«Этот страх все еще окружает наш народ»

21.06.2024

К дню памяти второй эстонской депортации, 14 июня, мы поговорили с жителями Эстонии разных поколений о том, как депортация повлияла на жизнь их семьи, как сохраняется память о ней и как воспринимается депортация сегодня.

Для эстонцев обе депортации — мартовская 1941 года и июньская 1949 года — очень сближены. Хотя в рассказах разных людей есть указание на то, о какой конкретно из двух депортаций идет речь, но в целом — для эстонцев они объединены общей болью, общей травмой и общей памятью о советском терроре.

Братья Аисмаа: Mihkel, умер в Сосьве, Aleksei, расстрелян в Сосьве,
Artemi , расстрелян в Норильлаге, Tõnis, бежал в Швецию,
пятый брат Юрий тоже бесследно исчез в Сибири.
Фото из семейного архива Рауля Ребане

Ася Кузнецова, ученица 10-го класса тартуской гимназии:

В школе об этом всегда говорили, начиная с младших классов, на уроках истории и даже вне уроков. У нас было много проектов или работ, которые помогали рассказывать личные истории и воссоздавать память об этих событиях. Память о депортации — это очень часто именно личные истории внутри семьи, которые помнят и рассказывают. Они могут быть и смешными, и серьезными, и грустными, но их продолжают передавать из поколения в поколение.

В нашей школе один юноша в рамках своей работы 11-го класса сделал проект, в котором провел лекцию, где рассказывал, как изучать историю депортации на примере своей семьи. Там он давал практические советы о том, как изучать эту тему в своей семье, как получать дополнительную информацию и что с этим потом делать. По-моему, очень классно, что молодые люди занимаются такими вещами, и видно, что эта тема все еще активно обсуждается, и остается память об этих событиях.

Мое отношение к депортации не настолько личное, как у многих эстонских семей. Насколько я знаю, в моей семье не было депортированных, по крайней мере я об этом не слышала. Я переживаю историю других людей и их семей, хотя это не может сравниться с тем, как если бы это была история о моих родственниках.

Помню какие-то детали, например условия, в которых были депортированные — было очень холодно, было очень мало места, людям давали очень мало времени на то, чтобы собраться, люди брали первые попавшиеся вещи, как можно больше теплых вещей. Были истории о том, как люди пытались избежать депортации, например убегали из дома, оставляли квартиру или дом в таком состоянии, что казалось, что они бежали впопыхах, хотя это было не так.

Но все эти воспоминания немного для меня смешиваются, поскольку у меня нет опыта личной истории из моей семьи, и я уже не помню этой истории, рассказанной лично кем-то. Это просто куски уроков истории, обрывки каких-то видео, которые я смотрела, и рассказов, которые я читала.

Рауль Ребане, сотрудник Института исторической памяти Эстонии, 1953 г. р.:

Депортация оставила большой след в коллективной памяти и до сих пор продолжает на нее влиять. Каждый год мы ее вспоминаем и проводим памятные мероприятия.

Конечно, поколения уходят, но новые поколения благодаря родителям не теряют прямую связь с прошлым. Когда моя мама объясняет, как в 1940 году это все случилось, говорит, что люди не понимали, что гитлеровская Германия и Советский Союз собираются напасть и оккупировать маленькие страны.

За 20 лет у людей уходит страх, они думают, что безопасность — это навечно. Но когда у тебя такой сосед, то ничего вечного нет, как мы видим сейчас по ситуации в Украине. И страх продолжает жить в душах людей.

Я лично никогда не был в Сибири, но благодаря семейным рассказам я как будто никогда не возвращался оттуда. Потому что всех моих родственников 14 июня 1941 года сослали — и дедушку, и троих его братьев, и бабушку, и дядей моих — одному тогда было 11 лет, другому 14. Потом и другие родственники были в лесах, их преследовали чекисты. И вот этот страх, что в любой момент может прийти солдат с оружием и сказать — «у тебя полчаса на сборы, и пошли» — остался в памяти у многих.

В каждой из стран Балтии снят как минимум один художественный фильм о депортации, но у меня есть мечта, что однажды где-то кто-то сделает такой крупный эпический кинорассказ о том, что же в действительности тогда случилось, типа фильма «Катынь».

Во многих школах дети записывают воспоминания своих прадедов, проводятся разные мероприятия, люди ходят туда с детьми, чтобы молодое поколение это не забывало. Так что депортация — это проект памяти. Человек без памяти очень быстро может стать рабом. И новое поколение, которое скоро возьмет на себя руководство страной, не должно забывать важные события из истории своего государства. Я рад, что учителя и ученики сами делают очень многое для сохранения памяти. В этом есть простой и понятный месседж — «мы не забудем».

Айвар М., преподаватель биологии, 1970 г.р.:

Мои родители в то время были детьми. Тогда дедушка и бабушка, родители мамы, были в среднем возрасте, и я знаю по рассказам матери, что их семья бежала в леса. Кажется, это было в 1949 году.

Они жили в Южной Эстонии. Какой-то знакомый из муниципалитета сказал им: что-то готовится, лучше уйти. Они были довольно богатыми людьми, у них была земля, и им сказали, что в ближайшие дни будет, похоже, депортация. Они ушли жить в лес на семь-десять дней, и это их спасло.

Я помню, что в детстве видел соседку, старую женщину, которая была в Сибири. Богатые семьи, которые имели больше земли, были в списках на депортацию. Семья отца была довольно бедной, у них была только одна корова, и их не было в списках. Поэтому они не пострадали.

Был страх. Не паника, но все время был страх, что это может повториться. В семье об этом было запрещено говорить с детьми, но отец все-таки говорил с нами в детстве. Кажется, ругал советскую власть, но объяснил, что нельзя ругать власть публично.

Думаю, у моих родителей это был страх. А для нас, детей, это была уже скорее осторожность. И эта осторожность до сих пор во мне сидит.

В советское время я еще учился в школе. Потом пришла Эстонская республика, я видел Поющую революцию, в юности участвовал в Балтийской цепи.

В советское время была, во-первых, относительная бедность. Во-вторых, отсутствие свободы — ты должен был всегда думать, что, где можно говорить. Из поколения постарше меня многие не могли получить высшее образование потому, что они что-то сказали против советской власти. Ну и конечно, отсутствие возможности поехать за границу. И какое-то во мне, и во многих людях в Эстонии есть неприятное чувство по отношению к советским или русским людям. Хотя было среди них много знакомых, и они могли быть приятными людьми, но было такое общее чувство, что надо быть осторожным с русскими.

Мой отец приятельствовал со многими русскими, некоторые из них летом даже жили у нас на даче, появились знакомые, мы дружили и были в Петербурге у них в гостях. Вроде ничего такого не было, но все равно советских, русских побаивались и многие их даже ненавидели. Думаю, такое чувство и в наше время влияет на отношения между народами.

Я еще помню старшее поколение. Дядя и тетя и друзья родителей говорили, что у них дома что-нибудь лежит, чтобы защищать себя, если за ними опять придут. У кого-то охотничье оружие, у кого-то — что-то еще. Они, я думаю, все время готовились.

Меня лично это уже не так касалось. В моей жизни влияние оккупации скорее касается образования, потому что в советской школе все мы должны были учиться какой-то неправильной истории, а потом родители или кто-то из домашних нам объясняли, «как все было на самом деле».

В то время была радиостанция «Свободная Европа», она вещала из Америки и Германии. Советская власть этому мешала, глушила передачи, но эти радиоволны все равно как-то ловили. Отец слушал это радио и ходил по комнатам с радиоприемником, чтоб найти место, где лучше слышно.

Думаю, моему поколению Эстония и свобода дороже, чем более молодым людям. Мы умеем это ценить больше, чем те, кто родились уже в свободной Эстонии. И, наверное, чувствуем больше опасности. Мы помним то время, и мы не хотим обратно.

Катрин Бооде, преподаватель эстонского языка, 1976 г.р.:

Как депортация повлияла на мою семью? В 1949 году были депортированы мои бабушка, прабабушка и папа, которому на тот момент было 12 лет. Мой дедушка поехал за ними добровольно, чтобы помочь семье выжить. К счастью, они все вернулись живыми в Эстонию. Им помогло выжить то, что бабушка прихватила с собой швейную машинку (она очень хорошо шила) и обшивала местных женщин, зарабатывая этим деньги и продукты. Дедушка был плотником, который в Сибири быстро построил дом. Они сразу завели корову.

Папе было очень тяжело, первый год в школе были только колы и двойки, русского языка он не знал совсем. К тому же одноклассники обзывали его фашистом. Любви к советской власти мои бабушка и дедушка со стороны папы никогда не испытывали. Была ненависть, но не открытая — в семье при детях об этом не говорили.

Я только сейчас начинаю многое понимать. Я и мой брат были обычными советскими школьниками. Мы учились в русскоязычной школе (это решение моей мамы, чтобы у детей было больше возможностей в жизни), но при бабушке и дедушке нам запрещалось говорить на русском языке.

А когда я первый раз выходила замуж, то мой дедушка сказал, что внешность моего мужа сильно напоминает ему машиниста поезда, который вез их в Сибирь. Один в один, как он сказал.

Можно представить, какая сильная психологическая травма была у него. Ведь замуж я выходила в 1997 году, а в Сибирь их согнали в 1949 году. А он помнил лицо машиниста поезда. Мой папа сейчас уже очень пожилой человек, но он вообще не хочет рассказывать о том периоде его жизни, хотя мой старший сын пытался расспрашивать.

В прошлом году в марте я была в Хаапсалу и там в часовне замка нашла книги про депортацию. Много томов толстых черных книг. Я не знаю, почему они там были, там целая комната была отведена под тему депортации. Что-то типа документального музея. В этих книгах я нашла и фамилии своих родственников.

Фото из архива Катрин Бооде