следователь еще до вызова арестованного имел у себя заранее сфабрикованный протокол показаний с  признаниями о принадлежности к шпионской, диверсионной или иной контрреволюционной организации. Вызвав арестованного на допрос, следователь записывал в протокол все то, что рассказывал арестованный, но старался отвлечь его внимание и дать ему на подпись заранее сфабрикованный протокол показаний. Не подозревая обмана со стороны следователя, арестованный подписывал протокол показаний, не читая их, и, таким образом, считался «сознав-шимся».  Кроме того, работники горотделов НКВД практиковали и такие методы, как подпись фиктивных показаний арестованного самим следователем, в то время как арестованный не вызывался и не допрашивался.

     Применялось также подписание арестованным своих показаний постранично, а не после каждого ответа. В этом случае обвиняемому задавали вопрос: «признает ли он себя виновным?» Получив отрицательный ответ, следователь все же записывал, что обвиняемый признал себя виновным в шпионаже или диверсии, и, не давая подписывать этот ответ, задавал следующий вопрос о знакомых или родственниках. Записав ответ обвиняемого, следователь давал ему подписать протокол в конце страницы, что арестованный и делал, а следовательно, подписывал и все показания, изложенные на данной странице.

     Широко использовался метод прямого обмана подследственного. В этом случае обвиняемому зачитывали одни показания, а на подпись давали другие. Этим методом, как правило, пользовались сотрудники горотдела НКВД, расследовавшие дела татар, арестованных по фиктивному делу повстанческой, шпионско-диверсионной организации, руководимой японской резидентурой[xxii].

     Зачастую следователи ограничивались лишь получением от арестованных заявлений, в которых излагалось в общих фразах, что они являются шпионами, диверсантами или проводят еще какую-либо контрреволюционную деятельность. Как правило, это заявление оформлялось, и на этом следствие заканчивалось.

     В результате применения в ходе следствия провокационных методов областной и все городские отделы Урала ежедневно получали большой процент признавшихся. Количество их иногда исчислялось сотнями[xxiii].

     Вот только несколько характерных примеров. Пермским горотделом  НКВД в середине 1937 г. репрессирована искусственно сфабрикованная польская националистическая шпионско-диверсионная организация, руководимая ксендзом Будрисом и насчитывавшая в своих рядах до 100 человек. Осенью того же года таким же порядком создается вымышленная польская шпионско-диверсионная и террористическая организация, возглавляемая польским перебежчиком Кривченей. В эту организацию НКВД включило более 150 человек из 500 арестованных перебежчиков и политэмигрантов, доставленных в Пермь из г.Первоуральска (Свердловская область). В феврале – марте 1938 г. фантазии НКВД порождают шпионско-диверси-онную организацию во главе с немцем Баумгартеном, работавшим на Краснокамском бумкомбинате. Любопытно, что в эту фиктивную организацию включили всех арестованных нерусской национальности, работавших ранее на разных предприятиях г.Перми. Аресты этих лиц производились без наличия каких бы то ни было  компрометирующих их материалов.

     На глазах у начальника горотдела НКВД следователи избивали арестованных. Впрочем, и сам начальник занимался рукоприкладством. Русские арестованные превращались в арестованных других национальностей, рабочих и служащих показывали бывшими кулаками или торговцами по воле следователя. Все это сходило с рук и даже поощрялось руководителями УНКВД[xxiv].

     Однако, вопреки бытующим представлениям, до физических мер воздействия дело доходило нечасто. «Абсолютное большинство обвиняемых фиктивные протоколы допроса подписывали  «добровольно». Арестованных вызывали по 20–30 человек одновременно в одну большую комнату, где их рассаживали за столы и предлагали подписывать протоколы допроса... Были случаи, когда для «развлечения» арестованных при подписании ими протоколов допроса играл патефон...» – вспоминал впоследствии один из рядовых проводников Большого террора[xxv].

     Следственные бригады пользовались также методом подкармливания арестованных за счет средств УНКВД. Деньги расходовались и оформлялись на агентурно-оперативную работу, а фактически шли на камерную обработку арестованных. Особенно часто эта практика применялась к «правотроцкистам». Поскольку они содержались в камерах внутренней тюрьмы и специальном отделении, то рассадка арестованных производилась таким образом, что несознавшиеся специально пересаживались к сознавшимся. Последних же,  как правило, следователь уговаривал «обработать» несознавшихся в интересах следствия.

     При этом таким «колунам», как их называли сами чекисты, создавалось наиболее привилегированное положение: их подкармливали, устраивали свидания, передачи. Арестованных уговаривали, чтобы они не меняли позиции. Им говорили, что «военная коллегия присудит высылку или тюремное заключение до 5 лет». В следовательской среде было принято считать, что одни арестованные, «сознавшиеся», крепко себя держат, другие, «колеблющиеся», хотя  и «сознались», надо их чаще вызывать и уговаривать.

     Энергично «отрабатывался» актив «колунов», который систематически работал в камерах с непризнавшимися. Были случаи, когда дела на этих арестованных на очередной военной коллегии не докладывались, а оттягивались, с расчетом, что между первым и вторым заседанием ВК помощники-«колуны» понадобятся для обработки новых арестованных. А однажды, в связи с недостатком «сознавшихся», для обработки непризнавшихся по распоряжению заместителя начальника управления НКВД по Свердловской области Д.М.Варшавского во внутреннюю тюрьму специально перебрасывают группу уже осужденных «помощников».

     Самая горячка «обработки» арестованных наступала накануне приезда военной коллегии. Дни и ночи весь следственный аппарат управления занимался беседами с арестованными, носящими характер уговоров, увещеваний и даже подготовки сценариев выступления подследственного во время суда. Интересно, что следователи не только вызывали арестованных к себе, но и сами ходили по камерам и вели беседы в указанном духе.

     Арестованные содержались в неимоверно тяжелых условиях. Как вновь организованные временные тюрьмы, так и постоянные были переполнены. Люди долго мучились в чрезвычайной тесноте. И это само по себе можно назвать пыткой. Такая обстановка в известной мере тоже способствовала скорейшему признанию подследственным несуществующей вины.

     В отношении арестованных, которые упорно отказывались признать свое участие в контрреволюционной организации или подписать заранее заготовленный протокол, применялись методы физического воздействия. Самым распространенным, по утверждению бывших следователей, был «конвейер» – допрос арестованного с подменой следователей или с длительным содержанием арестованного в кабинете[xxvi]. Выдержать несколько часов, а тем более несколько дней «конвейера» подавляющему большинству сопротивлявшихся оказывалось не под силу...

     До сих пор исследователи ломают голову в поисках ответа на вопрос: зачем власть предержащие добивались формального признания вины своими жертвами, зачем прибегали к провокациям и прямому обману подследственных ради их подписи под компрометирующими показаниями? Не проще ли было публично обвинить несчастных во всех смертных грехах и покарать без всяких излишних трудов и формальностей? По всей видимости, не проще. Законы тоталитарной логики отличаются от общечеловеческих. Для Системы немаловажно было всеобщее признание справедливости происходящего. Жертвы должны были осознавать необходимость суровых мер по отношению к врагам народа, в борьбе с которыми можно закрыть глаза на такую частную несправедливость, как собственное дело. Рядовые чекисты не должны сомневаться в существовании сотен тысяч врагов. Если они не могут найти их, не применяя фальсификаций, причину надо искать в их собственной неумелости. Это позволяет властвующей элите держать массу в повиновении; боязнь противопоставить себя Системе и фанатическая убежденность в непогрешимости вождей локализуют и блокируют иногда пробуждающееся недовольство.

     Следователи-фальсификаторы, попавшие впоследствии на скамью подсудимых, чувствовали, что происходит что-то неладное, но старались не думать об этом. По их показаниям «командование УНКВД утверждало на совещаниях, что все то, что мы делали, исходило из указаний партии и правительства»[xxvii]. Некоторые сотрудники пытались протестовать против составления фиктивных протоколов и других «упрощенных» методов ведения следствия. Таких запугивали, а самых строптивых увольняли из органов. Но большинству проще было «поверить» в необходимость и праведность методов работы НКВД. На совещаниях из уст своих начальников Дашевского и Левоцкого рядовые сотрудники Пермского горотдела выслушивали недвусмысленные заявления, «что малейшее понижение темпов разоблачения врагов будет расцениваться как отказ вести борьбу с классовым врагом»[xxviii]. Безоглядно довериться своему руководству или попасть под подозрение в недостаточной лояльности – такая альтернатива ставилась перед «бойцами невидимого фронта».

     Чекисты испытывали давление не только со стороны своего начальства. На путь фальсификаций их подталкивали и партийные руководители, придавая творившемуся произволу видимость законности и целесообразности. Один из следователей так объяснял свои действия на заседании военного трибунала: «Мое чутье большевика притупилось благодаря тому, что секретарь [обкома] Буханов всегда постукивал меня по плечу и говорил: «Вася, жми». Он сам давал мне список на целый ряд  коммунистов-иностранцев и истолковывал недвусмысленно международную обстановку. Я поэтому не мог разобраться, я верил приказам наркома и разъяснениям областных работников партии»[xxix].

     Характерно, что, стоя перед военным трибуналом в августе 1939 г., пермские следователи-фальсификаторы, по существу, не раскаялись в реально совершенных ими преступлениях. Они раскаивались только в том, что поверили своим начальникам-врагам, подтолкнувшим их к неправильным методам дознания. Необходимость массовых репрессий не ставится ими под сомнение, не испытывают они нравственных мук за изломанные судьбы и прерванные жизни сотен ни в чем не повинных своих жертв.

     В результате преступного ведения следствия органами НКВД тысячи жителей Прикамья попали под каток репрессий, отправились в лагеря и на эшафот. Разгул Большого террора 1937–1938 гг. унес жизни 7 319 расстрелянных.

Количество расстрелянных в Прикамье в 1937–1938 гг.[xxxi]

     17 ноября 1938 г. Центральный Комитет ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров СССР подводили итоги работы органов НКВД за 1937–1938 годы. Великая чистка в целом признавалась большим благом для страны. Ставилась задача дальнейшей борьбы с «врагами народа».

     Однако основной смысл ноябрьских решений заключался не в одобрении репрессивной работы карательных органов. Напротив, политическое руководство, исходя из целого ряда разнообразных соображений, делало шаг к ограничению масштабов репрессий и установлению партийного контроля над политической полицией. В постановлении отмечались «крупнейшие недостатки и извращения в работе органов НКВД и Прокуратуры». Именно на них возлагалась вся тяжесть вины за творившиеся беззакония. 

     С лета 1938 г. начались аресты бывших руководящих работников УНКВД и следователей, ставших винтиками в системе Большого террора 1937–1938 гг. на территории нашего края. Это были молодые люди, как правило не старше 30 лет, в большинстве своем с начальным образованием, выходцы из мещан и крестьян. Некоторые из них родились и выросли за пределами нашего края, другие – местные. На закрытых заседаниях военной коллегии Верховного суда СССР и военных трибуналов войск НКВД Московского и Уральского округов рассматривались следственные дела по обвинению бывших сотрудников НКВД. Начальник управления НКВД по Свердловской области Д.М.Дмитриев и начальник Кизеловского горотдела УНКВД Д.А.Шахов пошли под расстрел, остальные получили от  2 до 25 лет лишения свободы. В то[ША2]  же время «бериевскую» чистку пережила значительная часть чекистских кадров образца 1937 г. После небольшого затишья  репрессивная машина начала вновь набирать обороты. Методы ведения следствия в целом не менялись... 

• Задать свой вопрос на сайте

• На повестке дня

  Возвращение имён - Пермь - 2024. Несколько слов об итогах

  

  29 октября "Пермский Мемориал - Европа" и телеграм-канал "Пермь 36,6" провели акцию "Возвращение имён". В этом году акция прошла в формате онлай-трансляции на YouTube-каналах организаторов. Ведущими эфира были наши давние друзья и члены "Мемориала" Юлия Балабанова и Владимир Соколов. Вот несколько фактов о прошедшем "Возвращении имён - Пермь - 2024". 

  ВОЗВРАЩЕНИЕ ИМЁН . ПЕРМЬ . 2024 . ТРАНСЛЯЦИЯ

  

• Полезная информация

  ВИДЕОЦИКЛ «УСТНАЯ ИСТОРИЯ»

  ВЕСТНИКИ «ЦЕНТРА ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ»

  КАРТА ГУЛАГА В ПРИКАМЬЕ

  КАРТА МЕМОРИАЛОВ В ПРИКАМЬЕ

  МАРТИРОЛОГ ЖЕРТВ ТЕРРОРА

  БАЗА ДАННЫХ «УСТНАЯ ИСТОРИЯ»

  АРХИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ

  ПОИСК РЕПРЕССИРОВАННЫХ

• Видео

• Наши ссылки

  

© ПРБОО «Центр исторической памяти», 2022 г.

Данный веб-ресурс ранее принадлежал общественной организации «Пермское краевое отделение общества «Мемориал» (ликвидирована российскими властями в апреле 2022 года; это решение обжалуется в суде). Исключительные авторские права на опубликованные информационные материалы переданы ПРБОО «Центр исторической памяти»