Ведомственная математика: как прокуратура пересчитала срок заключения в ГУЛАГе и лишила петербуржца статуса жертвы репрессий


Автор: Татьяна Торочешникова

Источник

18.09.2020

Сергей Тарасов родился в одном из лагерей республики Коми в семье репрессированного. До недавнего времени у него была и справка о реабилитации. Но в 2019 году Тарасова этой справки лишили. Прокуратура республики Коми пришла к выводу, что на момент рождения Тарасова срок его отца по «политической» статье закончился и начался срок по «бытовой» статье, а значит, к жертвам репрессий Тарасова отнести нельзя. Вместе с «Командой 29» Тарасов пытается оспорить это решение — и рассказывает историю своих родителей, встретившихся в Воркутлаге.

«Ты молодая, у тебя маленькая дочь — тебе вообще ничего не будет»

Антонина Тарасова работала бухгалтером в Ленинграде в институте акушерства и гинекологии. В 1947 году, когда в ее институте возбудили дело за растрату, ей исполнился 21 год. Она только что вышла замуж и родила дочку. Старшие и более опытные коллеги сказали ей: «Тоня, ты молодая, у тебя маленькая дочь, ты пережила блокаду. Если ты скажешь, что это ты взяла, тебе вообще ничего не будет». Антонина послушалась. Но прогнозы опытных коллег не оправдались: ей дали 25 лет и отправили в Воркутлаг. Муж с Антониной развелся. Маленькая дочь осталась с ним. 


Антонина Тарасова (слева) в лагере, приблизительно 1954 год. Фото: из личного архива

В лагере Антонина познакомилась с заключенным Сергеем Ивановым. В мае 1953 года у них родился сын, которого назвали тоже Сергеем. Фамилию он получил по матери — Тарасов.

Отец Сергея Тарасова был осужден по признанной впоследствии «политической» 58-й статье. 

«В 1938 году его призвали в армию. В 41-м отправили на сборы в район Минска — и там его застала война. Начались бомбежки, наши части стали отходить под Смоленск, и видимо, отступающий фронт их обогнал», — рассказывает историю отца его сын.

Сергей Иванов вместе с несколькими сослуживцами оказался в окружении в деревне Бобыли Смоленской области. Они провели в оккупации почти пять месяцев — с сентября 1941 года по февраль 1942 года — и были вынуждены зарегистрироваться в немецкой комендатуре.

В 1942 году Красная армия начала наступление и передвинулась на запад. Сергей Иванов перешел линию фронта, чтобы присоединиться к своим войскам — и попал под суд. Его обвинили в «изменческом поведении во время пребывания в плену у немцев» и осудили на восемь лет.

Отбывать наказание Иванова отправили в Воркутлаг. В 1944 году, будучи уже в заключении, он получил еще один срок — в этот раз по «закону о трех колосках». 

Законом о трех (или пяти) колосках называлось постановление Совета народных комиссаров 1932 года, которое приравнивало хищение социалистической собственности к «преступлениям против государства и народа». Авторы постановления указывали, что общественную собственность следует считать основой советского строя, а людей, покушавшихся на нее — врагами народа, заслуживающими высшей меры наказания.  Самые массовые репрессии относились к первым годам применения этого закона. За семь лет — с 1932 по 1939 — по нему были осуждены, по данным историков, 183 тысячи человек. Многих из них расстреляли — среди них были и дети. К 1944 году судить по этому закону стали меньше — но полностью его отменили только после смерти Сталина. 

«По-моему, там несколько человек украли 400 граммов муки», — вспоминает Сергей Тарасов второе уголовное дело отца. Новый срок Сергея Иванова частично сложили с восемью годами, полученными им по 58-й статье — всего получилось 10 лет. 

«Тогда люди, которые получали 58-ю, редко выходили по окончании срока, — говорит Сергей Тарасов. — Государство было не заинтересовано их так просто выпустить. Если человек отказывался от сотрудничества с администрацией, то он попадал в разряд неугодных. На это накладывалась какая-нибудь статья, и человек получал ещё десятку».

В Воркутлаге Иванов работал в шахтах. Его здоровье начало стремительно ухудшаться. «Хватило пяти лет, чтобы из него — молодого, здорового, он был спортсменом — сделать инвалида первой группы», — рассказывает его сын. 

 
Сергей Иванов в лагере, середина 50-х годов. Фото: из личного архива

Сам Тарасов родился в другом лагере, куда отправляли беременных и кормящих женщин — но недалеко от Воркутлага, тоже в Коми, в поселке Горняк Интинского района. Там он вместе с матерью оставался еще два года. В 1954 году Верховный суд СССР снизил Антонине Тарасовой срок наказания до 10 лет. Она освободилась в 1955 году — и, взяв сына, поехала домой в Ленинград.

Отца Тарасова освободили по амнистии в сентябре 1953 года. В Ленинград он уехать не мог, но ему разрешили поселиться в том же районе, где он отбывал срок. На свободе, однако, он оставался недолго. В конце 1956 года Иванов получил новый срок — за спекуляцию. 

«Он съездил в Москву, купил костюм и продал его в Воркуте. Купил, условно, за 200 рублей, продал за 250 — вот это называлось спекуляцией», — рассказывает его сын (в приговоре указано, что костюмы покупались по 450–500 рублей, а продавались по 800–900 рублей). 

Сергея Иванова приговорили к шести годам, но вскоре срок сократили вполовину — до трех лет. На свободу он вышел условно-досрочно. Всего он отсидел почти 17 лет — с 1942 по 1959 годы.

То в больнице, то в санатории

В конце 1956 года военный трибунал Московского военного округа пересмотрел дело Сергея Иванова по 58-й статье и прекратил его за отсутствием состава преступления. Его реабилитировали.

В 1959 Иванов окончательно освободился и приехал в Ленинград к жене и сыну. «У него состояние здоровья было очень плохое, — рассказывает Тарасов. — Ему пришлось сделать несколько операций. Одно легкое сразу удалили, а потом еще долю удалили. В общем, в 55 году он приехал, в 64 году они с матерью развелись, но я думаю, что половину этого срока он находился либо в больнице, либо в санатории». 


Сергей Иванов в санатории после удаления легкого, 1959 год. Фото: из личного архива

Когда родители разошлись, Сергею Тарасову было 11 лет. Он остался с матерью — но отношения с отцом поддерживал вплоть до его смерти. Однако, о том периоде жизни, который касался лагеря, в семье почти не говорили.

«Я знал всю жизнь, что отец и мать были осуждены несправедливо, но я никогда не знал деталей. Эта тема была табу. Мать работала, я воспитывался бабушкой, и она мне всегда говорила: «Не надо тебе спрашивать на эту тему. Знаешь что-то, а дальше не надо»», — рассказывает Сергей Тарасов. 

В 90-е годы власть начала открывать доступ к личным делам репрессированных. Сергей Тарасов принялся искать дело отца. 

Он начал с Ленинграда — но ему отвечали, что здесь дела нет, а где оно — никто не знает. То же говорили и в Коми. В 2003 году личное дело Сергея Иванова нашлось в Москве. «Они прислали его сюда, в Ленинград, — рассказывает Сергей Тарасов. — И сказали: «Вы не думайте, что мы вам каждый месяц будем его посылать для ознакомления. Вот один раз приедете, сколько сможете записать, столько и запишете».

О том, что дети репрессированных тоже имеют право на реабилитацию, Тарасов на тот момент ничего не знал. «Когда я уже уходил, в дверях буквально стояла женщина, и она меня спросила, нужна ли мне справка, — рассказывает Тарасов. — Я думал, что это о реабилитации моего отца, но оказалось, что я тоже имею право».

Комитет социальной защиты

Массовая реабилитация жертв политических репрессий началась после 1991 года. В законе о реабилитации указано, что рассчитывать на нее могут не только пострадавшие взрослые — но и дети репрессированных родителей, «находившиеся вместе с ними в местах лишения свободы, в ссылке, высылке, на спецпоселении».

Сергей Тарасов подал документы на реабилитацию. Два года бумаги ходили по инстанциям, но в 2007 году Тарасов справку все-таки получил. «Признан подвергшимся политическим репрессиям и реабилитирован», — было написано в ней.


Сергей Тарасов. Фото: из личного архива

По закону 1991 года жертвам политических репрессий полагались разные льготы. Но в 2004 году вышел закон о монетизации льгот. Суть его была в том, что часть льгот заменили денежными компенсациями, а финансирование переложили с федерального бюджета на местные. Для многих регионов это стало тяжелой ношей. Новый закон вызвал и массовые протесты людей по всей России. Больше всех были недовольны пенсионеры: денежные компенсации не покрывали их расходов — особенно на проезд. Правительству пришлось пойти на некоторые уступки — но в итоге монетизация льгот стала одной из первых непопулярных реформ Путина. 

Сергей Тарасов с заменой льгот для жертв репрессий некими «мерами социальной защиты» тоже не согласился. «Я считаю, что это неправильно, несправедливо, — говорит он. —  Людей, которые были арестованы в 20–50-х годах, уже и в живых нет, остались только их дети. И государство отобрало у них все — и бесплатное лечение, и проезд, и зубопротезирование — так этот закон выхолостили». 

Тарасов начал добиваться справедливости и писать во все инстанции, чтобы власти вернули льготы для детей репрессированных. «Я считаю, что главная задача — восстановление прав жертв политических репрессий, — объясняет он. — Государство виновато перед ними. А оно все наши судьбы передало в региональный бюджет. И я доказывал депутатам, что это безобразие, что такое количество людей, пострадавших от закона в этой стране, лишены льгот».

Сергей Тарасов написал множество обращений — депутатам, уполномоченному по правам человека, вице-губернатору, в комитет по социальной защите. Эта неравная борьба привела к неожиданному результату — вместо того, чтобы вернуть льготы, Тарасова лишили справки о реабилитации.

Решающую роль, по словам Тарасова, сыграл председатель петербургского комитета по социальной защите Александр Ржаненков. После многочисленных обращений Тарасова он написал в прокуратуру республики Коми и попросил отменить решение о признании Тарасова жертвой политических репрессий.

«Я проявил слишком большую активность, — рассуждает он. Я писал везде, что не согласен с таким отношением к жертвам политических репрессий, что не согласен, что льготы заменили на какие-то меры социальной поддержки». 

Свои доводы Ржаненков сформулировал так: поскольку срок отца Тарасова по «политической» 58-й статье формально закончился в 1950 году, а сам Тарасов родился после этого — в 1953 году, когда его отец уже отбывал срок по общеуголовной статье — то значит, статус жертвы репрессий ему не положен. Прокуратура республики Коми — та же, которая в 2007 году выдала Тарасову справку — с Ржаненковым согласилась и постановила: решение о признании Тарасова жертвой политических репрессий — отменить, уведомить об этом самого Тарасова и Ржаненкова. 

Сергей Тарасов попытался обжаловать это решение прокуратуры Коми в вышестоящей Генеральной прокуратуре. Та, рассмотрев его жалобу, вынесла аналогичное решение — отказ. 

«Это какой-то нонсенс, — говорит юрист К29 Валерия Ветошкина. — Присвоение статуса жертвы репрессий — это механизм, предусмотренный законом. А механизм лишения этого статуса ничем не предусмотрен, такой нормы просто нет. И прокуратура вынесла решение, которое не предусмотрено никаким законом. Очень удобно: когда просишь их принять какие-то меры реагирования, они отвечают, что это законом не предусмотрено, а тут — пожалуйста».

Тарасов обратился в суд и потребовал признать отказ Генеральной прокуратуры незаконным. Его интересы представляли юристы К29 Максим Оленичев и Валерия Ветошкина. Заседание несколько раз переносили из-за карантина. Но почти сразу после отмены ограничений — 17 июня 2020 года — Московский районный суд Санкт-Петербурга рассмотрел иск за один день.

«Представителей Генеральной прокуратуры не было. Мы привлекали в качестве заинтересованных лиц прокуратуру Коми — они тоже не пришли, — рассказывает Валерия Ветошкина. — Меня очень интересовало, как они посчитали, какой срок его отца когда истёк. Но дискуссии не получилось, и суд в своем решении это тоже никак не отразил».

Суд Тарасову в удовлетворении иска отказал.

«Это уникальный случай. Такого, чтобы человека можно было просто лишить статуса жертвы политических репрессий, мы еще не видели, — замечает Валерия Ветошкина. — И еще мне кажется, что председатель комитета по социальной защите должен защищать права людей, а не интересоваться, на каком основании они получают льготы».

Юристы К29 подали на апелляцию. Сергей Тарасов на вопрос, верит ли он в то, что статус можно восстановить, отвечает: «Я отношу себя к той категории людей, у которых надежда умирает вместе со мной. Пока я жив — я буду надеяться».

 

Поделиться:

Рекомендуем:
22.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть вторая: «Как машина едет, думаю, сейчас меня заберут»
21.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть первая: «Нас старались ликвидировать»
19.11.2024 | Арнаутова (Шадрина) Е.А.: «Родного отца не стала отцом называть» | фильм #403 МОЙ ГУЛАГ
•Ссыльные в Соликамске
•7 мест в Перми, от которых пойдут мурашки по коже
•Что отмечено на Карте террора и ГУЛАГа в Прикамье
КНИГА ПАМЯТИ | Невиновен, но осужден и расстрелян
КНИГА ПАМЯТИ | Добрых людей больше
КНИГА ПАМЯТИ | Главная страница, О проекте
blog comments powered by Disqus