«Отец нас поцеловал — и на этом все»


Автор: Виктория Аракелян

Редактор: Лариса Жукова

Источник

06.03.2021

До сорока лет Светлана Даукст уничтожала любые справки и документы, свидетельствующие о судьбе ее семьи. Из страха она даже не заводила себе сберкнижку. Но желание сохранить память об отце, расстрелянном в 1937 году по решению «тройки», привело ее спустя семьдесят лет на акцию «Возвращение имен» на Лубянской площади. Заведующая архивом Международного Мемориала Алена Козлова взяла у нее интервью. На основе архивных данных «Такие дела» рассказывают историю Светланы и ее родителей. Материал публикуется в рамках совместного проекта с Международным Мемориалом*

Десятилетняя Света стоит у квартиры № 9 в угловом доме на Брестской улице. До того как ее родителей арестовали — сначала папу, а потом и маму, она жила здесь. Но сейчас девочка смотрит на закрытую дверь и с тревожным интересом ждет, как ее откроет кто-то незнакомый. Из-за двери раздается громкий лай. Скоро Новый год. 

Света стучит ногами в дверь — до звонка пока не дотянуться. Рядом в качестве поддержки младший брат и кузены — их сюда отправили тетушки забрать елочные игрушки из старой квартиры. Повзрослев, Светлана Ивановна Даукст поймет, что игрушки были просто предлогом. Тетки не могли понять: как так, отняли трехкомнатную квартиру и выгнали детей? Кто там теперь живет? За попытки утолить любопытство взрослых женщин могли бы и забрать — решили отправить на разведку детей: своих и племянников. 

Дверь открывается, Света видит изумленное мужское лицо. Это работник НКВД — квартиру семьи Даукст ему подарили на следующий день после ареста матери. Рядом лает огромная овчарка. Мужчина тщетно пытается что-то сказать сквозь лай. В конце концов он, глядя на толпу мелюзги во главе с десятилетней Светой, спрашивает, что нужно. «Дайте нам елочные игрушки», — жалобно говорит Света. Незнакомец скрывается за дверью, уводит собаку и через несколько минут возвращается с двумя коробками игрушек. Дверь квартиры № 9 снова закроется перед Светой — на этот раз навсегда.

«Это мой папа был — ходил с портфелем!»

Светлана родилась в Москве в 1927 году в семье начальника Перовского вагоноремонтного завода НКПС Ивана Петровича и домохозяйки Евдокии Ивановны. В 1928 году появился младший брат Борис. Родителей она очень любила, особенно папу, хоть и боялась его. 


Слева направо: Борис Даукст, 1928 года рождения, и Светлана Даукст, 1927 года рождения.
Ялта, 1933—1934 годы Фото: архив Международного Мемориала

«Он был директором завода — а я очень боялась всех, кто ходит с портфелем, — смеется Светлана. — Когда приходил с портфелем, пока не положит его, я боялась». И добавляет: «Еще он ездил на машине и, как это принято было тогда, ходил в галифе».

Семья жила в трехкомнатной квартире у Белорусского вокзала на Брестской улице. Больше всего Светлане запомнился буфет — там она ребенком проводила больше всего времени. «Он с такими лилиями был внизу, а внутри стояли белые мешки с колотым сахаром. Я туда забиралась, закрывала дверку и грызла его, пока меня не находили, — вот так я любила», — вспоминает она. 

В доме Даукст частым гостем был Лазарь Моисеевич Каганович — сподвижник Сталина, в то время руководивший Транспортной комиссией ЦК ВКП (б). Светлана Ивановна вспоминает, как отца наградили первым орденом «Знак почета», — их тогда пустили гулять в Парк культуры без билетов. Потом отцу присудили много орденов. 

Детство Светланы было безмятежным — она не помнит тревожности взрослых или разговоров об арестах. Но один эпизод, случившийся незадолго до ареста мамы и папы, ей запомнился. В тот день ее родители раскрыли газету на развороте с фотографией четырех военачальников. «То ли их уже [расстреляли], то ли должны, — вспоминает она, — и я запомнила фамилию — Блюхер. Такой непростой разговор был между родителями, <…> и слышала, что тревожный был».

«Отец нас поцеловал — и на этом все»

14 июня 1937 года семья Даукст отдыхала на даче. Вдруг ночью погас свет, а затем в дом зашли несколько человек. Светлана подумала, что это монтеры пришли чинить электричество. Но эти люди не собирались ничего чинить — велели всем одеваться. Евдокия Ивановна стала одевать детей. Всех повели на заводоуправление. «Я до сих пор помню последний поцелуй отца. Он поцеловал — и меня, и брата. И все. На этом все», — вспоминает Светлана. 


Иван Петрович Даукст около своего дома. Деревня Друки, Латвия, 1919 год 
Фото: архив Международного Мемориала

После ареста мужа ее мать часто ходила «в Бутырки эти», пыталась что-то выяснить, но ей ничего не говорили. Брат Евдокии Ивановны предупреждал, что эти визиты ей «аукнутся». Но она не слушала.

21 сентября отец Светланы был приговорен ВКВС к высшей мере наказания. Его расстреляли в тот же день. Согласно выпискам, которые уже позже из следственного дела сделала дочь, он обвинялся в руководстве «диверсионной организацией, проводившей по заданию японской разведки диверсионную работу на Перовском вагоноремонтном заводе с 1933 года» и был признан виновным по статьям 58-7, 58-8,58-9 и 58-11 УК РСФСР (подрыв государственной промышленности, совершенный в контрреволюционных целях; террористические акты, направленные против представителей советской власти; причинение ущерба системе транспорта в контрреволюционных целях и организационная деятельность, направленная на свершение или подготовку контрреволюционных преступлений, и измена Родине). 


Свидетельства о смерти 1956 и 1992 годов Фото: Архив Международного Мемориала

Когда семья вернулась в московскую квартиру после ареста отца, там все было «перекручено». Одним из обвинений, предъявленных Дауксту, было наличие дома портрета Бухарина. 

Вскоре работники НКВД пришли и за матерью. Утром 1 октября 1937 года Евдокия Ивановна в очередной раз поехала хлопотать за мужа, а через час человек в военной форме стоял на пороге их квартиры. Дверь открыла родная сестра матери Галина, которая вместе с сестрой Ниной жила с семьей Даукст. Мужчина сообщил, что ему нужна Евдокия, и, узнав, что та ушла, прождал ее с десяти часов утра до семи часов вечера, не вставая со стула.

Что говорил военный матери, когда она вернулась домой, Светлана не помнит: «Она только сказала, что замерзла; попросила разрешить ей сначала выпить стакан чаю. Он разрешил, и они ушли».

Евдокия Ивановна ничего не сказала детям, даже «до свидания», — возможно, надеялась, что ее просто вызвали и она вернется. Но не вернулась — ее осудили как «члена семьи изменника Родины» по статье 58-12 (недонесение о достоверно известном готовящемся или совершенном контрреволюционном преступлении) и отправили на восемь лет в исправительно-трудовой лагерь на станции Яя (Кемеровская область).

«Я все решила — и за теток, и за власть»

С братом и двумя тетками Светлана переночевала в своей квартире в последний раз, а на следующий день они отправились жить к сестре матери Нине Ивановне. 

После ареста матери брат с сестрой прожили у тети несколько месяцев, а потом Светлана Ивановна начала «чувствовать, что что-то тут не то». Обстановка дома была напряженной — хотя родственники и не хотели отдавать ее с братом в детский дом, содержать четверых детей Нине Ивановне и ее мужу было нелегко.


Евдокия Ивановна Даукст на даче в Перово. Москва, 1936 год Фото: архив Международного Мемориала

Дело дошло до того, что в один прекрасный момент Светлана подошла к младшей тете и сказала: «Отдайте нас в детский дом». «У меня вот в голове отложилось, когда нас только привели: я их [службы опеки] опередила. Они завтра-послезавтра хотели за нами приходить. Потому у нас с Борисом это и прошло менее болезненно, — уверена Светлана Ивановна, — он мне доверял, как старшей сестре. А я уже все решила: и за теток, и за власть». 

Когда Светлану и Бориса привели в детский распределитель, они стали бегать по его огромным коридорам, играть в салочки и хохотать. Тогда Нина Ивановна поймала их и строго прошептала, что это «такое учреждение, где все плачут», так что бегать и хохотать здесь нельзя. Потом их оставили в кабинете. А что было потом, Светлана Ивановна помнит плохо. «Единственное, — вдруг говорит она, — помню, как нас везут уже в вагоне. И еще трех девочек. И везет нас сопровождающий, военный… И я обратила внимание, что он был настолько честный… Он весь паек вытащил — и все делит, все на пятерых. Ничего не умыкнул, хоть время было и плохое. Все, что дали — хлеб, сладкое, колбасу, — все делил честно, чтоб у него там ничего не осталось». 

Детей привезли в Ярославль. Там в детском доме оставили девочек-дошколят, которые ехали с ними, а Светлану и Бориса повезли дальше — в город Мологу. Первый год в детском доме Светлана не помнит совсем, но воспитателей вспоминает с теплом: «Они там были очень хорошие, с правильной установкой: что это дети-сироты, их нельзя обкрадывать и им нужно отдать все. Не только обслуживание, но и свою ласку».


В верхнем ряду слева направо: Борис и Светлана Даукст. В нижнем ряду: Виктор и Лидия Кузьмины,
двоюродные брат и сестра. Москва, Малая Грузинская улица, 1937 год
Фото: архив Международного Мемориала

Директрису звали Марима Лафеевна. Однажды Светлана написала письмо с вопросами об отце на имя Берии, и ей пришел ответ. Лафеевна отвела ее «в это учреждение» (предположительно ярославское областное КГБ. — Прим. ТД). «И там этот военный бегал по комнате, — вспоминает Светлана Ивановна. — И стою я, ребенок десяти лет, невинными глазами на него смотрю, а он на меня глаз поднять не может. Наконец он сел и стал писать что-то на машинке, а я подумала: такой вот занятой дядя, и я тут со своим пришла». Когда все было напечатано, он сообщил Светлане, что ее отец осужден на десять лет без права переписки. Говорил что-то про контрреволюцию. В конце заключил, что, скорее всего, Иван Петрович выслан на никелевые рудники. Тогда Светлана подумала, что жизнь у ее отца будет недолгой: производство вредное и «съедает» заживо. На тот момент отца не было в живых уже несколько месяцев. 

Про маму она запросов не делала — Евдокия Ивановна была выслана в лагерь и писала письма. Правда, Светлана никогда не знала, что ей отвечать, что рассказывать. В один из двух приездов теток в детский дом она спросила у тети Гали, что писать маме. «А ты напиши все: вот как мы сейчас пришли на этот луг. Вот собираем цветочки. Какие тебе нравятся, что один — синенький, вот так и напиши», — посоветовала ей Галина Ивановна. «Разве маме это интересно?» — спросила тогда Светлана. «Ей все интересно: вот в чем ты одета, что ты кушаешь — это и пиши», — ответила тетя. Так до конца маминой ссылки Светлана Ивановна отправляла и получала письма из Томской области. «Это мне было самое тяжелое место — станция Яя», — вспоминает она. Мама ничего не писала про лагеря, и даже когда вернулась, в 1947 году, никогда не разговаривала с детьми о своей жизни в Сиблаге.


Справки Светланы и Бориса Фото: Архив Международного Мемориала

Свои четырнадцать лет Светлана встречала в 1941 году все в том же детском доме в Мологе — там же ее принимали в комсомол. В первичной организации ее приняли, но нужно было еще утвердить в райкоме. Когда ее и других ребят привезли в райком Некрасово, председателя на месте не оказалось — и принимать их стала молодая заместительница. Когда дело дошло до Светланы, заместительница изменилась в лице. «Я же дочь врага народа, ни много ни мало, — говорит Светлана Ивановна, — она и не знает, что со мной делать». Женщина стала спрашивать, водила ли ее мать с собой, когда хлопотала за отца, и разговаривал ли с ней отец на темы контрреволюции. «А я так смотрю на нее, и мне ее очень жалко стало, — вспоминает Светлана Ивановна. — Я понимала, что она не может принять решение, но мне ее еще и жалко, а сама думаю: “Ну дура ты или так просто?”» Отвечать на вопросы она не стала — просто промолчала. В комсомол Светлану Ивановну в итоге приняли. 

Когда началась война, вся мужская часть персонала детского дома отправилась на фронт и, по словам Светланы Ивановны, к ним прислали «идейных» теток из Ярославля. Пришла новая директриса, Зоя Александровна, и с ее приходом все сильно поменялось. На распределение одежды — например, пальто, — Светлану стали вызывать в последнюю очередь. Новой обуви ей больше не доставалось. 

Директриса пыталась всячески показать детям репрессированных родителей, что они — изгои. «Но потом она сама очень поплатилась, — рассказывает Светлана Ивановна. — К ней вдруг пришел черный ворон, и мужа у нее взяли. И вот она нас построила на линейке, кричит, бьет себя в грудь. А я смотрю на нее и думаю: “Ну-ну, говори. Мы все это пережили. А тебе придется хуже, чем мне, потому что моя мама не знает, что ты творишь здесь с нами. А твою дочку сейчас возьмут — и ты будешь знать, как к ней относятся такие воспитатели”». 

«Это — мама»

В 1947 году, когда Светлана Ивановна смогла вновь увидеться со своей матерью, ей было уже двадцать лет. Она три года отучилась в медицинском техникуме в Ярославле и работала медсестрой в Москве. Они встретились на перроне, и Евдокия Ивановна нашла свою дочь «очень неважной» — так она ей сказала потом сама. Она ожидала, что дочь должна быть «принцессой», а Светлана была одета чересчур скромно. У Светланы Ивановны же никакого горького ощущения от встречи с матерью не было. «У меня было в голове только: “Это мама. Это — мама”». В детском доме она ждала ее каждый день. Вместе с другими детьми репрессированных родителей — их на все учреждение было человек десять — они каждый день после шести вечера садились у окна и смотрели на дорогу. Каждый думал: сейчас приедет мама. 


Светлана Ивановна Даукст, пятый курс МИЭИ. Москва, 26 июля 1956 года Фото: архив Международного Мемориала

После этого короткого свидания Евдокия Ивановна уехала в Балашиху — своего места в Москве у нее больше не оставалось. Там она жила и работала до 1953 года, пока не встретила Ивана Ивановича Семина. Они поженились и стали жить в его квартире в Москве. В той же квартире Семин прописал и Светлану Ивановну — за это она всю жизнь была очень благодарна отчиму. А в 1957 году Светлана с братом получили свою комнату — одну на двоих — «за отца», после его реабилитации. Борис уже был женат, поэтому в комнату переехала жить одна Светлана. На новоселье поехали все вместе — с мамой и братом.

Светлана Ивановна взяла с собой чемодан и стул, который подарил по такому случаю мамин брат. Зайдя в комнату, они постелили на стол газетки и фартук, поставили стул. Мама села на чемодан. И Светлана Ивановна вдруг разрыдалась. «Я вообще по натуре не плачу, у меня слезы очень далеко, как у мужика. Может, еще дальше. И здесь я начала плакать, — рассказывает она дрожащим голосом. — Они тогда так посмотрели на меня, и мама говорит брату: “Ну пусть она поплачет, а мы с тобой поговорим”. И они начали говорить, а я все это время проплакала». Потом они все вместе отметили новоселье. По словам Светланы, ей поговорить по душам с матерью так и не удалось, мама никогда не спрашивала ее о детском доме, а она не спрашивала маму о лагерях.

Комната Светланы Ивановны была в квартире с татарской cемьей. «Хрущев считал, что нужно объединять интеллигенцию с рабочими — чтоб смычка была, — рассказывает она. — А у этой семьи прямо перед тем, как давать ордера, новорожденная девочка умерла и еще мать кого-то из них. И у них третью комнату сразу отсекли». Когда Светлана Ивановна заселилась в комнату, к ней часто стучали в дверь с криками: в семье были уверены, что комнату она у них «отбила за большие деньги». «Плюс ко всему, муж там был фронтовик, и у него диагноз был — бред ревности, — говорит Светлана Ивановна. — Он жену очень ревновал, подглядывал в щелочку в мою комнату, особенно когда у меня гости были. А жену свою на ночь привязывал цепями к кровати. В общем, вот такая была жизнь». Мать Светланы Ивановны приложила много усилий, чтобы выменять эту комнату, и в итоге получилось: Светлана переехала в комнату на Подсосенском переулке. Пожилую женщину, с которой удалось обменяться жилплощадью, Евдокия Ивановна строго обязала навещать, и два года Светлана приезжала к ней с гостинцами.


Борис Иванович Даукст, в память об окончании института. Львов, 1955 год 
Фото: архив Международного Мемориала

Он ничего не знал

Евдокия Ивановна была довольно строгой и решительной женщиной: так, когда у Светланы не получилось поступить в медицинский институт в 1950 году, она отправила ее поступать в ближайший институт — он оказался инженерно-экономическим. «Она меня чуть не под конвоем отвела туда, — смеется Светлана Ивановна. — И мне в конце обучения понравилось, а особенно когда работать стала». 


Евдокия Даукст с мужем Иваном Семиным, дети Светлана и Борис. Москва, 1958 год 
Фото: архив Международного Мемориала

О смерти Сталина Светлана узнала на уроке немецкого языка в институте — он ей давался с трудом. Но на том занятии преподавательница говорила, что тем, кто не может сегодня отвечать, это прощается. А когда были похороны, Светлана вместе с матерью пошли прощаться с Иосифом Виссарионовичем. «Жили мы уже у Курского вокзала. Надо было пройти через Курский вокзал к Дому союзов, но когда мы дошли до Чистых прудов, мама поняла, что не может уже. А я решила: пойду. Я вообще дура старая. Ну молодая тогда была». По дороге к Дому союзов Светлана Ивановна попала в «самую тяжелую мясорубку» — это была котловина на Каланчевской площади. Одна женщина неподалеку раздвигала ноги лошади конной полиции, чтобы протиснуться дальше. Кругом была неуправляемая толпа. 

В какой-то момент Светлана Ивановна начала задыхаться и хватать ртом воздух. «Я положила голову на плечо кому-то и ничего не понимала, меня несло, — вспоминает она. — Рядом оказался какой-то парень-студент. Ну он и увидел, что девка совсем уже до белой ручки доходит, и стал меня как бы оберегать, чтобы у меня хоть воздух был. А я чувствую, что у меня грудная клетка уже так сдавлена… Никогда не думала, что у нас ребра могут вот так шевелиться». Вскоре милиция выстроилась в большую цепь, чтобы разъединить толпу, и Светлана Ивановна разошлась с тем парнем, не успев сказать спасибо. Она оказалась выпихнутой в какой-то переулок, и дальше ее не пустили. На прощание со Сталиным Светлана Ивановна не попала, хоть и была в двух шагах от Колонного зала. 


Светлана и Борис Даукст и сын Бориса Алексей. 1962 год Фото: архив Международного Мемориала

«Я пришла домой, мама посмотрела на меня и сказала: “Идем мыться”. Она знает, что лучше всего — горячая вода. А до меня дотронуться нельзя, у меня синяки были полосами. По всему телу», — рассказывает она.

В 1957 году она поступила на работу в НИУИФ (удобрений и инсектофунгицидов), а в 1964-м стала инженером в институте проектирования хлорной промышленности (Гипрохлор), где проработала до пенсии. Мать Светланы умерла в 1962 году. Они так никогда и не обсуждали произошедшее с ней и отцом — для Евдокии Ивановны это было табу.  


Справка Фото: архив Международного Мемориала

Однажды в Гипрохлоре было открытое партийное собрание, на котором рассматривался двадцатый съезд (дату/год Светлана Ивановна не помнит. — Прим. ТД), но ее туда не пустили: на него допускали либо партийных, либо руководителей группы. Позже, когда содержание доклада стало широко известно, Светлана Ивановна испытала шок. До сих пор она была глубоко уверена в том, что Сталин «ничего не знал». Так же до самой смерти считала и ее мать, по крайней мере никогда не позволяла думать другого и пресекала все подобные разговоры в ее присутствии. 

***


Светлана Ивановна Даукст Фото: архив Международного Мемориала

Брат Борис умер в 1984 году, спустя семь лет после перенесенного инсульта. Светлана ухаживала за ним все эти семь лет. Сама Светлана Ивановна перенесла инсульт в 2000 году, но о ее судьбе после 2007 года центру «Мемориал» ничего не известно. Согласно реестру наследственных дел, умерла Светлана Ивановна 25 мая 2019 года. Своей семьи она не завела.

Последнее место жительства Светланы Ивановны находится рядом со станцией метро «Юго-Западная». Буквально 500 метров — и шум оживленного проспекта Вернадского сменяется почти пригородной тишиной. 

Типовая девятиэтажная панелька. Трубку домофона квартиры, где раньше жила Светлана, снимает мужчина. По голосу молодой, не больше сорока лет. На вопрос, проживала ли здесь Светлана Ивановна Даукст, отвечает вопросительно: с какой целью интересуетесь. После дает понять, что слышал такую фамилию и имя. Но «разговаривать о Светлане Ивановне надо с ее близкими родственниками», а сам мужчина лично с ней никогда знаком не был и всячески дает понять, что диалог продолжать не намерен. 

Большинство соседей на вопрос, знали ли вы Светлану Ивановну Даукст из 66-й квартиры не задумываясь отвечали нет. Только одна пожилая женщина долго считала в уме расположение квартир в подъезде, решетя пальцем воздух, после чего сказала: «Это восьмой этаж. Нет, не помню, хотя живу здесь уже пятьдесят лет!» И скрылась за металлической серой дверью.

Светлана Ивановна Даукст больше никогда не видела буфет с лилиями в своем родном доме на углу Брестской улицы. Но благодаря тетушкам и замужеству мамы она смогла вернуться в Москву и остаться в родном городе. Такая возможность представилась далеко не всем детям ГУЛАГа — многие из них уже семьдесят лет ждут возможности вернуться домой. Дожидаются немногие — и с каждым годом их становится все меньше. В Государственной думе готовится третье чтение правительственного законопроекта о внесении изменения в статью 13 закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий»: по нему жертвы репрессий попадут в очередь на жилье длиной 25-30 лет. То есть так никогда и не смогут вернуться домой. 

Повысить шансы принятия поправок может каждый: вы можете подписать петицию, написать письмо через электронную приемную Государственной думы или отправить такое письмо почтой. Полную инструкцию по отправке писем, а также необходимый текст письма можно найти в посте адвоката Григория Вайпана. 

 

* Международный Мемориал внесен в реестр, предусмотренный пунктом 10 статьи 13.1 ФЗ «Об НКО».

Поделиться:

Рекомендуем:
22.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть вторая: «Как машина едет, думаю, сейчас меня заберут»
21.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть первая: «Нас старались ликвидировать»
19.11.2024 | Арнаутова (Шадрина) Е.А.: «Родного отца не стала отцом называть» | фильм #403 МОЙ ГУЛАГ
•ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕПРЕССИИ В ПРИКАМЬЕ 1918-1980е гг.
•Что отмечено на Карте террора и ГУЛАГа в Прикамье
•Список «12 километра»
КНИГА ПАМЯТИ | Мы все боялись...
КНИГА ПАМЯТИ | Я помню тебя, отец
КНИГА ПАМЯТИ | Главная страница, О проекте
blog comments powered by Disqus