Правильный миф: почему невозможно написать учебник истории, в котором будет «вся правда»


Автор: Иван Курилла

Источник

18.10.2017

«Теории и практики» продолжают рассказывать о номинантах премии «Просветитель» этого года. На прошлой неделе жюри объявило финалистов — в шорт-лист вошли восемь книг. Среди них «История, или Прошлое в настоящем», в которой профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Иван Курилла пытается разобраться, какой смысл вкладывали в слово «история» в разные времена и что происходит, когда в историческую науку вмешивается политика. T&P публикуют отрывок о том, откуда в обществе запрос на единый учебник истории, почему у историков не может быть одной версии и как история становится частью современности.

Множество субъектов (История в осколках)

Уже в XIX веке история начала дробиться по предмету исследования: в дополнение к политической истории появилась история культуры, экономики, а позднее к ним добавились социальная история, история идей и множество направлений, изучающих различные аспекты прошлого.

Постепенно к этому делению историков добавилось размежевание по методам исследования прошлого: помимо традиционных методов работы с письменными архивными документами сформировалась, в частности, клиометрия* и устная история.

Наконец, самым неуправляемым процессом стало дробление истории по субъекту исторического вопрошания. Можно сказать, что процесс дробления истории подталкивает описанная выше политика идентичности. В России фрагментация истории по социальным и гендерным группам происходила медленнее, чем по этническим и региональным вариантам.

Вкупе с дроблением используемой историками методологии эта ситуация привела к фрагментации не только исторического сознания в целом, но и поля самой исторической науки, которая к концу века представляла собой, по выражению московского историка М. Бойцова (в нашумевшей в профессиональной среде в 1990-е годы статье), груду «осколков». Историки пришли к констатации невозможности единства не только исторического нарратива, но и ii исторической науки.

Читатель уже понял, конечно, что представление о возможности единственно верного исторического нарратива, единственно правильной и окончательной версии истории противоположно современному взгляду на суть истории. Часто можно услышать обращенные к историкам вопросы: ну а как же было на самом деле, какова же правда? Ведь если один историк пишет о каком-то событии так, а другой — по-другому, то значит, кто-то из них ошибается? Могут ли они прийти к компромиссу и понять, как было «на самом деле»? Запрос на такой рассказ о прошлом в обществе существует (из таких ожиданий растет, наверное, и недавняя попытка популярного писателя Бориса Акунина стать «новым Карамзиным», и, в какой-то мере, споры о «едином учебнике» истории). Общество как бы требует от историков договориться, наконец, написать единый учебник, в котором будет изложена «вся правда».

В истории и впрямь есть такие проблемы, в понимании которых можно найти компромисс, но есть и такие, в которых это невозможно: это, как правило, история, рассказанная «разными голосами», связанная с идентичностью той или иной социальной группы. История авторитарного государства и история жертв какого-нибудь «великого поворота» вряд ли создадут когда-нибудь «компромиссный вариант». Анализ интересов государства поможет понять, почему принимались те или другие решения, и это будет логичное объяснение. Но его логика никак не «сбалансирует» историю тех людей, кто в результате этих решении? потерял состояние, здоровье, а иногда жизнь, — и эта история тоже будет правдой о прошлом. Эти два взгляда на историю можно изложить в разных главах одного и того же учебника, но таких точек зрения гораздо больше, чем две: трудно бывает, например, примирить историю разных регионов в большой многонациональной стране. Более того, прошлое предоставляет историкам возможность создания множества нарративов, и носители разных систем ценностей (так же как разные социальные группы) могут написать собственныи? «учебник истории», в котором смогут описать историю с точки зрения национализма или интернационализма, государственничества или анархии, либерализма или традиционализма. Каждая из таких историй будет внутренне непротиворечива (хотя, вероятно, в каждом таком рассказе будет присутствовать умолчание о каких-то сторонах прошлого, важных для других авторов).

Единый и непротиворечивый рассказ об истории, объединяющий все точки зрения, создать, по-видимому, невозможно — и это одна из важнейших аксиом исторической науки. Если на «единстве истории» историки поставили крест уже довольно давно, то осознание имманентной противречивости истории как текста — явление относительно новое. Оно связано с упомянутым выше исчезновением зазора между настоящим и недавним прошлым, с вмешательством памяти в процесс исторической рефлексии современного общества.

Перед современными историками встает проблема с этим множеством нарративов, множеством рассказов о прошлом, которые произведены разными социальными группами, разными регионами, идеологами и государствами. Некоторые из этих нарративов конфронтационны и в потенции несут в себе зародыш социальных конфликтов, но выбор между ними приходится делать не на основании их научности, а на основании этических принципов, тем самым устанавливая новую связь между историей и моралью. Одна из новейших задач исторической науки — работать на «швах» между этими нарративами. Современное представление об истории в целом похоже скорее не на некий единый поток, а на сшитое из разных лоскутов одеяло. Мы обречены жить одновременно с разными интерпретациями и уметь налаживать разговор об общем прошлом, сохраняя разногласия или, скорее, многоголосицу.

 

Исторические источники

Любои историк согласится с тезисом, сформулированным еще позитивистами, что опора на источники — главная черта исторической науки. Это остается верным для современных историков в такой же степени, как это было для Ланглуа и Сеньобоса. Именно методам поиска и обработки источников учат студентов на исторических факультетах. Однако за сто с небольшим лет содержание этого понятия изменилось, а основной профессиональной практике ученых-историков был брошен вызов.

Источники — это документы, данные языка и общественные институты, но также и материальные остатки, вещи и даже природа, в которую вмешивался человек (например, парки, водохранилища и т. п.) — то есть все то, на чем лежит отпечаток человеческои деятельности, исследование чего может помочь восстановить действия и мысли людей, формы общественного взаимодействия и другую социальную реальность прошлых эпох. Нелишне повторить, что источниками они становятся лишь в момент обращения к ним историка за информацией о прошлом.

В современноий гуманитарной науке все чаще используют слово «тексты» для обозначения примерно того же понятия, но историки предпочитают говорить об «исторических источниках».

Чтобы понять разницу в отношении к источникам исторической науки и предшествующей ей практики, надо напомнить, что то, что мы называем фальсификацией документов, было нередким явлением в Средние века и совершенно не осуждалось. Вся культура была выстроена на уважении к авторитету, и если авторитету приписывалось что-то, им не сказанное, но безусловно благое, то основанийподвергать это сомнению не было. Таким образом, главным критерием истинности документа было благо, которое этот документ обеспечивал.

Впервые доказавший подлог «правильного документа» Лоренцо Валла не решился опубликовать свое «Размышление о вымышленном и ложном дарении Константина» — работа увидела свет лишь спустя полвека после смерти автора, когда в Европе уже началась Реформация.

На протяжении нескольких веков историки вырабатывали все более тонкие способы определения истинности документа, его авторства, датировки, чтобы исключить использование фальшивок в своей работе.

«Прошлое», как мы выяснили, проблематичное понятие, но тексты источников реальны, их можно буквально потрогать руками, перечитать, проверить логику предшественников. Вопросы, формулируемые историками, адресованы именно этим источникам. Первыми источниками были живые люди со своими рассказами, и этот вид источников (ограниченный временем и пространством) и по сей день важен при работе с недавней и современной историей: проекты «устной истории» XX века принесли весомые результаты.

Следующим видом источников стали официальные документы, остающиеся от повседневной деятельности разного рода бюрократии, включая законодательство и международные договоры, но также и многочисленные регистрационные бумаги. Леопольд фон Ранке предпочитал дипломатические документы из государственных архивов другим видам документов. Статистика — государственная и коммерческая — позволяет применять количественные методы в анализе прошлого. Личные воспоминания и мемуары традиционно привлекают читателей и так же традиционно считаются весьма недостоверными: мемуаристы по понятным причинам рассказывают нужную им версию событий. Тем не менее при учете заинтересованности автора и после сравнения с другими источниками эти тексты могут многое дать для понимания событий, мотивов поведения и деталей прошлого. Материалы периодической печати с момента ее появления стали использоваться историками: никакой другой источник не позволяет так понять синхронность разных событий, от политики и экономики до культуры и локальных новостей, как страницы газет. Наконец, школа «Анналов» доказала, что источником для историка может стать любой объект, несущий на себе следы человеческого воздействия; не останутся в стороне сад или парк, разбитые по определенному плану, или выведенные человеком сорта растений и породы животных. Накопление значительных объемов информации и развитие математических методов ее обработки обещает большие прорывы в исследованиях прошлого с началом использования историками инструментов обработки Big Data.

Однако важно понимать, что сами по себе, до момента попадания в поле интереса историка, текст, информация или материальныи? объект источниками не являются. Только вопрос, заданный историком, делает их таковыми.

В последней трети ХХ века, однако, этой практике был брошен вызов. Постулировав недоступность прошлого, постмодернисты свели работу историков к преобразованию одних текстов в другие. И в этой ситуации вопрос об истинности того или иного текста отошел на второй план. Гораздо большее значение стало придаваться проблеме, какую роль текст играет в культуре и обществе. «Константинов дар» определял государственно-политические отношения в Европе на протяжении многих веков и был разоблачен лишь тогда, когда уже потерял свое реальное влияние. Так какая разница, был ли он фальшивкой?

Профессиональная практика историков вступила в противоречие и с инструментальным подходом к истории, распространяющемся в обществе: если за прошлым не признается самостоятельной ценности и прошлое должно работать на настоящее, то источники не важны. Показателен конфликт, разыгравшийся летом 2015 года между директором Государственного архива РФ Сергеем Мироненко, предъявившим документальные свидетельства сочиненности «подвига 28 панфиловцев» в битве за Москву 1941 года, и министром культуры РФ Владимиром Мединским, защитившим «правильный миф» от его проверки источниками.

Любое историческое событие, завершившись, становится мифом — положительным или отрицательным. Это же можно отнести и к историческим личностям. Наши руководители госархивов должны вести свои исследования, но жизнь такова, что люди оперируют не архивными справками, а мифами. Справки могут эти мифы упрочить, разрушить, перевернуть с ног на голову. Ну а общественное массовое сознание всегда оперирует мифами, в том числе и в отношении истории, поэтому относиться к этому нужно трепетно, бережно, осмотрительно.

Владимир Мединский

По сути дела, политики не только высказывают свои претензии контролировать историю, но и отрицают право историков на экспертное суждение о прошлом, уравнивая профессиональное знание, основанное на документах, с «массовым сознанием», основанным на мифах. Конфликт архивиста с министром можно было бы отнести к курьезам, если бы он не укладывался в логику развития исторического сознания современного общества, приведшую к доминированию презентизма.

Так, расставшись с позитивизмом, мы вдруг оказались перед лицом нового средневековья, в котором «благая цель» оправдывает фальсификацию источников (или пристрастный их отбор).

Законы истории

В конце XIX века спор о научности истории сосредоточился на ее способности открыть законы человеческого развития. На протяжении XX века эволюционировало само понятие науки. Сегодня науку часто определяют как «область человеческойдеятельности, направленную на выработку и систематизацию объективных знаний о действительности» или же как «описание с помощью понятий». В эти определения история, безусловно, вписывается. Помимо этого, в разных науках используется исторический метод или исторический подход к явлениям. Наконец, надо понимать, что это разговор о соотношении понятий, выработанных самой европейской цивилизацией, и эти понятия историчны, т. е. меняются со временем.

И все же — существуют ли исторические законы, «законы истории»? Если говорить о закономерностях развития общества, то этот вопрос надо, очевидно, переадресовать социологии, которая изучает законы развития человечества. Законы развития человеческих обществ, безусловно, существуют. Некоторые из них носят статистический характер, некоторые позволяют увидеть причинно-следственные связи в повторяющейся последовательности исторических событий. Именно такого рода законы чаще всего объявляются сторонниками статуса истории как «строгой науки» «законами истории».

Однако эти «законы истории» чаще всего разрабатывались («открывались») не историками, а учеными, занимавшимися смежными науками об обществе, — социологами и экономистами. Более того, многие исследователи выделяют отдельную область знания — макросоциологию и историческую социологию, которые считают «своими» классиками таких ученых, как Карл Маркс (экономист) и Макс Вебер (социолог), Иммануил Валлерстайн и Рэндалл Коллинз (макросоциологи), Перри Андерсон и даже Фернан Бродель (лишь последнего из списка историки также считают своим классиком). Кроме того, сами историки очень редко в своих трудах предлагают формулы законов истории или каким-то образом на такие законы ссылаются. Вместе с тем вопросы, поставленные в рамках макросоциологических, а также экономических, политологических, филологических и прочих общественно-научных и гуманитарных дисциплин, историки с большим удовольствием задают прошлому, перенося таким образом теории смежных наук на материал прошлого.

Проще говорить об исторических открытиях. Открытия в истории бывают двух типов: открытие новых источников, архивов, мемуаров либо постановка новой проблемы, вопроса, подхода, превращающих в источники то, что раньше источниками не считалось либо позволяющих в старых источниках найти новое. Таким образом, открытием в истории может быть не только обнаруженная при раскопках берестяная грамота, но и по-новому поставленный исследовательский вопрос.

Остановимся на этом моменте немного подробнее. Со времен школы «Анналов» историки начинают свою работу с постановки исследовательского вопроса — это требование представляется сегодня общим для всех наук. В практике исторического исследования, однако, постоянно происходит многократное уточнение и переформулировка вопроса в процессе работы над ним.

Сначала я заинтересуюсь проблемой и начинаю читать о ней. Это чтение заставляет меня переопределить проблему. Переопределение проблемы заставляет меня сменить направление моего чтения. Новое чтение, в свою очередь, меняет формулировку проблемы еще сильнее и еще дальше меняет направление того, что я читаю. Так я продолжаю двигаться туда и обратно, пока не почувствую, что все в порядке, — в этот момент я записываю, что у меня получилось, и отправляю в издательство.

Уильям Макнил

Историк в соответствии с моделью герменевтического круга* постоянно уточняет свой исследовательский вопрос на основании данных, получаемых им из источников. Итоговая формулировка исследовательского вопроса историка становится формулойотношения настоящего к прошлому, установленной ученым. Получается, что исследовательский вопрос сам является не только отправной точкой, но и одним из важнейших результатов исследования.

Это описание хорошо иллюстрирует представление об истории как науке о взаимодействии современности с прошлым: правильно поставленный вопрос определяет «разность потенциалов», поддерживая напряжение и устанавливая связь между современностью и изучаемым периодом (в отличие от тех социальных наук, которые стремятся найти ответ именно на первоначально поставленный вопрос).

Примерами законов истории могут быть повторяющиеся закономерности использования прошлого в современных дебатах (отбор в прошлом сюжетов и проблем, помогающих в решении сегодняшних задач или в борьбе за групповое видение будущего; ограничения такого отбора, влияние научных трудов и публицистики на формирование исторического сознания общества), а также способы постановки задач и получения исторических знаний.

Кто такие историки?

Если историки когда-то могли считать, что они пишут для отдаленных потомков, то сегодняшнее представление об историческойнауке не оставляет им такой возможности. Читатель — потребитель исторического знания, главная аудитория историка — находится в современности. Формулируя исследовательский вопрос, историк устанавливает связь между современностью и изучаемым им обществом прошлого. Любой историк может столкнуться с тем, что его исследовательские вопросы, актуальные сегодня и интересные ему самому, не будут волновать людей уже через двадцать–сорок лет — просто потому, что устареют сами по себе. Бывают, конечно, исключения — историки, опередившие свое время и попавшие своими вопросами в болевые точки следующих поколений. Однако в своем обычном состоянии история есть часть современного диалога с прошлым, и потому писать в стол — очень опасное и непродуктивное занятие.

Чем же занимаются историки, и чем их работа отличается от постоянного использования истории представителями других профессий? Технически ответ прост: «ремесло» историка уже на протяжении нескольких поколений состоит из нескольких этапов, от формулировки (и переформулировки) вопроса (исследовательской задачи) через поиск и критику источников к их анализу и созданию итогового текста (статьи, монографии, диссертации). Однако из того, что мы узнали про историю, становится понятно, что такой ответ будет неполным — он не прояснит для нас содержание и цели этой работы.

Существуют два традиционных ответа о роли историка.

Согласно первому, историк — мудрый беспристрастный «Нестор-летописец», ученый в башне из слоновой кости, человек, который «без гнева и пристрастия» занимается описанием прошлого (тут надо уточнить, что летописцы описывали как раз не столько прошлое, сколько собственную современность или совсем недавнее для них прошлое).

Второй, тоже уже традиционный взгляд на историка, — это появившееся в XIX веке представление о том, что историк — идеолог создания нации, идеолог «нациестроительства». Историк — проводник «политики идентичности», тот, кто помогает нации осознать себя, раскопать свои корни, показать сообществу людей то, что их объединяет, и, таким образом, создать, укрепить нацию. Оба эти представления продолжают существовать в обществе, да и многие историки примеряют их на себя и даже пытаются соответствовать тому или иному подходу.

Тем не менее современный взгляд на место историка в современном обществе требует значительных дополнений.

Чего ожидают от историка сегодня?

Историки — это профессионалы диалога современности с прошлым, разбирающиеся в его правилах и ограничениях. То, что изучение истории требует специальной квалификации, не всегда очевидно, но это так: не любой вопрос прошлому можно задать, не любое объяснение исторических событий можно подтвердить источниками. Результаты их работы проверяемы и общественно значимы. Таким образом, историки выполняют очень важную общественную функцию диалога современности с прошлым.

В начале XXI века представление об истории изменилось. История все больше начинает пониматься не как наука о прошлом, или о поведении людей в прошлом, или же о прошлой социальной реальности, а как наука о взаимодействии людей со временем, прошлым и будущим, с изменениями социального порядка. Так, изменение взглядов на историю и общественного запроса к историкам меняет представление о деятельности историков и об объекте истории как науки — теперь это не прошлое «само по себе», а использование этого прошлого в современности и для манипулирования будущим.

Конечно, историк шумерской цивилизации может не ощущать прямой связи своей работы с окружающей социальной действительностью — она влияет на него опосредованно, через этос и меняющиеся подходы исторической науки. Историк ведь социализируется не просто в обществе, а и в профессии, и его личная современность включает опыт, накопленный поколениями предшественников, корпус текстов исторической науки. Именно поэтому вопросы к прошлому, сформулированные историками, вбирают в себя результаты предшествующей историографии — история представляет собой кумулятивное знание. Известное нам прошлое задает форму и налагает ограничения на новые вопросы к себе. Иными словами, для того чтобы правильно сформулировать вопрос, надо знать добрую половину ответа на него.

Классический историк, «открывающий прошлое» в архивном документе, по-прежнему занимается исторической наукой, однако изменилось понимание обществом цели этого процесса: теперь от историка ожидают нового рассказа о прошлом, нового нарратива, способного повлиять на современность. Если он не напишет такой рассказ сам, сосредоточившись на изучении «того, что было на самом деле», то он, очевидно, создаст материал для своих коллег, но пока кто-то из них не использует этот материал в коммуникации с обществом, миссия историка до конца не осуществлена.

Если в прошлом веке история заканчивалась на благоразумном расстоянии от современности, историки отказывались принимать участие в разговоре о недавних событиях, а уже цитировавшийся афоризм Бенедетто Кроче о том, что «всякая история современна», означал лишь актуальность изучаемых историками вопросов, то теперь общество ожидает от истории внимания прежде всего к такому прошлому, которое еще «не вполне закончилось» и влияет на сегодняшний день. История теперь считается полноправной частью современности. Профессиональное выстраивание дистанции между настоящим и прошлым входит в противоречие с запросом на современную историю.

Именно поэтому среди новых задач истории появляется «сшивание противоречащих нарративов», поэтому «места памяти» занимают в представлении об истории более важное место, чем архивы, поэтому растет новая область «публичной истории», в силу этого историкам все чаще приходится вступать в споры с политиками и бизнесом и все более важным становится их присутствие в общественных дебатах о сегодняшнем дне.

Другими словами, в современной ситуации — в обществе торжествующего презентизма — историки по необходимости становятся профессионалами и в вопросе о том, как современность справляется с наличием в ней прошлого. Это относится и к урегулированию конфликтов, тянущихся из прошлого, и к менеджменту исторических травм, и к меняющемуся отношению современных поколений к историческому наследию.

Важность исторических нарративов

Настоящая цель истории — помочь обществу что-то понять о себе. Роль историков в этом контексте не может сводиться к внутрицеховому развитию, — замыкаясь от общества, они теряют смысл существования своей науки.

Многие историки, отождествляющие себя с «новой исторической наукой», свысока относятся к историческим нарративам. Однако современная историческая наука понимает, что история существует в изложении историка, что это изложение приобретает характер литературного текста — и во многих случаях это в большой степени нарративный текст. «Нарративы превращают прошлое в историю, — утверждает немецкий историк Йорн Рюзен, — нарративы создают то поле, в котором история живет культурной жизнью в умах людей, рассказывая им, кто они такие и как они и их мир меняются во времени». Более того, в преподавании истории трудно обойтись без того или иного учебника, также представляющего собой нарративный рассказ о событиях прошлого.

Именно исторические нарративы (как правило, политические, но тут есть исключения) требуются политикам — «строителям нации» — или любой другой общности; именно связного рассказа о прошлом требует от историков читатель исторической литературы. В целом, можно сказать, что обществу нужен от историков именно нарратив, основанный на источниках и новых вопросах к прошлому.

Вполне вероятно, что растущая популярность конспирологических текстов как «популярных текстов по истории» связана с тем, что ученые отказались от рассказов об истории как о едином процессе, ведущем нас из прошлого в будущее.

Из этого следует, что составление связного рассказа о прошлом не должно выпадать из профессиональных компетенций историков. Ограничивая себя работой в архиве и ответами на исследовательские вопросы, историки как цех и профессиональное сообщество рискуют потерять аудиторию и утратить важную функцию профессиональных посредников между современностью и прошлым*.

* Разумеется, речь тут не о личном выборе каждого ученого, а о сообществе историков, в котором должно быть место как для кабинетных ученых, предпочитающих архивные штудии, так и для тех, кто умеет донести результаты работы — собственной и коллег — до аудитории за пределами профессионального цеха.

 Где искать историков?

Институциональная принадлежность историков тоже оказывается важной, она добавляет к собственной идентичности историка его связи с сообществом или организацией. Большинство историков-исследователей преподают в университетах, значительная часть работает в исследовательских центрах (в России — в структурах академии наук), часть — в архивах и музеях.

Как правило, историки также принадлежат к профессиональным организациям, объединенным по принципу общей тематики, периода или метода исследования. Кроме того, существуют и национальные организации историков, выступающие зачастую как защитники профессиональных претензий ученых на монополию толкования прошлого от посягательства государства и других групп. Форумы таких организаций становятся иногда пространством для обсуждения наиболее важных проблем профессии — от методологии до положения историков в обществе.

В течение последних лет в России были создано три общества, в той или иной степени заявляющие о себе как о национальной организации историков. Летом 2012 года было создано Российское историческое общество (официальные документы настаивают на формулировке «воссоздано», так как РИО претендует на преемственность по отношению к существовавшему до революции 1917 года Императорскому РИО). Следующей зимой в России появилось Военно-историческое общество. Если руководство РИО оказалось составлено из политиков первого эшелона (председателем был избран тогдашний спикер Государственной Думы РФ Сергей Нарышкин), то РВИО оказалось под руководством менее влиятельного, но более активного в публичной сфере министра культуры Владимира Мединского. В руководстве обоих этих обществ представлены «генералы» от истории, но доминируют там люди, не имеющие отношения к науке, — политические деятели.

Частично поэтому в конце зимы 2014 года ряд независимых историков создали Вольное историческое общество, которое с тех пор выступает выразителем мнения заметной части профессионального сообщества по поводу проявлений исторической политики и попыток неаккуратного «использования истории».

 

Поделиться:

Рекомендуем:
22.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть вторая: «Как машина едет, думаю, сейчас меня заберут»
21.11.2024 | Гулаг прямо здесь. Райта Ниедра (Шуста). Часть первая: «Нас старались ликвидировать»
19.11.2024 | Арнаутова (Шадрина) Е.А.: «Родного отца не стала отцом называть» | фильм #403 МОЙ ГУЛАГ
•7 мест в Перми, от которых пойдут мурашки по коже
•Компас призывника
•Узники проверочно-фильтрационных лагерей
КНИГА ПАМЯТИ | За нами никакого греха не было
КНИГА ПАМЯТИ | Добрых людей больше
КНИГА ПАМЯТИ | Главная страница, О проекте
blog comments powered by Disqus