Владимир Этуш: «Когда отца посадили, меня стали считать сыном врага народа»


Источник

11.03.2019

Владимир Абрамович Этуш (6 мая 1922 - 9 марта 2019) — советский и российский актёр театра и кино, театральный педагог. Народный артист СССР (1984, старейший по возрасту среди ныне живущих). Участник Великой Отечественной войны. С 1987 по 2003 год возглавлял Высшее театральное училище имени Б.В. Щукина (ныне — художественный руководитель Школы). В 2009-2011 гг. — директор Центрального Дома актёра имени А.А. Яблочкиной (ЦДА) в Москве.

Ниже размещен фрагмент из книги Владимира Этуша «И я там был».


Владимир Этуш. Екатерина Чеснокова / РИА «Новости»

В старших классах мы обычно всей компанией шли в Сад — Эрмитаж. Тогда это было весьма людное место, где собирался, так сказать, «свет». Там встречались, там гуляли, там знакомились. Денег, конечно, не было, но голь на выдумки хитра — из Эрмитажа все шли в «Метрополь». В ресторане «Метрополь» был бар, где мы занимали места и за рубль получали бутылку «боржоми» или «нарзана» и сухарики. «Утолив» голод сухариками, шли танцевать в общий зал. В общем зале все думали, что мы плотно сидим в баре, а посетители бара считали, что мы пришли туда отвлечься от большого стола в центральном зале «Метрополя». И так вот жизнь протекала, как мне казалось, довольно безмятежно. Пока не арестовали отца. За что его взяли, он и сам не знал. Продержали полтора года и отпустили — не нашли состава преступления. Даже жалованье выплатили за весь период отсидки.

Тогда каждый двор (или дом) периодически получал разверстку: очистить состав жильцов от социально вредных элементов. И не просто очистить, а нужно было набрать определенный процент. Сверху спускали цифры, а «кандидатов» определяли на местах. Нередко управдомы, занимавшиеся выявлением таких элементов, проявляли излишнюю инициативу. И однажды наш управдом, Маргасюк, включил в этот процент папу. Ночью пришли к нам с обыском. Правда, квартира, благодаря жилищному «самоуплотнению», нашей была уже наполовину. В те времена новых домов не строили, а подселяли к старым жильцам новых. И вот одну из наших трех комнат и кухню занял рабочий класс. Арестовывать пришли из милиции, в понятые взяли соседа, молодого человека по фамилии Цофнис. Все время, пока длился обыск, он беспрерывно курил. И когда подносил папиросу ко рту, видно было, как дрожат его руки.

Обыскивали долго, описали все имущество, на буфет хорошего дерева наложили сургучную печать, дескать, «описано». Особенно шикарной обстановки у нас не было, но кое-что приличное водилось... Кстати, так ничего и не вывезли. Видно, не до того было. Этот буфет с сургучной печатью стоял у нас еще долго, и непонятно было, кому он теперь принадлежал. Но мы им пользовались и даже перевезли на новую квартиру, не снимая печати. Потом папу увели. Мой бедный дедушка, сельский портной из местечка Глузк в Белоруссии, ходил, хлопотал, обивал пороги разных управлений и прокуратур. Но так и умер, не дождавшись папиного возвращения.

После ареста папы наш образ жизни круто переменился. Никогда не работавшая мама устроилась кассиршей в фотоателье. В свое время она закончила два или три курса медицинского института, но, конечно, ни о какой работе «по специальности» не могло быть и речи. Работала и моя тетка, Эстела Константиновна, которая являлась практически моей второй мамой — мы все время прожили вместе. Но денег все равно не хватало. Я ходил в рваных ботинках, и мама, желая скрасить мое существование, выкраивала какие-то копейки и спрашивала меня: «Вова, что ты хочешь, пирожное или пойти в кино?» У Никитских ворот, в кинотеатре повторного фильма, где сейчас располагается театр под управлением Марка Розовского, показывали Чарли Чаплина, и я выбирал кино.

Хозяйство вела бабушка. О ней хочется рассказать подробнее. Бабушка была замечательной личностью. Происходя из довольно состоятельной семьи, она вышла замуж за красавца с аристократической внешностью. Он ей изменял направо и налево, всячески унижал и умер в сорок лет, оставив вдовой с пятью детьми. Какое-то время дома хранился его портрет, стоявший в шкафу лицом к стене. Бабушка не хотела, чтобы его показывали детям. Один из ее сыновей, Александр, пошел в матросы, уехал в Америку и там умер от туберкулеза. Другой, Владимир, в честь которого меня и назвали, застрелился. И мне долго не рассказывали о нем, опасаясь нехороших ассоциаций. Еще был Рафаил, потом Раиса — моя мама, и самая младшая — Эстела Константиновна.

С хозяйством бабушке приходилось управляться непросто — уж больно скудные средства отпускались на это. Но она всегда находила какие-то лазейки и добивалась желаемого. Кстати, вспомнился мне один забавный эпизод из моего дошкольного детства. Бабушка послала меня за маслом в магазин, находившийся в доме напротив. А тогда уже ввели ограничения на продукты — масло, к примеру, в одни руки давали только двести грамм. Для нашей семьи этого было мало. И бабушка научила меня хитрости, снабдив для похода в магазин двумя шапками. Я покупал двести грамм в одной шапке, потом снимал ее, надевал другую, снова становился в очередь и получал еще двести. Уже потом, когда финансовый кризис был позади, когда я женился, и моя жена Нина некоторое время не работала, она как-то спросила у бабушки: — Почему вы посылаете домработницу, чтобы она купила двести грамм сметаны? Ведь на завтра тоже надо. — Ниночка, сегодня же все и съедят! — отвечала бабушка.

Вообще у Нины остались о ней самые трогательные воспоминания. Помню, как Эстела Константиновна резко выговаривала бабушке за то, что она слишком много тратит. А ведь бабушка для себя не придерживала ни копейки. Под конец жизни она говорила мне: — Ты знаешь, Вовочка, меня очень огорчает, что у меня нет своих денег. И я совершенно не могу распоряжаться своим временем. Я не могу поехать куда хочу, у меня нет никаких средств. Я для себя никогда ничего не оставляла.

И только сейчас я в полной мере понимаю, как ограничивало бабушкину жизнь отсутствие этих злополучных средств. При всем желании, она даже к родственникам съездить не могла! Наша с Ниной дочка родилась, когда бабушка была еще жива. Года два она возилась с правнучкой и, несомненно, получала от этого удовольствие. Мудрая была женщина. И веселая, артистичная. Она с неподражаемым юмором рассказывала о своем детстве и юности — бабушка родилась в поместье, которое арендовал ее отец. Там было свое хозяйство, особый быт. И она не просто рассказывала, а показывала. Так что, видимо, выбором своей профессии я обязан бабушке — актерские гены проявились через поколение...

Когда отца посадили, меня стали считать сыном врага народа. И первое, что я сделал — пошел к секретарю комсомольской организации «стучать» на себя. Потом, в девятом классе был такой случай: учитель литературы Гурий Павлович, этакий барин, в сапогах, с прической а ля Тургенев, попросил меня изложить точку зрения Ленина на роман И. Гончарова «Обломов». Я изложил. Гурий Павлович спокойно выслушал и говорит: — А вы знаете, что это точка зрения Бухарина?! А Бухарина уже год как расстреляли. Я извинился, совершенно не придав этому значения. А в начале следующего урока меня вызвали к директору. Директор, седовато-лысый человечек, в черном костюме с длинными рукавами, прикрывавшими короткие пальцы, усадил меня напротив себя и стал расспрашивать об отце. — За что сидит? Я говорю: — Не знаю. — Ну, как же вы не знаете! — И при этом буравит меня своими маленькими глубоко посаженными водянистыми глазками. — Что же это получается, вы живете в семье и не знаете, чем занимается ваш папа. Я стал объяснять, говорю, что папа и сам не знает, за что его посадили. А дальше разыгралась сцена форменного допроса. Директор угрожал, что позвонит в НКВД, тянул руку к телефону, а я упрашивал его не делать этого. Страшно было не за себя — за маму: если и сына посадят, как она будет, бедная?.. В конце концов, он меня отпустил.

И таких, как я, было много. Почти не было семьи, у которой бы не арестовали кого-нибудь из родственников. Поэтому внутренне, конечно, многие сочувствовали. И все равно положение «сына врага народа» давило, рождало комплексы. Однако своих правил, своего образа жизни я не менял. По-прежнему гонял голубей, ходил на танцы. И по-прежнему меня числили среди «золотой молодежи». Вообще я чувствовал себя достаточно раскованным, главная забота — куда пойти вечером с приятелями. Днем же все свободное время я посвящал чтению. Читал я много. Почему-то начал с Чехова, очень увлекался рассказами Антоши Чехонте. А вот пьесы мне не нравились, я их прочитал с трудом. И до сих пор трудно читаю пьесы. Исключение — Александр Николаевич Островский. У него настолько яркие колоритные образы, что не только смотреть, но и читать интересно.

Я прочел всего Пушкина, всего Лермонтова. Очень увлекался «Мцыри», учил наизусть. Жил вместе с героями «Войны и мира». В общем, освоил всю русскую классику. А вот с произведениями Набокова и Флоренского познакомился значительно позже. Очень любил и знал, чуть ли не наизусть, многих западных писателей. Страшно увлекался Конан Дойлем. «Приключения Бригадира Этьена Жерара» перечитывал много раз. Помимо замечательной иронии меня там привлекало и то, что действие происходит в 1812 году. У одного моего родственника была коллекция наполеоновских открыток, на которых были представлены: Наполеон в разных видах, эпизоды сражений, наполеоновские маршалы. В сочетании с Конан Дойлем складывалась довольно понятная для меня картина наполеоновской эпохи.

Поделиться:

Рекомендуем:
22.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть вторая: «Как машина едет, думаю, сейчас меня заберут»
21.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть первая: «Нас старались ликвидировать»
19.11.2024 | Арнаутова (Шадрина) Е.А.: «Родного отца не стала отцом называть» | фильм #403 МОЙ ГУЛАГ
•Организация досуга
•ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕПРЕССИИ В ПРИКАМЬЕ 1918-1980е гг.
•Список «12 километра»
КНИГА ПАМЯТИ | Меня звали вражинкой
КНИГА ПАМЯТИ | У нас даже фруктовые деревья вырубили
КНИГА ПАМЯТИ | Главная страница, О проекте
blog comments powered by Disqus