«Пока в нашей стране нет официальной правовой квалификации советских репрессий как преступлений, будут повторяться вот такие казусы, как «дело Дмитриева» или «дело Пермского «Мемориала». Интервью с Р. Р. Латыповым


Беседовал К. С. Коноплянко

© Историческая Экспертиза

Ключевые слова: спецпереселенцы, Галяшор-Мемориал-Латыпов, советские репрессии, историческая память, историческая политика современной России.
Аннотация. В интервью затрагивается тема преследования пермского «Мемориала» после экспедиции на кладбище литовских и польских спецпереселенцев в Галяшоре. Данная тема рассматривается в более широком контексте проблем, а именно места советских репрессий в исторической памяти современной России.
Латыпов Роберт Рамилевич — исследователь советских репрессий и правозащитник, председатель Пермского краевого отделения историко-просветительского, правозащитного и благотворительного общества «Мемориал», член правления «Международного Мемориала» (Пермь); roblatypov@gmail.com

К. К. Журнал «Историческая экспертиза» кроме того, что отражает позиции профессионального научного исторического сообщества, часто обращается к тематике исторической памяти. В этом смысле для журнала чрезвычайно важна проблема посягательства различных государственных ведомств и институций на исторические памятники, а также целенаправленное преследование их первооткрывателей или исследователей. Мы внимательно следим за делом главы Карельского «Мемориала» Юрия Алексеевича Дмитриева и, в общем, за всей кампанией по дискредитации и травле общества «Мемориал» как в прогосударственных СМИ, так и с помощью различных юридических инструментов (например, закон об «иностранных агентах» и пр.). Для начала расскажите, пожалуйста, о себе, известно, что у вас историческое образование. Что вас привело к исследованию тематики репрессий?

Р. Л. Я окончил исторический факультет Пермского государственного университета. Первоначально мои исторические интересы не касались XX в. и тематики репрессий. Моя дипломная работа вообще была посвящена Средневековью и имела скорее историко-культурологическую направленность. К истории советского террора я пришел благо- даря волонтерскому лагерю, проводившемуся в известном Мемориальном музее истории политических репрессий «Пермь-36», который расположен на месте бывшей исправительной зоны (деревня Кучино, Чусовской район Пермского края). Тогда в нем качество экскурсий, которые проводились, оставляло желать лучшего, и я предложил свои услуги на добровольных началах, т. к. опыт экскурсионной деятельности у меня был (в конце 1990-х работал в Пермском областном краеведческом музее). Два года работал научным сотрудником в «Пермь-36». Затем, уже на базе Пермского краевого отделения общества «Мемориал» я с группой коллег придумал проект «По рекам памяти», целью которого было совмещение туристических походов с краеведением и мемориализацией. Такие экспедиции проводятся по сей день. В них волонтеры участвуют в поиске заброшенных спецпоселений ГУЛАГа в Прикамье, устанавливают мемориальные знаки жертвам репрессий, собирают эмпирический материал — на данный
момент краевой «Мемориал» обладает значительным архивом интервью с потомками репрессированных, более 650 воспоминаний.

К. К. А что вас наиболее тронуло, с чем вообще сталкиваются вот такие полевые исследователи репрессий?

Р. Л. За все время такой деятельности осознаешь, насколько тема репрессий до сих пор является в некотором смысле закрытой, непроработанной в общественном сознании. Эта частичная табуированность темы связана с неким глубинным генетическим страхом. Конечно, под этим термином я имею в виду страх не с биологической точки зрения, это скорее поколенческий социальный термин.

Речь идет о том, что люди передавали своим близким некие опасения об этой теме. Мы, мемориальцы, сталкиваемся с этим страхом регулярно, когда берем интервью. Главная задача наших экспедиций — не только посещение мест памяти и их благоустройство, а прежде всего попытка успеть записать воспоминания жертв репрессий или людей, которые были свидетелями существования этих спецпоселков. Девиз экспедиций «По рекам памяти» выражен одним емким словом «успеть». Так вот волонтеры часто нам говорят, что респонденты до сих пор боятся вспоминать об этих темах, бывает, что даже самих ребят спрашивали, не страшно ли им изучать историю репрессий. Некоторых потомков репрессированных тяготят эти воспоминания, некоторые даже не верили, что их предков репрессировало высшее руководство СССР, они полагали, что это последствия доносов. Когда я проводил экскурсии по выставкам, иногда приходилось сталкиваться с мнением, что приговоры эпохи сталинских репрессий были оправданными и что сегодня нам не мешало бы восстановить систему спецпоселений и лагерей для «врагов народа».

Это феноменальные вещи: вроде бы давно массовые репрессии ушли в прошлое, пронеслась череда реабилитаций, есть официальный День памяти жертв репрессий, и тем не менее этот страх сохраняется. И более того, он живет у тех поколений, которые вообще к сталинским репрессиям прямого отношения не имеют, у тех же нынешних чиновников, у людей, которые принимают решения. Есть любимое выражение у последних, которое вполне отражает этот страх: «Это же неоднозначная история». Это такой канцеляризм, бюрократический термин, который означает, что вроде бы, с одной стороны, много репрессировали ни за что, а с другой стороны, может и оправданно, да и говорить об этом особо не нужно, поскольку это не героическая история. И вот этот глубинный генетический страх и фактическое оправдание существует и всячески поддерживается в нашем обществе. Данную национальную травму надо преодолевать путем работы с этим прошлым, как на историческом, так и на законодательном уровне.

К. К. Насколько вообще насыщена деятельность Пермского краевого отделения общества «Мемориал»?

Р. Л. Сама специфика нашего региона предоставляет поле для масштабной работы — слишком сильно его коснулась история террора. Если говорить об исследовательской работе, то мы собираем материалы о репрессиях в крае в нескольких государственных архивах, среди них ГАРФ, архивы Пермского края и Свердловской области. На основе этих материалов составляется топография мест репрессий — это региональный аналог проекта «Международного Мемориала» «Это прямо здесь». Составляются и дополняются мартирологи, иными словами, базы данных репрессированных пермяков, публикуется Книга памяти жертв политических репрессий по нашему региону. На данный момент последний том такой Книги вышел в 2018 г. (а всего вышло уже 17 томов и готовится следующий). Со всеми этими материалами можно ознакомиться на сайте Пермского «Мемориала» (Исторический раздел сайта Пермского «Мемориала» см.: URL: http://pmem.ru/index. php?id=4 (дата обращения: 11.01.2020).

К. К. Как администрация Пермского края относится к вашей деятельности?

Р. Л. Не могу сказать, конечно, что в последние годы нам как-то все чиновники очень стремятся помочь, но во всяком случае нам не мешают. Если нужно было согласовать какие-либо просветительские проекты, в администрациях на краевом и муниципальном уровне часто шли навстречу. Разумеется, как и всегда в случае с «Мемориалом», у нас были и остаются проблемы с финансированием, поэтому многие проекты вести тяжело. Однако недавно нам удалось даже выиграть «президентский» грант, который несколько улучшил финансовые возможности и позволил открыть двери многих образовательных и культурных учреждений. Более того, у нас действует краевая Комиссия по восстановлению прав жертв политических репрессий, в которую я вхожу, и это действительно полезный орган.

К. К. И он действительно работает? Просто я знаю на примере Тверской области, что много такого рода организаций на данный момент обездвижено.

Р. Л. Да, в нашем регионе он очень плодотворно работает. В апреле 2019 г., например, комиссией был
принят официальный «План мероприятий по реализации государственной Концепции по увековечиванию памяти жертв политических репрессий на территории Пермского края», куда входит наша программа «По рекам памяти» и ее задачи — обустраивать кладбища, устанавливать мемориальные знаки и пр.

К. К. Давайте теперь перейдем к основной проблеме, с которой Пермский «Мемориал» и вы лично как его руководитель столкнулись в настоящее время, а именно целенаправленные преследования в виде штрафов и уголовных дел, начавшиеся после вашей экспедиции на кладбище спецпереселенцев в урочище Галяшор Кудымкарского района Пермского края. Ни для кого не секрет, что об этом кладбище стало известно в широком информационном поле только недавно. И этому поспособствовали как раз эти неприятные события — теперь множество СМИ стремятся осветить эту историю. Чем примечательно это кладбище?

Р. Л. Это обычный сельский некрополь, каких масса в Пермском крае. Сам поселок Галяшор существовал с конца 30-х гг. до начала 70- х гг. прошлого века. Он находился в тридцати с небольшим километрах от Кудымкара, столицы Коми-Пермяцкого автономного национального округа (ныне — в составе Пермского края). Место достаточно глухое, недалеко от речки под названием Велва. Большая часть спецпереселенцев, которые сгонялись в Коми округ, занималась добычей леса. Еще с начала 1930-х гг. туда массами привозились «раскулаченные» крестьяне, затем пошли волны национальных депортаций. С середины 1930-х гг. большая часть спецпереселенцев уже жила в так называемых новых поселках, специально размещаемых в удаленных местах уральской тайги, поскольку их хозяйственное предназначение было связано с лесозаготовками и транспортировкой леса. Один из них — типичный, ничем не примечательный, но с коми-пермяцким названием Галяшор — возник в том самом месте, до этого там никакого поселения не было. Здесь жили не только спецпереселенцы, но и местные коми-пермяки, хотя они были явно в меньшинстве, в большей части все-таки были представители депортированных народов. Литовцев туда привезли летом 1945 г.
В 1944 г., когда советская армия вошла на территорию современной Литвы, практически сразу возобновились административные операции НКВД по выселению всех неугодных элементов с территории республики. Прежде всего выселяли людей, родственники которых работали в государственных органах Литвы или служили в национальной армии, которые так или иначе были связаны с оккупационным режимом, принадлежали к социальной категории «эксплуататоров». Еще один
фактор — если родственники имели какую-то связь с литовским сопротивлением, наиболее известным как «лесные братья». Люди, которых депортировали из Литвы, напрямую не принимали участия в вооруженном сопротивлении против советской власти, т. е. были лишь косвенные основания для того, чтобы этих людей в качестве «профилактики» с точки зрения советского руководства и НКВД депортировать подальше, чтобы подорвать социальные, экономические, культурные и национальные
связи, которые могли бы поддерживать литовское сопротивление. Прямого участия в вооруженном сопротивлении против Советов эти люди не принимали. Если бы принимали, то они шли бы уже по уголовной статье и через военный трибунал, с вполне всем известным финалом. Важно понимать, что это была административная высылка, которая не регулировалась уголовным законодательством.
Поэтому когда мы слышим обвинения, что литовские спецпереселенцы, мол, были «лесными братьями», то это все чушь полная. Достаточно заглянуть в архивные документы — высылка была административная; национальные и социальные признаки, по которым люди подвергались этой политической репрессии, говорят о том, что это была превентивная мера сталинского режима, чтобы убрать не- угодных людей, а попутно решить и хозяйственные задачи — депортированные использовались в качестве бесплатной рабочей силы.

К. К. Какова была численность литовцев в Галяшоре, и существуют ли еще этнически литовские спецпоселки на территории Пермского края?

Р. Л. Спецпереселенцы литовской национальности появляются на территории Молотовской области (ныне — Пермский край) c середины 1945 г. Депортации шли волнами, почти ежегодно вплоть до конца десятилетия. Расселяли литовцев во всех семи районах Коми-Пермяцкого округа. Позже, в начале 1950-х гг. небольшое количество спецпоселенцев-литовцев переселяют и в другие районы области. Всего же литовцы проживали в 85 населенных пунктах региона, отмечались в 27 спецкомендатурах. По данным Государственного архива Российской Федерации, в Молотовской области на 1 июля 1946 г. литовцев проживало и находилось на спецучете НКВД 2787 человек, или 877 семей. После смерти Сталина, начала реабилитаций и освобождения со спецучета большая часть литовцев уехала на родину, но часть осталась в регионе, в крупных населенных пунктах Пермского края. Впоследствии и они уехали на родину в первой половине 1990-х гг. В 1972–1975 гг. Галяшор прекращает свое фактическое существование, оттуда вывезены жилые строения. От поселка осталось кладбище, где захоронены литовские и польские спецпереселенцы. От польского его сегмента почти ничего не осталось — есть, конечно, какие-то знаки, которые были поставлены волонтерами. Но в основном сохранившееся кладбище — литовское, там стоят металлические и деревянные обелиски и кресты, оно огорожено небольшим палисадником, и ежегодно туда приезжают люди, которые за могилами ухаживают. Прах некоторых людей был перезахоронен на историческую родину — об этом в интервью говорили и сами литовцы, и местные жители, но основная часть погибших и умерших осталась там. На памятном бетонном постаменте, установленном литовской инициативной группой в 2016 г., упомянуты имена всех 98 литовцев, которые умерли и были похоронены в Галяшоре. Все они официально реабилитированы согласно законодательству Российской Федерации и Литовской Республики. Напомню, в России по- прежнему действует указ Верховного совета РСФСР о жертвах национальных депортаций. Эти люди реабилитированы по этому указу. Имена их известны пофамильно.

К. К. Если же депортированные реабилитированы в соответствии с законодательством РФ, то почему же вы сейчас столкнулись с обысками и преследованиями со стороны государства?

Р. Л. Вся проблема здесь заключается в совершенно противоречивой государственной политике в сфере увековечения памяти жертв политических репрессий. В чем это выражается на примере нашего региона? С одной стороны, как я уже сказал, у нас в крае действительно работает Комиссия по восстановлению прав жертв политических репрессий, с другой — на сегодняшний день ни одно из захоронений жертв репрессий в Пермском крае не получило никакого официального статуса. Да, краевая администрация не препятствовала нашей деятельности по установлению памятников и даже способствовала организации и проведению наших экспедиций, но никакой законной санкции о придании тому же Галяшору или любому другому кладбищу статуса памятника регионального значения не последовало. Некрополь в Галяшоре не является даже документально зарегистрированным кладбищем, хотя в постановлении краевого Министерства природных ресурсов, от которого «Мемориалу» и литовским волонтерам, участникам экспедиции были назначены штрафы, фигурируют слова «прибирались на кладбище». Для самого учреждения некрополь является прежде всего территорией федеральных лесов. Вообще это нонсенс, когда кладбище, пусть и негласно признанное, находится в ведомстве Министерства природных ресурсов.

К. К. В своем заявлении в «Фейсбуке» (См. URL: https://www.facebook.com/roblatypov/posts/2405905582992256 (дата обращения: 11.01.2020).) и нескольких интервью вы подчеркнули, что это внутрирегиональная ситуация. Не возникает ли у вас мыслей в связи с тем, что вы говорили выше, вкупе с прочими подобными давлениями на «Международный Мемориал», на Правозащитный центр и региональные отделения (мы знаем о «деле Дмитриева»), что это все же не пресловутые «перегибы на местах», а целенаправленная линия руководства страны?

Р. Л. Да, если раньше я предполагал, что это региональная история, то теперь понимаю, что это дело федерального уровня. Налицо слишком быстрая реакция правоохранительных структур, причем жесткая и несоразмерная даже предполагаемому ущербу. По-видимому, все подводится к тому, чтобы не просто ограничить деятельность таких НКО, как «Мемориал», а вообще привести к их полному закрытию. Для этого нужно предоставить обществу исчерпывающие и убедительные доводы, дискредитирующие нас. В то время пока мы озабочены судебными тяжбами по административным правонарушениям и фигурируем в качестве свидетелей по уголовному делу «о незаконной вырубке леса», проводятся обыски с целью поиска дополнительного компромата. Потом в наш офис рвутся так называемые «журналисты» из REN TV для съемок очередного провокационного сюжета о «Мемориале».

К. К. Как вы думаете, чем мотивировано это преследование?

Р. Л. Реакция правоохранительных органов на нашу экспедицию в Галяшор в августе 2019 г. последовала из-за того, что мы нарушили, как я полагаю, несколько негласных правил, которые, по мнению наших спецслужб, нарушать нельзя. В нашей волонтерской экспедиции принимали участие, причем вполне законно, граждане Литвы, на что есть негласное табу. Даже в случае с гражданами Польши, с которой у России также весьма натянутые отношения, такого запрета нет. В экспедициях 2019 г. участвовали несколько иностранцев, в том числе и представителей государств, которые ввели санкции против РФ, но административные штрафы выписали только литовцам.

Далее, был нарушен еще один негласный запрет — на официальном митинге общественности в Перми в День памяти жертв репрессий 30 октября я публично назвал инициатором преследований волонтеров краевое управление ФСБ, сославшись при этом на постановление о штрафах, где документально зафиксирована инициатива этого учреждения в проведении проверки (Выступление Р. Р. Латыпова на митинге в честь Дня памяти жертв репрессий 30 октября 2019 г. в Перми см.: URL: https://www.youtube.com/watch?time_continue=3&v=T5gsran1fq0&fea ture=emb_logo (дата обращения: 11.01.2020).). Это публичное обвинение не приемлемо для данного органа, известного своей непубличностью и закрытостью. Более того, можно предположить, что и в целом работа краевого «Мемориала» настораживала своей активностью, разнообразием проектов, их успешностью и популярностью у населения.

По всему региону широко идет прокат наших передвижных выставок, проводятся Гражданские сезоны — ежегодные циклы разнообразных просветительских мероприятий, экспедиции, акции памяти. Обычные граждане не только принимают в них участие, но соучаствуют в нашей работе своими пожертвованиями, а муниципалитеты в большинстве случаев помогают нам, что также способствует высокому уровню известности и общественного внимания, большему, чем, по мнению правоохранителей, нам позволено. И вот результат — допросы волонтеров и сотрудников, наложение много- тысячных штрафов, обыски в офисе организации и в квартирах. Это публичная порка, знак о том, что существуют неписанные границы, которые переходить недопустимо. Никогда за всю тридцатилетнюю историю Пермского «Мемориала» мы не сталкивались с проблемами, подобными сегодняшней.

Здесь самым прямым образом задействована ФСБ, которая руководила сначала приездом правоохранителей в Галяшор во время нашей экспедиции для того, чтобы нас допрашивать, затем возбуждать уголовные дела; потом при непосредственном участии ее сотрудников проходили обыски в моей квартире и офисе «Мемориала», изымалось имущество. Понятно было, что искали компромат на организацию, поскольку никаких доказательств того, что мы занимались рубкой леса в браконьерских целях (а этим печально известен Коми округ), на нас нет. Понятно, что все эти решения принимались не в Кудымкаре и, может, даже не в Перми. Их упорство — в желании наказать, ударить нам по рукам, показать, что к краевому отделению общества «Мемориал» есть определенный и очень специфический интерес у правоохранительных органов и у «конторы» — укладывается в некоторые федеральные тренды.

К. К. Почему именно литовцы, на ваш взгляд, стали явным нарушением негласных табу?

Р. Л. Это вопрос к правоохранительным органам, почему такое отношение именно к ним. Но многие эксперты уже высказывались, что наше политическое руководство и официальные лица стран Балтии обмениваются весьма нелицеприятными и жесткими комментариями и действиями в отношении друг друга; раздражение и санкции только нарастают. Уже в прошлом году МИД РФ официально запретил въезд гражданам Литвы по так называемому проекту «Миссия Сибирь» — когда те хотели вновь приехать в Красноярский край и продолжить работы по благоустройству кладбищ литовских спецпереселенцев, в 2019 г. этот запрет был возобновлен. Я об этом раньше не знал. Литовцы, приехавшие для участия в экспедиции «По рекам памяти», не имели никакого отношения к тому проекту, но по сути они хотели выполнить ту же миссию, только в Пермском крае и с нами. Вроде бы ну что в этом плохого или опасного? С точки зрения некоторых органов мы нарушили табу, а раз нарушили — надо наказать, отсюда ретивость местных чиновников, прежде всего Министерства природных ресурсов Пермского края, которое нам вынесло административные штрафы, и вот почему такая спешка по открытию уголовных дел кудымкарской полицией. Одно из таковых — о якобы «фиктивной регистрации» этих самых литовских
граждан, по которому сейчас судят Леонида Николаевича Ладанова, 68-летнего пенсионера, зарегистрировавшего их у себя дома. Из него хотят сделать козла отпущения.

Пример того, что к литовцам такое «неровное» отношение, проявился и с вынесением административных штрафов — их наложили не только на краевое общество «Мемориал» и меня как его руководителя (к этому мы были готовы), но выписаны индивидуальные штрафы всем пятерым литовцам, участвовавшим в экспедиции. Заметьте, не всем участникам, среди которых были россияне и гражданин Италии, а именно литовцам. Это очевидное избирательное наказание конкретных людей — показательная репрессия, чтобы больше к нам не ехали. Правда, в декабре 2019 г. всех пятерых литовцев все-таки оправдали. Административные протоколы были составлены небрежно, с нарушением элементарных процессуальных правил, и судьи кудымкарского городского суда отказали Минприроды в удовлетворении штрафов. В отношении Пермского «Мемориала» и меня суды еще не закончены.

К. К. Это по административным штрафам, а что с уголовными делами?

Р. Л. Уже упоминаемое уголовное дело о «фиктивной регистрации иностранных граждан» передано в суд, и в ближайшее время мы услышим его вердикт. Уголовное дело о «незаконной рубке леса» официально приостановлено. Наши юристы предполагают, что, скорее всего, следователи ждут, чем закончатся административные дела о штрафах. Если они закончатся ничем (как уже по литовцам), то это означает, что и уголовное дело рассыпется, но если штрафы подтвердятся, то у правоохранителей будет возможность привлекать нас и к уголовной ответственности за то, чего мы не совершали, — незаконную рубку леса.

Кстати, литовская группа после казуса с экспедицией в Галяшоре навестила другие спецпоселки, и там была вполне адекватная реакция местных властей и жителей — волонтерам помогли и с проживанием, и с транспортом. Впоследствии литовцы мне говорили, что это было настолько прекрасно, что заменило весь негатив от встреч с правоохранителями и допросов в Галяшоре позитивным отношением к поездке в целом.

К. К. Почему такой дисбаланс? Почему в других местах так, а в Галяшоре — по-другому?

Р. Л. Видимо, многое зависит от места и того, как относятся конкретные чиновники к подобным мероприятиям. Некоторые из них реагируют с глубоким опасением на гражданские инициативы, если не встречают их полным неприятием. Если говорить о главе Кудымкарского района Владимире Климове, то он, видимо, как получил от меня официальное письмо о содействии нашей экспедиции в Галяшор, сразу сообщил в компетентные органы (скорее всего, в ФСБ) о наших намерениях. «Бдительным гражданином» оказался. А где-то есть абсолютно нормальные люди, которые понимают, что это человеческая гуманитарная история, что люди приехали на кладбище, хотят там прибраться. Честно говоря, когда мы столкнулись с подобным противодействием чиновников, у нас это вызвало прежде всего недоумение. Мы же не требуем от них денег, оплату транспорта и других расходов, просто просим содействия. Ну хорошо, помощь они не могут оказать по тем или иным причинам, но мешать-то зачем? Зачем туда звать полицию, миграционную службу, ФСБ, сотрудников лесного хозяйства? Тем более что это превращается в конкретное наказание людей, которые
занимаются совершенно обычной деятельностью — прибираются на кладбище. Так, местные чиновники и представители право- охранительных органов, сами того не желая, на пустом месте устроили международный скандал.

К. К. В начале декабря в Твери была история с демонтажем мемориальных досок со здания Медакадемии, где находилось Калининское УНКВД и внутренняя тюрьма — там расстреляли польских военнопленных Осташковского лагеря. Я об этом писал в том числе. Тут вообще неясно, кто инициатор этого всего при том, что история явно федеральная. Но началась она все же, по-видимому, как и казус Галяшора, изнутри, формально с представления областной прокуратуры (См. URL: https://novayagazeta.ru/articles/2019/12/01/82950-dokumenty-o-pamyati-otsutstvuyut (дата обращения: 11.01.2020).). Как, по вашему мнению, такое происходит?

Р. Л. Мне эта история известна, читал о ней. 

В любом случае в таких историях всегда есть конкретный инициатор — или «бдительный гражданин», или чиновник-карьерист, а может, и какой-нибудь особо старательный правоохранитель. Мне кажется, надо уже вносить эти термины, которые характеризуют конкретных людей, по-своему понимающих не только российское законодательство, но и эти самые официальные и пропагандистские сигналы и тренды — о том, как правильно себя вести, как правильно должна вестись историческая политика, что надо помнить, а что точно забыть, даже если это действительно состоялось и признано как исторический факт. И таких вот «бдительных» очень много, у меня такое интуитивное ощущение. Эти «бдительные» граждане, чиновники, силовики черпают свою силу, правоту прежде всего из официальной пропаганды. Которая и уже сама стала заложником того, что правильно и безопасно говорить, за что точно будут давать деньги или продвигаться карьера. Такие казусы являются по-своему и индивидуальной историей, и историей институциональной. В любом случае — закономерной. Очевидно, в стране существуют тренды о чем-то не говорить, тем более не оказывать этому содействия, а еще лучше доложить в компетентные органы, выслужиться, и пусть те уже разбираются, а сам условный чиновник будет в стороне. Такая позиция очень напоминает 1930-е гг.

К. К. Все это вкупе с несовершенной и избирательной государственной программой по увековечению памяти жертв репрессий и глубинным генетическим страхом, о котором вы говорили вначале, очень хорошо иллюстрирует нашу историческую память...

Р. Л. Да, действительно, история с Галяшором — хороший кейс и демонстрация ситуации с официальной исторической памятью. Замечательный мой мемориальский коллега Александр Юльевич Даниэль охарактеризовал эту память как пограничную, и мне симпатичен этот термин. Современная память об истории террора может быть описана именно им. Почему?

С одной стороны, об истории репрессий в советский период можно говорить, можно публиковать (вот сейчас опубликуется это ин- тервью), можно вести научные исследования, проводить конференции — эта тема присутствует в публичном пространстве. Но с другой стороны, даже у тех людей, которые этим занимаются, существует ощущение о том, что она продолжает быть если не прямо табуированной, но находится под какими-то серьезными ограничениями, умолчаниями, активно при этом предпринимаемыми. В итоге что получается? Вроде тема в публичном пространстве есть, а никакого согласия и консенсуса по ней нет ни у разных ветвей власти, ни внутри общества, ни внутри научного сообщества, и это несмотря на огромное количество исследовательских работ, наличие конкретного законодательства о реабилитации жертв репрессий. Мы имеем сегодня историческую память полутабуированную, усеченную, пограничную. И конфликт вокруг экспедиции в Галяшор как раз это и демонстрирует.

Вроде бы несомненно есть истори- ческий факт о депортированных литовцах, спецпереселенцах, но само их кладбище никаким образом официально не закреплено. Чиновники Минприроды, не стесняясь, говорят, что не знают ни о каком кладбище, что официально это территория федеральных лесов, хотя сами же в своем постановлении об административных штрафах упоминают о том, что мы «прибирались на кладбище», что там есть за- бор, намогильные кресты и прочие атрибуты некрополя. Полицейские на чистом глазу у нас спрашивают, а почему мы не спрашивали разрешения местных властей. А с какой стати мы должны спрашивать разрешения, если мы хотим посетить кладбище? Когда люди хотят посетить кладбище, они что, спрашивают разрешения у каких-то начальников? Другие чиновники, которым мы задаем эти вопросы, недоумевают: «Ну, это же кладбище репрессированных, эта тема должна как-то проходить под нашим контролем!»

В декабре состоялось заседание Совета по правам человека (СПЧ) с участием президента, где пермская история два раза поднималась, в том числе задавался вопрос, что делать с местами массовых захоронений жертв репрессий. Реально в Пермском крае нет ни одного кладбища, официально зарегистрированного как захоронение жертв репрессий, несмотря на то, что они, безусловно, есть. Конфликтная история в Галяшоре может стать прецедентной, ведь если мы приезжаем в такие места, то волонтеры или родственники репрессированных, похороненных там, могут попасть под вполне конкретные санкции властей в виде штрафов и уголовного преследования. Вот эта неурегулированность нормативной и законодательной базы и ее правоприменения в отношении конкретных захоронений и объектов сталинского ГУЛАГа тоже говорит о пограничности официальной исторической памяти.

История вокруг Галяшора хорошо иллюстрирует и современное сознание общества: когда на суде по поводу административных штрафов выступал представитель Министерства природных ресурсов Михаил Никитин, понятно, что он не историк, но он искренне пытался доказать, что здесь похоронены «лесные братья». Так что существуют вполне устойчивые стереотипы, что люди были оправданно подвергнуты репрессиям, и — что очень печально — они сидят в мозгах чиновников, наделенных
властью. Это распространенное явление, если посмотреть на комментарии в соцсетях, можно увидеть, насколько вопиющим взгляд является по отношению к людям, которые невинно оказались под жерновами репрессий.

Термин «пограничная память» годится и для объяснения отношения государства к общественным объединениям, занимающимся этой темой. Репрессии в отношении региональной организации, которая известна и уважаема в крае, много сделала по данной теме, но, видимо, перешла какие-то границы публичности или масштабов своей деятельности, безусловно возможны только тогда, когда тему хотят видеть маргинальной, не актуальной, лишней. Да и в целом многочисленные сюжеты с преследованием общества «Мемориал» по всей стране говорят о том, что современная власть не готова говорить о трагических вехах истории, поэтому ей всячески мешают такие независимые самостоятельные исследовательские и просветительские структуры.

Все это следствие того, что до сих пор в нашей стране так и не дана юридическая правовая оценка сталинского террора и вообще советских репрессий. Нет официального признания, что эти действия были не простыми «перегибами на местах», а реальной многолетней политикой, и политикой преступной. А с преступлениями необходимо разбираться так, как это происходит в обычном уголовном судопроизводстве: найти и доказать, кто был организаторами, исполнителями и жертвами преступлений. Причем это можно сделать на основе советской Конституции и законодательства того времени, за исключением драконовских законов и норм, прямо нарушающих эту самую Конституцию. С жертвами террора вроде что-то относительно понятно (хотя с литовцами, как мы видим, весьма относительно), а вот что сам этот террор был официально санкционированным сверху и проведенным преступлением — юридически не зафиксировано. Пока в нашей стране нет официальной правовой квалификации советских репрессий как преступлений, будут повторяться вот такие казусы, как «дело Дмитриева» или «дело Пермского “Мемориала”».

К. К. Давайте резюмируем, какое сейчас состояние юридического делопроизводства в отношении вас и вашей организации по мотивам прошедшей в августе экспедиции?

Р. Л. На данный момент мы имеем приостановленное уголовное дело «о незаконной вырубке леса» (ст. 260 УК РФ), где участники экс- педиции проходят как свидетели. Также существует еще одно уголовное дело о «фиктивной постановке на учет иностранного гражданина» (ст. 322.3 УК РФ), заведенное на пенсионера Леонида Николаевича Ладанова, который предоставил литовским волонтерам временную регистрацию в своем доме в поселке Велва-База (это ближайший населенный пункт к урочищу Галяшор). Плюсом идут три административных протокола «о самовольном занятии лесных участков» (ст. 7.9. КоАП), среди которых один штраф на краевое отделение общества «Мемориал» — 200 тысяч рублей, другой — на меня, как его председателя, — 50 тысяч рублей.

К. К. Благодарим за приятную и содержательную беседу. От редакции хотим выразить солидарность и поддержку Пермскому «Мемориалу», пожелать скорейшего завершения всех неприятностей и успешного продолжения деятельности.

Поделиться:

Рекомендуем:
22.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть вторая: «Как машина едет, думаю, сейчас меня заберут»
21.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть первая: «Нас старались ликвидировать»
19.11.2024 | Арнаутова (Шадрина) Е.А.: «Родного отца не стала отцом называть» | фильм #403 МОЙ ГУЛАГ
•Что отмечено на Карте террора и ГУЛАГа в Прикамье
•Список «12 километра»
•По местам спецпоселений и лагерей ГУЛАГа
КНИГА ПАМЯТИ | Факт ареста отца марает мою биографию
КНИГА ПАМЯТИ | Мы все боялись...
КНИГА ПАМЯТИ | Главная страница, О проекте
blog comments powered by Disqus