Дети в изоляции: как жили в томских детдомах дети «врагов народа»

Автор: Лидия Симакова

11.07.2019

Большинство детей «врагов народа», сосланных и депортированных после смерти родителей, попадали в детдома, детские комбинаты, приемники-распределители. ТВ2 в рамках проекта «XX век. Очевидцы» публикует воспоминания бывших воспитательниц детских домов Томской области, где содержались дети «врагов народа».

Фото: ru.wikipedia.org

Валентина Девянина работала воспитателем в Тоинском (Чаинском) детском доме в 50-е годы. Раиса Вдовина три года проработала воспитателем в младшей группе в Польском детском доме во время Великой Отечественной войны. Их воспоминания были записаны в 90-х годах прошлого столетия сотрудниками мемориального музея «Следственная тюрьма НКВД».

Валентина Михайловна Девянина

–Я, Девянина Валентина Михайловна, 1930 года рождения, уроженка Горьковской области. В августе 1951 года, после окончания Арзамасского учительского института, приехала работать по распределению в Томскую область. Меня направили на работу в Тоинскую (Чаинскую) восьмилетнюю школу. При школе был детский дом. Я была назначена воспитателем.

Большинство детей в детдоме — русские, многие из Ленинграда. Директором был Корнелюк Петр Кондратьевич. Много сирот и полусирот. Были воспитанники-дети по национальности немцы: Шнейдер Филипп, Мина, Витя. Все с Поволжья. Также были дети-молдаване: Гребенюк Надя, Муся, Тима и так далее. Хорошо помню воспитанника-немца Валю Гроссмана. Ребенок был с хорошо развитым чувством юмора. Он слыл главным шутником детского дома.

У всех немецких и молдавских детей присутствовало огромное старание к труду, отличались от других тем, что много читали. В наш детский дом попадали из Томского детприемника, Чаинского, Тогурского, Колпашевского детских домов. Это были дети так называемых «спецов» (спецпереселенцев - прим.ред.). Дети были очень замкнутые, но между собой очень дружные. Их родители и близкие были подвергнуты репрессиям по линии НКВД-МГБ. Детей мы старались не разъединять по признакам родства и дружбы. В личных делах детей, которые поступали к нам, их родители не были указаны. Дети «спецов» отличались от воспитанников вольных родителей серьезностью и доброжелательностью. О себе рассказывали крайне неохотно.

Отношение русских ребят к детям: немцам и молдаванам – было плохое. Их обзывали «фрицами», били их и не играли с ними. Так как многие русские дети-воспитанники потеряли родителей в войну. Ненависть русских сирот к немецкому фашизму автоматически проецировалось на немцев и молдаван. Воспитателям приходилось решать эту проблему. Я собирала детей своих групп, беседовала с ними, читала, рассказывала специально о немцах, чтобы дети поняли, что не все немцы гитлеровцы.

Воспитанники детского дома Средне-Васюганской комендатуры с воспитателями и комендантом

Фото: foto-memorial.org

У некоторых детей были живы родственники, но они это скрывали, боясь навлечь на них беду. Редко, под большим секретом, говорили воспитателям, которым доверяли, об этом. Я старалась отыскать родственников. Например, немцу Вите Бургову отыскала сестру. В детдоме были дети из Прибалтики. Хорошо помню Аусму Якушенок. Когда детей открепили от комендатуры, а дети «спецов» все находились на учете в комендатуре, у них стали появляться родственники. Девочками-прибалтийками в моей группе были Аня и Вера Вирта. Надо сказать, что у девочек-воспитанниц не было деления на русских и «фрицев», как у мальчиков.

В конце 50-х годов в детский дом стали привозить детей пьяниц, то есть объединили детей-сирот и детей, родители которых были лишены родительских прав. Началась борьба между сиротами и не сиротами. Они делили маму, воспитателя, домашний хлеб, домашний пирог и так далее. Дети высланных и других «спецов» стали просить отыскать мам, пытались писать по старым адресам. Все письма просматривались и прочитывались воспитателем. Такой был порядок. Кроме того, был приказ директора о просмотре детских писем.

Каждый месяц дети — немцы и молдаване — должны были отмечаться в Подгорненской райкомендатуре. В обязанности воспитателя входило брать всех своих детей и вести их в комендатуру. Она находилось в селе Подгорное за четыре километра от детдома. Меня это сильно возмущало. Я была родом их тех мест, где никаких ссыльных не было и о них никто ничего не знал.

Мой отец отвоевал в годы войны в 16-й Литовской дивизии, очень этим гордился. Я же в свою очередь гордилась отцом. В мои детские годы я представления не имела о комендатурах и спецпоселениях, вольно высказывала свое мнение обо всем и не имела никаких комплексов по этому поводу.

Детский дом Нарымской комендатуры

Фото: foto-memorial.org

Таким образом, мое поведение повергало в шок работников комендатуры и органов, которые привыкли к безоговорочному подчинению себе и страху, внушаемому всем окружающим здесь, в Сибири.

Очень способным воспитанникам давали возможность окончить десять классов, остальных трудоустраивали после восьмого класса. Детям «спецов» не давали паспортов. 9-й, 10-й классы тоже не давали закончить. Директор Корнелюк бился над решением этим вопросов, получал нагоняи, но все-таки некоторых сумел пристроить получать образование дальше. Он смог пристроить Катю Шевчук из «спецов» в педучилище в Колпашеве.

В 1952 году стали давать паспорта, открепили их от комендатуры. Дети и взрослые очень радовались этому факту. Петр Кондратьевич Корнелюк требовал от всех нас большой заботы о детях. Воспитанников кормили неплохо, директор ругал за каждую выброшенную картофелину. В детдоме был свой свинарник, велись кролики, за животными ухаживали воспитанники. Детям давали конфеты, по праздникам шоколадные, один апельсин на группу, которые делился поровну. Иногда виноград и арбузы. Это была редкость и новинка, жители поселка всего этого не видели вообще.

Раиса Михайловна Вдовина

Раиса Вдовина проработала воспитателем в младшей группе Польского детского дома, который располагался на улице Розы Люксембург, 48. Воспитателем она была с 1943 по 1945 годы.

Здание, в котором находился Польский детский дом

–Пришла в гороно к инспектору Полине Новоселовой. Она была по детским домам. А мне говорят: соглашайтесь работать в иностранном детском доме. А я думаю, какой дом: французский, американский? А я в школе изучала немецкий, но теперь уже забыла. Писать что-то писала, но говорить уже не могла. Новоселова говорит: подумайте, а завтра поедем. Нужно было сотрудникам дома посмотреть на меня. Сначала мы в канцелярии были, у заведующей, потом она провела нас по всему помещению. Рассказала, где столовая находится, где спальня. Я вчера прошла мимо этого дома, он там до сих пор стоит. Улица Розы Люксембург, 48. Рядом, по левую сторону от этого дома, двухэтажный деревянный дом. Ошибочно его принимали за Польский детский дом. Но там не вместиться. Там жили рабочие, сотрудники — поляки. Они сами попросили: по городу нас не разбрасывайте. Лучше мы будем около детского дома жить. Но я туда не ходила. Не могу сказать, как они жили: в отдельных квартирах или в комнатах.

Дом, который находится по соседству с Польским детским домом. Тут жили сотрудники-поляки

В детдоме было больше 100 детей: школьников и дошкольников. В дошкольной группе было 20 человек. Я сразу приглянулась руководству. Мне тогда сказали: эта особа нам подходит, хотя она и русская. Она производит впечатление культурной особы. Они даже на одежду внимание обратили.

Это уже война была, настолько был голод в городе, что люди продавали все. Но я сохранила свое пальто. Оно ношенное было, но производило впечатление нового. Драповое темно-синее пальто и темно-синяя шляпа английского фасона. Потом, когда я разделась, они обратили внимание на то, что я в туфельках приехала и шерстяном платье с гипюровым воротником и брошью. Типичный наряд учительницы. Как Ленин говорил.

Директором детского дома была украинка, солидная женщина, коммунистка. Фамилию не помню. Она мне и сказала: мы уже все оформили, с завтрашнего дня и приходите. Я пришла, показала направление. Мне сказали: мы сейчас отведем вас в эту группу, посмотрим за вашей работой. Ко мне очень часто заходил пан доктор. И во время завтрака, и во время работы. Но я привыкла с медициной работать. Мало ли что с ребенком может случиться. Пан доктор был весьма воспитанным и культурным человеком. Уважительным и корректным. Я таких среди русских людей не встречала.

<…> Дети все были сироты. Кроме двух: Рысика и Адели, их мама работала в том же детдоме. Мама была с образованием, она на кухне работала. Может, некому там было работать, а может, и русским не доверяли. Чтобы все, что привезут, доставалось детям. Не знаю. Дети разговаривали по-польски, пели по-польски. И, должна сказать, молились по-польски. Был такой случай. Я детей укладываю спать после ужина. Все легли, ручку под щечку положили, заснули. Я одеваюсь потихоньку, ухожу. Иду мимо окон и решила посмотреть. Смотрю, они все на коленях стоят, молятся. Думаю, бог с ними, значит, так нужно. Все равно они все поедут в Варшаву. Зачем я буду говорить им: нет у нас бога или не надо молиться? Зачем я буду маленьким детям это говорить? Вырастут, оценят сами, как им жить. Я никому и не сказала. Но им кто-то другой из состава воспитателей сказал: дети, не молитесь.

<….> Я пришла в первый раз после завтрака. Попросила их присесть поближе. Они немного понимали русский, я потом училась у них польскому. Предметы называть, например. Они сели все на ковер, и я стала им про птичку рассказывать. — Детки, вы птичек видели? — Видели. – По-русски мне отвечают. — А где вы птичек видели, где они живут? Кто знает? — Несколько детей подняли руки. — Что птички кушают/клюют? И так далее. Я не сразу запомнила их имена. Спрашиваешь, как зовут, ребенок теряется, сразу не говорит. Тогда я попросила одну девушку, Божену, которая училась то ли в 9-м, то ли в 10-м классе и приходила к детский дом к самым маленьким, быть моим переводчиком. Два дня у меня ушло, чтобы запомнить, как кого зовут.

<...> На следующий день я пришла, подаю им обед. А они сидят и не едят. Стесняются, что ли? Тогда заходит пан доктор и говорит: пани Раиса, мне вас надо. Я вся покраснела, думала, что какое-то замечание сейчас мне сделают. Может, ребенка обидела, ложку не дала? Пан доктор: все хорошо. Оказалось, что в тот момент, когда он меня выводил, дети молились перед едой. А потом ели. Считалось, что я нерелигиозный человек, антихрист, значит, при мне нельзя молиться.

Дети при мне никогда не спрашивали, где мама и папа. Наверное, они свыклись с тем, что к ним никто не приходит: ни мама, ни папа.

При этом детском доме было большое подсобное хозяйство. Около деревни Михайлово вроде. Картофель выращивали, овощи все, салат. Там коровы и свиньи были. Дом обеспечивался молоком, сметаной, мясом. У каждого ребенка была кружка в пол-литра. Каждый за раз получал пол-литра молока. К этому молоку давалось венское печенье. Это первый завтрак. На второй — картофельное пюре и сладкий чай. Или пирожки с картошкой. По два пирожка каждому ребенку. Нам еще Америка присылала порошок из черепашьих яиц. Заваривали его. Допускалось как заправка к супу.

Одежда была по росту детям подобрана. Через Красный Крест Америка присылала. Платья были разные, не было стандарта, одинакового фасона. Вообще, детский дом снабжался хорошо. Видимо, директор, эта украинка, смогла развернуть хозяйство. Я была один раз там, в подсобном хозяйстве. Там постоянно поляки жили, не выезжали в город.

<...> А какую елку устроили однажды в католическое Рождество в 1944 году! (вспоминает дочь Вдовиной — прим. ред.) В Кремле не было такой елки. Все дети в костюмах. Елка была очень большая, высокая и красивая. Украшена свечами, поделками в виде фруктов. (тут запись прерывается — прим. ред.).

<...> В детдоме была одна девочка, самая младшая. Она спицами вязала. В детдоме была комната, где сидели женщины и распускали старые свитера, которые Америка прислала. И пришла к ним эта девочка и спросила: что вы делаете? И они ей дали этих ниток, может, дали и показали, как вязать. Показали, как клубок связать, как петельку сделать. Но трехлетний ребенок быстро может потерять интерес к вязанию, после двух-трех петелек. А она вязала. Она сначала гвоздиками вязала, а потом я попросила дать нам спицы: пусть дети вяжут. Она чулочки вязала. Я потом узнала, что польские женщины очень способные к вязанию. К перчаткам, носкам. Может быть, мама ее вязальщицей была?

Мемориальная доска на здании, в котором располагался Польский детский дом

Фото: Музей "Следственная тюрьма НКВД"

Воспоминания Раисы Вдовиной дополняет ее дочь (имя не указано). Она рассказывает, что впервые попала в Польский детский дом, когда ей было пять лет. Она приходила туда к своей матери и заодно пообщаться с польскими детьми.

Мне было пять лет, когда я впервые пришла в Польский детский дом. Я ходила в детский сад № 4, который считался образцовым. Мой отец погиб на фронте, а моя мама Вдовина Раиса Михайловна работала в детском доме воспитательницей. После садика, часов в пять-шесть, я приходила к своей маме и польским детям в гости. Мне было очень интересно. Я там быстро научилась польскому языку, гораздо быстрее, чем русские воспитатели обучили польских детей русскому. Им было интересно общаться. У нас был один возраст. Я с ними молилась. Вероятно, я слышала, я точно не знаю, когда их привезли в приют, с ними был ксендз. И он с ними занимался. Но в 1943 году, когда их привезли в детдом, ксендза уже не было. Я слышала, что взрослые поляки между собой говорили, что ксендза взяли. Но при русских они не молились никогда.

<...> Помню, на елке ребенку досталась та игрушка, о которой он мечтал. Помимо конфет, мандаринов. А для меня были красивые платья. Одно называлось Солнце. На нем были такие красивые солнышки вышиты. Каждому достались либо кубики, либо машинки, либо куклы. К каждому был особый подход. Меня, как русскую, никто не выделял. А Деда Мороза не было. Воспитатель вызывал каждого ребенка к елке, спрашивал, что в мешочке для такого-то, и отдавал подарок.

<...> Старших детей сначала отдали в русскую школу. Они один день там пробыли. Дети, по правилам, должны были кушать пять раз в день, им дали вторые завтраки с собой. И они одеты были хорошо. А во время войны какие дети были? В Томск весь Советский Союз был, наверное, эвакуирован. Люди жили и без жилья, это война была. Если человек из города, который бомбили, то что он мог привезти? Слава богу, что ребенка спас. Поэтому дети были бедны одеты. Поэтому и восприняли так: о, господа пришли. И предложили им поменяться завтраками, карточная система же была. Ну, дети завтраком и поделились.

Но потом решили, что нужно школу сделать свою при детском доме. Пригласили туда учителей. Дети были изолированы полностью. Их водили, конечно, на прогулки. Но в основном дети были изолированы. Мало того, когда моя мама начала собирать свой трудовой стаж, то оказалось, что детдом нигде не значился. Ни по каким документам. И ей пришлось приводить с собой свидетелей, которые подтвердили, что мама работала в этом учреждении какое-то время. Может, он по-другому числился.

Для справки:

Депортация поляков в районы Казахской ССР и Сибири началась в 1936—1941 годах. Было две волны депортации — в апреле 1936 года и 1940—1941 годах. Первая волна представляла собой выселение поляков и немцев из приграничных районов СССР. Вторая волна охватила поляков, живших во вновь присоединённых районах Западной Белоруссии и Западной Украины. С началом Великой Отечественной войны многие бывшие польские спецпереселенцы пошли воевать в составе Польской армии против общего врага, а их дети, ставшие сиротами, помещались в специальные детские дома. В Польском детском доме дети жили с 1942 по 1944 годы. Потом детдом перенесли в Краснодарский край,а оттуда в Польшу.

Депортация молдаван в Сибирь началась в 1949 году. Она известна как «Операция «Юг». 6 февраля 1949 года Совет Министров СССР принял постановление о выселении с территории Молдавии «бывших помещиков, крупных торговцев, активных пособников немецким оккупантам, лиц, сотрудничавших с немецкими органами полиции, участников профашистских партий и организаций, белогвардейцев, а также семей всех вышеперечисленных категорий». В итоге из Молдавии были выселены 11 293 семьи или 35 050 человек.

Депортация немцев началась после издания Указа Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья» от 28 августа 1941 г. была ликвидирована Автономная Республика немцев Поволжья и произведена тотальная депортация немцев из АССР. Немцам было отдано распоряжение в течение 24 часов подготовиться к переселению и с ограниченным количеством своего имущества прибыть в пункты сбора. Немецкие жители республики были вывезены в отдаленные районы Сибири, Казахстана и Средней Азии.