Пермская региональная благотворительная общественная организация
«Центр исторической памяти»

Изображение: https://harriman.columbia.edu/event/the-katyn-massacre-on-the-80th-anniversary-of-the-exhumations/

Аннотация: настоящая статья посвящена обзору и критическому анализу псевдоисторических утверждений катынских отрицателей, ставящих под сомнение доказанную вину НКВД в массовых расстрелах польских военнопленных и иных польских граждан весной 1940 года. Автор систематизирует ключевые факты и аргументы, подтверждающие ответственность советского руководства и НКВД за катынское преступление.

В статье рассматриваются основные фактические, документальные свидетельства, результаты расследований и эксгумаций, подтверждающие обстоятельства массовой казни польских граждан. Особое внимание уделяется разбору типичных "аргументов", распространяемых в условиях возрождения отрицательской пропаганды в современных российских СМИ, в том числе государственных, их несостоятельности перед лицом совокупности исторических данных. Подчеркивается, что отрицатели до сих пор не в состоянии ответить на фундаментальные вопросы катынского дела.

Статья базируется на опубликованной работе автора «Катынь и анти-Катынь: критический анализ современных общественных дискуссий» с множеством новых деталей, но с упрощенным изложением аргументов. Для интересующихся темой в тексте статьи предоставлены гиперссылки на подробное изложение контраргументов со всеми источниками.

5 марта 1940 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о расстреле многих тысяч польских военнопленных и узников тюрем. В результате исполнения этого решения в апреле — мае 1940 г. НКВД были убиты почти 22 тыс. польских граждан, в т. ч.:

• более 14 тыс. польских офицеров, полицейских и прочих военнопленных 1939 г., которые находились в трех лагерях для военнопленных: Козельском (большая часть расстреляна и захоронена в Козьих Горах в Катынском лесу под Смоленском), Осташковском (большая часть расстреляна в Калинине и захоронена в Медном) и Старобельском (расстреляны в Харькове, захоронены в Пятихатках);

• более 7 тыс. арестованных, содержавшихся в тюрьмах западных областей Украинской и Белорусской ССР (расстреляны в т. ч. в Киеве (известно захоронение в Быковне) и в Минске).

Расстрельное решение было принято на основе записки Л. Берии, в которой упомянутые группы названы «заклятыми вpагами советской власти, пpеисполненными ненависти к советскому стpою. Военнопленные офицеpы и полицейские, находясь в лагеpях, ведут антисоветскую агитацию. Каждый из них только и ждет освобождения, чтобы иметь возможность активно включиться в боpьбу пpотив советской власти».

При этом, помимо этого общего идеологического мотива, непосредственным толчком к принятию решения о расстреле могли быть появившиеся как раз в тот момент опасения советского руководства о возможной, как они считали в тот момент времени, войне с Англией и Францией (в том числе за счет известных советской разведке планом бомбардировок бакинских нефтяных приисков).

В настоящее время этот комплекс преступлений называется «катынским расстрелом», или «катынским преступлением», несмотря на то что в Катынском лесу захоронена лишь часть жертв, потому что именно эти захоронения были в 1943 г. широко использованы немецкой пропагандой и оставались единственным точно известным местом погребения польских военнопленных в течение многих десятков лет.

После десятилетий отрицания советскими властями своей ответственности за расстрел, в апреле 1990 г. советская вина была признана на основе изучения советскими историками документов Управления по делам военнопленных НКВД СССР (далее УПВИ) и материалов конвойных войск, показавших, что версия, выдвинутая в 1944 г. Специальной комиссией по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров под руководством Н. Бурденко, не выдерживает критики.

Согласно этой версии, тысячи польских военнопленных их трех лагерей содержались в трех лагерях «особого назначения» под Смоленском, попали в руки нацистов летом 1941 г. и расстреляны ими в августе-сентябре 1941 г. в Катынском лесу.

По материалам же из советских архивов выходило, что более 14 тыс. польских военнопленных из трех лагерей весной 1940 г. были переданы в управления НКВД Смоленской, Харьковской и Калининской областей и с тех пор в качестве военнопленных просто не числились, никаких же лагерей для военнопленных особого назначения («ОН») в системе УПВИ просто не существовало.

Поскольку по версии комиссии Бурденко один из комендантов трех лагерей «ОН», лейтенант государственной безопасности Ветошников (как выяснилось — не существующий), рапортовал о потере военнопленных в августе 1941 г. не кому-то, а начальнику УПВИ, капитану ГБ П. Сопруненко (почему-то называемого «Ветошниковым» майором ГБ), который в реальности на тот момент к этим узникам никакого отношения уже не имел, эти узники на момент захвата оставались военнопленными — что прямо противоречит известным сводным документам УПВИ. Уже одно это показывает ложность советского сообщения.

Фундаментально судьба военнопленных из трех лагерей, таким образом, была понятна и без приказа о расстреле. Но именно таковой — решение Политбюро от 5 марта 1940 г. — и был рассекречен опубликован в 1992 году, после чего и вопрос о том, кто именно приказал расстрел, был закрыт. 

Помимо этих, вполне достаточных самих по себе доказательств, есть, конечно, и множество других. Часть из них выявлена в архивах исследователями, часть получена в результате советско-российского и польского следствия. 

Есть, например, важные документы в Отраслевом государственном архиве Службы безопасности Украины, посвященные обнаружению в 1969 г. в Харькове могил поляков из Старобельского лагеря. Внутреннее расследование КГБ 1969 г. показало, что все они расстреляны в 1940 г. В переписке между харьковским КГБ и Центром обсуждались меры по конспирации — распространение слухов, будто захоронения принадлежат расстрелянным немецким дезертирам или инфекционным больным (тиф, холера, сифилис). Составлялись планы по уничтожению могил, но сделать это в полной мере не удалось. В конце 1980-х гг., когда тема снова всплыла, КГБ УССР снова провел внутреннее расследование и еще раз подтвердил как захоронение расстрелянных НКВД поляков, так и попытки КГБ в 1969 г. и начале 1970-х гг. затереть следы.

Есть записка Берии Сталину от 2 ноября 1940 г. о перспективах создания польской армии на советской территории, которая могла бы помочь СССР в будущей борьбе против Германии. Берия перечисляет группы польских военнопленных, из которых могла бы быть создана такая армия, но ни словом не упоминает о бывших узниках трех лагерей военнопленных (даже чтобы указать на непригодность всех их до единого для этой цели, чего быть не могло, поскольку поляки, включая офицеров, прибывшие летом 1940 г. из Литвы и Латвии, но не подпавшие уже под весеннюю расстрельную акцию и всего лишь интернированные, ничем по своим настроениям от своих собратьев из трех лагерей не отличались, но они в записке перечислены). Никакого объяснения, кроме того, что этих военнопленных в этот момент уже не было в живых, не просматривается.

То же касается записки Берии Сталину и Молотову от 26 декабря 1941 г. В. Сикорский и В. Андерс при встрече со Сталиным и Молотовым передали (конечно, очень неполный на тот момент) список около 3800 имен бывших узников 3 лагерей, которых Польское правительство в изгнании не могло найти после амнистии. Проверка списка была поручена Берии и, сообщая о ее результатах Сталину и Молотову, Берия написал, что из «найденных» из этого списка «3.320 человек, в соответствии с известным Вам решением от 5 марта 1940 года» - именно такими словами. При этом целью проверки была установление местонахождения этих поляков. Но что именно должна была процитированная строка сказать Сталину и Молотову об местонахождении этих людей? Эти 3320 человек обозначены Берией как "найденные" - найденные где? Фраза эта каким-то образом должна была однозначно характеризовать уровень информации НКВД о местонахождении в декабре 1941 года разношерстной группы из 3320 польских военнопленных, когда-то бывших в Осташковском, Старобельском и Козельском лагерях. Понятно, что в данном конкретном историческом контексте возможно это было в одном единственном случае: их не было в живых и это стало результатом известного Сталину и Молотову решения от 5 марта 1940 г.

Понятно, что документальными доказательствами дело не ограничилось.

В марте 1990 года прокуратурой Харьковской области было возбуждено дело по факту обнаружения останков в Пятихатках, на территории лесопарковой зоны отдыха Управления КГБ по Харьковской области. В сентябре того же года дело было передано в Москву, в Главную военную прокуратуру и получило номер 159. Одновременно расследование вела Польша. Именно во время этих расследований были собраны многочисленные дополнительные доказательства советской вины за катынское преступление.

В 1990-е гг. на территориях Пятихаток и Медного сначала Главной военной прокуратурой совместно с польскими следователями (1991), а затем польскими экспедициями (1994–1996) производились частичные эксгумации и зондажные работы, в результате которых в Медном обнаружены останки не менее 2358 человек (243 + 2115), в Пятихатках — не менее 2312 человек (167 + 2145). В результате раскопок доказано, что в данных местностях захоронены тела польских военнопленных, переданных в распоряжение УНКВД Калининской и Харьковской областей весной 1940 г. Тела были в соответствующих униформах, с польскими знаками различия и отличия, частично с документами, идентифицирующими личность (одна из причин хорошей сохранности документов — жировосковая трансформация многих трупов,  при которой документы могут просто «консервироваться»), с тысячами предметов вроде вырезанных из дерева сувениров с сюжетами из Старобельского и Осташковского лагерей, многочисленные эфемеры (письма, газеты, дневники). Не было обнаружено ни одного документа (письма, газеты или дневниковой записи) позже весны 1940 г. Таким образом, время смерти установлено без какого-либо сомнения.

Важными источниками являются свидетельства  бывших сотрудников НКВД и НКГБ в начале 1990-х гг., полученные во время следствия ГВП, самыми значимыми из которых стали показания бывшего начальника УПВИ П. Сопруненко, Д. Токарева (в 1940 г. — майор госбезопасности, начальник УНКВД по Калининской области) и М. Сыромятникова (в 1940 г. — сотрудник УНКВД по Харьковской области).

Следователь НКГБ А. Козлов, в 1943-1944 г. занимавшийся расследованием катынского дела, в 1991 г. прямо заявил: "считаю, что в расстреле польских офицеров повинна советская сторона". Это один из следователей, допрашивавших советских свидетелей, на которых потом ссылалось сообщение комиссии Бурденко. Одним из таких свидетелей, допрошенных Козловым, был М. Кривозерцев, позднее отказавшийся от своих показаний, как от придуманных самим следователем.

Архивные данные опровергают и другие аспекты этого сообщения. Так, коронный советский свидетель П. Киселев, которого немцы якобы пытали для дачи показаний против НКВД, на первом же допросе (который затем хранили в секрете) рассказал следователю НКГБ, что он на самом деле знал "в отношении расстрела поляков в 1940 году" — не в 1941. В последующих допросах его показания, конечно же, кардинально поменялись.

Важным элементом доказательной базы советского сообщения были документы с поздними датами, якобы найденные комиссией на трупах — например, квитанция, выданная 16 декабря 1939 г. Старобельским лагерем о приеме от Арашкевича Владимира Рудольфовича золотых часов, на обороте которой имелась отметка от 25 марта 1941 г. о том, что часы проданы Ювелирторгу. Проблема, однако, в том, что Арашкевич никогда не был в Старобельским лагере. Именно 16 декабря 1939 г. Арашкевич прибыл в Осташковский лагерь из Киевской тюрьмы и оставался в лагере до отправки его в мае 1940 г. «в распоряжение» Калининского УНКВД. То есть советские органы доказанно фальсифицировали документальные доказательства по катынскому делу и никакого доверия таковым доказательствам из советского сообщения быть просто не может.

Значительным элементом теории заговора, изложенной в сообщении комиссии Бурденко, была якобы тайная эксгумация могил немцами весной 1943 г. для подмены документов на трупах. Мало того, что сама эта версия относится к области научной фантастики (надо было вытащить и индивидуально обыскать многие тысячи трупов (с обязательным снятием и тщательным обыском шинелей, сапогов, белья и т. п., не только карманов, упомянутых в сообщении - иначе тщательность обыска нельзя гарантировать и вся акция оказывается впустую; а тут еще и руки у многих трупов были связаны, что, мягко говоря, затрудняло бы снятие шинелей), потом одеть трупы, вложить документы, поместить трупы снова в могилы, причем относительно упорядоченно, зарыть), так еще из помощник комиссии К. Зубков, который в 1943 г. видел процесс эксгумации могил немцами, заявил на заседании комиссии, что «судя по тому, что трупы трудно были отделимы друг от друга, были слепленными, я полагаю, что они перекапаны[[] не могли быть, что прошел продолжительный срок после того, как они были положены в землю, иначе они были бы пересыпаны песком», тем самым перечеркнув всю советскую версию. Его слова были вычеркнуты из протокола заседания комиссии и не появляются в материалах комиссии, хранящихся в Государственной архиве Российской Федерации, хотя и сохранились в оригинальных протоколах, хранящихся в ЦА ФСБ.

В организации расстрела советская комиссия обвинила «немецкое военное учреждение, скрывавшееся под условным наименованием "штаб 537 строительного батальона", во главе которого стояли оберст-лейтенант Арнес и его сотрудники — обер-лейтенант Рекст, лейтенант Хотт» - то есть на самом деле штаб 537 полка связи и его командира Ф. Аренса. Но документы в личном деле Аренса в Бундесархиве показывают, что прикомандирован к 537 полку связи Аренс был лишь с 15 ноября 1941 г., а без прикомандирования никак не мог Аренс в августе-сентябре даже быть под Смоленском просто для принятия дел у предыдущего командира А. Беденка, не говоря уже о каких-то организациях массовых расстрелов (для чего, если бы даже кого-то взяли в плен и хотели уничтожить, привлекли бы не полк связи, а находившиеся поблизости штаб айнзацгруппы Б и зондеркоманду «Москва» - чего не случилось, как мы знаем из отчетов о деятельности айнзацгрупп).

К тому же дата прибытия под Смоленск зарегистрирована в деле Аренса как 21 ноября, командиром же он стал 25 ноября. Советские свидетельницы — три девушки, служившие в штабе полка связи в Катынском лесу — ни разу не упомянули Беденка, который был командиром именно в те критические месяцы, когда полк якобы расстреливал поляков, а говорили лишь о командире Аренсе. Смены руководства для них просто не существовало. Таким образом, советские органы госбезопасности принуждали свидетелей к даче ложных показаний.

Другим прекрасным примером этого являются свидетельства Людвига Шнейдера, ассистента в немецкой комиссии 1943 г., захваченного в плен в 1944 г. Мало того, что различные версии его показаний радикально противоречат друг другу, так еще и интересно, в каком именно аспекте. Так, и в показаниях, данных сотруднику политуправления 3-го Белорусского фронта, и в показаниях НКГБ Шнейдер в деталях описывает процесс подписания протокола международной комиссии экспертов в Смоленске, пытаясь этот процесс представить в негативном свете. Но после окончания войны Шнейдера стали готовить для дачи показаний на Нюрнбергском процессе (хотя это в конце концов и не произошло). На том же процессе выступил болгарский член комиссии М. Марков, который по понятным причинам отказался от своих выводов 1943 г. и свидетельствовал о том, что протокол комиссии вообще не подписывался в Смоленске. И вуаля — в своих новых показаниях для Нюрнберга Шнейдер вдруг повторяет версию Маркова и говорит, что протокол в Смоленске вообще подписан не был.

Поскольку советская сторона активно фальсифицировала доказательства по катынскому делу, ни свидетельские показания в материалах комиссии Бурденко, ни само ее сообщение доказательной ценности не имеют (ну или имеют, но в пользу расстрела НКВД — иначе к чему все эти подлоги?).

Разумеется, как и в случае с Холокостом и любителями «Третьего Рейха», фанатичных поклонников Сталина все эти аргументы не убеждают. Некоторые из них просто игнорируются, а некоторые обходятся с помощью своего рода «контраргументов».

Например, те катынские отрицатели, которые поняли, какую фундаментальную проблему представляет для них исчезновение военнопленных из трех лагерей из статистики УПВИ, попытались предоставить альтернативное объяснение этому факту. Мол, весной 1940 г. военнопленных судило Особое совещание, приговорило к определенным срокам и отправило их в ГУЛАГ, а именно в подразделения Вяземлага под Смоленском, где их и захватили немцы. Это своего рода гамбит: эта версия предполагает, что советская сторона частично фальсифицировала свидетельства (например, свидетельство и доклад «Ветошникова») по каким-то своим имиджево-политическим соображением. К сожалению отрицателей, статистика Вяземлага доступна и на 1 января 1941 г. в Вяземлаге было всего 11 поляков (и те — советские граждане), а упомянутые подразделения Вяземлага были еще перед прибытием немцев законсервированы и на них оставались несколько десятков в основном бесконвойных заключенных. Таким образом, вяземлагский гамбит никак не спасает советскую фальшивку.

Естественно, отрицатели не были бы отрицателями, если бы не отрицали напропалую подлинность рассекреченных советских документов о катынском преступлении, причем используя в основном достаточно легковесные аргументы, базирующиеся на невежестве и неуемном воображении. Например, в середине 1990-х гг. Ю. Мухин «анализировал» катынские документы по дефектной публикации текстов вместо того, чтобы разыскать факсимильные изображения, опубликованные в 1992 г. или официальную публикацию в журнале «Вопросы истории» в 1993 г., в результате чего возникли неверные утверждения, что на записке Л. Берии нет сталинской резолюции «за» и что в записке А. Шелепина фигурируют две разные цифры расстрелянных.

Впрочем, есть у отрицателей и аргументы «покреативнее». Например, давно уже было выяснено, что первые три листа записки Берии с предложением о расстреле были напечатаны на одной печатной машинке, а четвертый лист — на другой. Для отрицателей это однозначный признак подделки. Мол, перепечатали бы всю записку. С этой логикой сложно согласиться. Для перепечатки последнего листа существовал вполне конкретный резон: упоминаемый там начальник 1-го спецотдела НКВД СССР Баштаков стал таковым официально именно 5 марта, в день принятия решения Политбюро, и логично было перепечатать несколько строчек записки, чтобы привести его должность в тексте в соответствие с реальностью. Перепечатка записки полностью противоречила здравому смыслу. К тому же, было установлено, что все страницы были напечатаны на печатных машинках НКВД.

Напирают отрицатели и на отсутствие даты на записке (там стоит просто «… марта 1940 г:»), при присутствии регистрационного номера (794/Б). Но точно такой же случай мы имеем для записки Берии 2640/б от «… сентября 1941 г.».

Относительно двух выписок с решением Политбюро о расстреле основные «аргументы» сводятся к двум пунктам: выписки выполнены на бланках 1930-х гг. (но для начала года это распространенная практика и существует множество аналогичных примеров); на одной из выписок есть печать ЦК КПСС (что объясняется просто тем, что эта выписка была направлена председателю КГБ Шелепину в качестве нормальной выписки из протокола решений Политбюро, и на таких выписках обязана была присутствовать печать ЦК партии; поскольку посылка производилась в 1959 г., то и печать была соответствующая).

Более того, всегда можно провести анализ печатных шрифтов того или иного документа сравнением дефектов отдельных литер с таковыми в других аналогичных документах. Такой анализ был проведен и для записки Берии, и для выписок из решений Политбюро, и для листов протокола Особой папки с решениями Политбюро. Результат предсказуем: все документы напечатаны именно на печатных машинках, на которых напечатаны и другие документы того времени. 

Что же касается записки А. Шелепина о хранящихся в архиве КГБ делах на поляков, подлежащих уничтожению, то отрицатели упирают на то, что она рукописная (но это было стандартной практикой для особо «деликатных» документов), на присутствие штампов 1965 г. на записке, созданной в 1959 г. (однако можно привести большое множество аналогичных примеров для других документов — это связано с особенностью хранения таких документов в архиве ЦК), на анахроничное упоминание решения «ЦК КПСС» (но именно в те годы такое словоупотребление было распространено, в том числе и в записках самого Шелепина) и на ошибочное утверждение о расстреле поляков в лагерях военнопленных (но Шелепин лично ничего не знал о деле, его целью было не его расследование, а уничтожение дел на военнопленных, так что такого рода ошибки вполне ожидаемы).

В то же время подлинность записки Шелепина безусловно доказана: ее подтвердил сам Шелепин, существование записки об уничтожении старых материалов подтверждается справкой-заместителем записки под тем же номером из ЦА ФСБ, существование более 21 тыс. польских дел подтверждено другими документами, а дефекты различных штампов на записке соответствуют записке председателя КГБ Семичастного от 19.03.1962, которая поступила на хранение в 1965 г. в архив Политбюро в тот же день, что и записка Шелепина.

Одним словом, документы из так называемого «закрытого пакета» - доказанно подлинные.

Тогда как именно отрицатели вкидывают доказанные фальшивки. В частности, через отрицателей В. Илюхина и С. Стрыгина был вкинут так называемый черновик записки Берии. По рассказу Илюхина, ему позвонил некто, рассказавший о своем участии в группе фальсификаторов советских (и, в частности, катынских) документов в начале 1990-х гг. Этот же человек передал ему якобы черновики катынских документов и «архивное дело Спецфонда № 29, том 7 “Переписка НКГБ — НКВД с ЦК ВКП(б) в период с 02.01.1[9]41 по 05.05.1941. О приготовлении Германии к войне против СССР” (фонд 9).»

Однако «документ» № 31 по описи в «спецделе» был основан на известном плане стратегического развертывания от 11.03.1941, опубликованном в сборнике Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Реальный документ — рукописный, на 16 листах. Подложный документ напечатан на пишущей машинке, содержит всего 10 листов и имеет фиктивный гриф «Строжайше секретно». Там, где в сборнике сделана купюра с отточием, текст прекращается (без отточия) и в фальшивке. Примечание же сборника о том, что «уточненный план составлен на основании дополнительно собранных разведывательным управлением Генштаба РККА, органами НКГБ и НКВД СССР разведданных о подготовке Германии к нападению на Советский Союз», в фальшивке внезапно оказывается рукописной пометой на первом листе самого «документа» из «спецдела». Из последнего прямо и неопровержимо следует, что именно сборник стал источником фальшивки, а не наоборот.

На обложке «дела» значится фиктивный фонд 9; в реальном Архиве Президента Российской Федерации документы Политбюро находятся в фонде 3. Обложка эта приводилась в статье в Комсомольской правде под названием «Знал ли Сталин, что у Гитлера есть “летающая тарелка“?» еще в 2007 г. В статье приведены изображения «документа» № 34 (по описи в «спецделе») — якобы записка Б. Кобулова 725/м от 24.03.1941 о летающих тарелках Гитлера. Документ заведомо подложный не только по содержанию, но и потому, что в реальной опубликованной записке никаких летающих тарелок, конечно же, нет.

Между тем источник В. Илюхина утверждал, что все документы в «деле» подлинные и происходят из реального архива Политбюро, кроме записок Генштаба от 11 марта и 4 апреля, ради подброса которых якобы и было из реального архива изъято «дело». Что утверждение этого источника ложно — мы только что убедились.

Это грубо состряпанное «дело» никогда и рядом не было с каким-либо архивом, оно полностью фиктивное и вторичное — основывается на публикациях 1990-х гг. А значит, насквозь фальшива и вся история, рассказанная Илюхину, и т. н. «черновики катынских документов» (напечатанные, кстати, на совсем другой пишущей машинке, нежели оригинальные документы) — такие же «метафальшивки» и аргументом против документов из «закрытого пакета» служить в принципе не могут.

Понятно, что отрицают неосталинисты и другие перечисленные в начале этой заметки документы. В качестве примера можно привести В. Шведа, который, пытаясь опровергнуть документы КГБ 1969 г., доказывающие, что захоронения поляков в Пятихатках — дело рук НКВД, заявил об одном из них, от 19.06.1969, что «в его левом верхнем углу находится резолюция Никитченко о том, что “товарищу Шелесту П. Е. доложено”». Далее Швед удивляется: «Но датирована резолюция 2008 годом?! Это уже из области паранормального. К этому времени и Шелеста, и Никитченко уже не было в живых, как давно не было КГБ и Украинской ССР. Как понимать подобную несуразность?». Естественно, никакого 2008 года в резолюции и в помине нет, а есть датировка резолюции «20[.]06[.]69»4. И такого рода «факты» часто встречаются в сочинениях отрицателей. Например, один примитивный видеоблогер выдвинул «аргумент» о том, что один из вышеозначенных документов якобы напечатан на бланке 1930-х годов, что само по себе является нонсенсом (КГБ не было в 1930-е гг.). Выдуманная им тройка на бланке документа, конечно же, оказалась пятеркой и были найдены аналогичные документы КГБ УССР на бланках предыдущего десятилетия.

Отрицатели уже десятилетиями выдвигают три классических «аргумента»: использование для расстрела немецких боеприпасов и оружия; руки жертв, связанные немецким бумажным шпагатом; пионерлагерь в Катынском лесу.

Никакого пионерлагеря на месте расстрелов в Катынском лесу, конечно, не было, тем более, что это был огороженный спецобъект НКВД, где хоронили и жертв Большого Террора (которых там недавно частично эксгумировали). Справка о пионерлагерях, на которую ссылалась комиссия Бурденко, была специально сформулирована как можно более расплывчато и включала в себя всю территорию от Козьих Гор (которые были как к югу, так и к северу от Витебского шоссе) до Красного Бора (в 8 км. от дачи НКВД).

О якобы немецком бумажном шпагате существуют лишь высказывания свидетелей и неофициальные высказывания члена или членов комиссии Бурденко, но ни единой экспертизы — то есть воображаемый «немецкий» бумажный шпагат не является в катынском деле вещественным доказательством. В официальном сообщении комиссии он и не упоминается — упоминается лишь наличие «белых плетеных шнуров», без всякого намека на их немецкое происхождение.

То же касается немецких боеприпасов: советская комиссия в принципе не использовала это как аргумент, что весьма примечательно, учитывая, что это, пожалуй, самый популярный аргумент сегодняшних катынских отрицателей.

Вкратце об этом «аргументе» можно сказать следующее. Иностранное оружие калибра 7,65 мм было чрезвычайно популярно у чекистов, являлось для некоторых чинов табельным оружием и оно само, и боеприпасы к нему обязаны были находиться на складах НКВД. Использовалось оно и для расстрелов во время Большого Террора. Немецкие боеприпасы могли попасть на склады НКВД как из прямых закупок в Германии, так и быть захвачены в Польше или Финляндии (причем верны могут быть сразу несколько вариантов).

Что расстрелы в Катынском лесу производились именно из немецкого оружия — не доказано, доказано лишь наличие немецких боеприпасов, которые могли использоваться в любых пистолетах подходящего калибра (хотя немецкое оружие вполне могло использоваться наряду, скажем, с бельгийским или иным, и ничего удивительно в этом не было бы). Первыми публично об использовании именно немецких патронов сообщили сами немцы в 1943 г.

Резоном предпочтения именно иностранного оружия, которое, скорее всего,  могли быть факторы, имеющие значение при потоковых многочасовых расстрелах (довольно исключительных для советской практики; какие-то аналоги можно разыскать лишь в 1937-38 гг.): излишняя мощность ТТ (отдача, повышенная вероятность запачкаться; риск рикошета в закрытом помещении — хотя некоторые военнопленные в Козьих Горах и были расстреляны на открытом воздухе, у нас нет оснований полагать, что это верно для них всех или даже для большинства из них; громкость), мешкотность (неудобность при перезарядке) наганов и их относительно тугой спуск.

Одним словом, три «классических» аргумента никак не могут перевесить все вышеперечисленные доказательства.

С недавних пор излюбленным аргументом отрицателей стали разного рода «рассекреченные ФСБ» документы о катынском деле, якобы свидетельствующие о его неоднозначности или вообще о торжестве советской «версии». Все это — не более, чем разного рода свидетельские показания, причем по большей части далеко не новые (то есть никакой сенсации тут в принципе быть не может).

Одним из примеров такого рода «документов» были допросы Людвига Шнейдера, рассмотренные выше, которые, однако, при сравнении с другими его допросами наоборот демонстрируют советскую фальсификацию. То же касается показаний подсудимого Арно Дюре на Ленинградском процессе. Якобы он принимал участие в выкапывании могил в Катынском лесу. Долго разбирать эти показания большого смысла нет, достаточно упомянуть, что, согласно Дюре, Катынский лес находился … в Польше. Различного рода пропагандистские издания этот момент просто не заметили.

Подробный разбор такого рода вброшенных ФСБ «документов» показывает, что ни один из них не имеет доказательной ценности в пользу советской «версии». Часто они противоречат и другим подобным советским «документам», и официальному сообщению комиссии Бурденко.

Многочисленны и «аргументы» отрицателей о захоронениях польских военнопленных из Осташковского лагеря под Медным (Тверская обл.). Например, можно услышать версии о том, что на самом деле там захоронены раненые красноармейцы (что, конечно же, полностью опровергаются описанными выше эксгумациями). На территории дач НКВД действительно захоронили двух раненных красноармейцев (Ф. Беспалова и С. Куваева), но территория дач большая, так что из этого факта не следует вообще ничто, из уж никак из двух красноармейцев не получатся останки более 2 тыс. человек, найденных на территории дач (что произошло, напомним, в ходе частичной эксгумации, нахождение в ходе которой останков более 6 тыс. человек ожидать было нельзя).

Бесплодна и дискуссия об оккупации Медного немцами. Во-первых, в живых «осташковских» поляков там во время войны быть не могло — там не было лагерей с польскими военнопленными и никто никогда такие лагеря не упоминал. Немцам просто некого было захватывать. К тому же сама советская сторона никогда, даже в ответ на немецкую пропаганду, не упоминала какой-либо захват немцами поляков в этом районе. Во-вторых, как уже указывалось, по эфемерам, найденным на трупах (газетам, письмам, дневникам), точно определяется дата расстрела — весна 1940 г. В-третьих, в те примерно четверо суток, что немцы находились в районе Медного, в окрестностях проходили жестокие бои и говорить о каком-то массовом расстреле немцами (да еще и никем не обнаруженном после освобождения Медного) просто не приходится.

Одним из коронных отрицательских «аргументов» о Медном являются служебные жетоны двух полицейских (Ю. Кулиговского и Л. Маловейского), которые были расстреляны в Калинине весной 1940 г. Жетоны эти найдены при раскопках в Владимире-Волынском, причем относятся к слоям 1941 г., из чего отрицатели делают вывод о несостоятельности всей истории о расстрелах в Калинине. Однако, они игнорируют два ключевых факта. Во-первых, оба жетона найдены не на телах. Жетон Кулиговского найден в нескольких метрах от могильного рва, жетон Маловейского найден в насыпном слое над могильным рвом, среди бытового мусора. Во-вторых, в Российском государственном военном архиве была найдена учетная карточка Маловейского, из которой следует, что в 1939 г., по взятии в плен, он некоторое время содержался во Владимире-Волынском. В случае же Кулиговского этого просто нельзя исключить. Из совокупности этих двух фактов можно сделать вывод, что жетоны были изъяты у полицейских в 1939 г. и просто остались в тюрьме Владимира-Волынского, где были найдены немцами и выброшены в ямы вместе с другим «мусором». Доказательств, что Кулиговский и Маловейский стали жертвами нацистов, а не НКВД, просто нет.

С некоторых пор отрицатели стали ссылаться на приговор Международного военного трибунала в Нюрнберге, который якобы признал вину немцев в катынском расстреле. Это откровенная ложь: катынское преступление вообще не упоминается в приговоре, причем ни прямо, ни косвенно. «Аргумент» отрицателей звучит так: катынское преступление было перечислено среди других преступлений в разделе 3 обвинительного заключения (военные преступления). Многие обвиняемые были признаны виновными по этому разделу. Следовательно, они были признаны и виновными в катынском преступлении.

Понятно, что эта абсурдная логика не работает. В англо-американском праве, на котором процесс был основан процедурно, признание виновным кого-то по разделу обвинительного заключения не означает признания вины по всем элементам, перечисленным в этом разделе. Для признания виновным по какому-то разделу было достаточно доказательства вины лишь по одному эпизоду из раздела.

Трибунал подтвердил, что подсудимые Дениц и Редер не имели к катынскому делу никакого отношения (ни индивидуально, ни коллективно: «нет никаких утверждений, которые каким-либо образом связывали бы подсудимого Редера с утверждениями о Катынском лесе»; «В связи с этим преступлением гроссадмиралу Дёницу вообще не предъявлено никаких обвинений»; при этом Дёница оправдан по разделу 1 (заговор)). Они, тем не менее, были признаны виновными по третьему разделу обвинительного заключения, но, понятно, лишь по перечисленным в приговоре пунктам.

Пропагандист Штрайхер был признан виновным по разделу 4, преступления против человечности (который, по утверждению обвинительного заключения, включал в себя все преступления из раздела 3), но к катынскому расстрелу он в принципе не мог иметь отношения (и по обвинению в участии в заговоре — раздел 1 — он был оправдан, то есть вина не могла быть ему приписана и по принципу коллективной ответственности). Понятно, что никто его в катынском расстреле виновным не признавал.

Более того, чтобы вообще быть приписанным кому-то, катынский пункт обвинения должен был сначала быть доказан на процессе. Но это было в принципе невозможно, поскольку обвинение неверно сформулировало это пункт в обвинительном заключении («В сентябре 1941 года 11000 польских офицеров-военнопленных были убиты в Катынском лесу близ Смоленска»). Дело в том, что по версии сообщения комиссии Бурденко расстрел проходил не только в сентябре, а число 11000 относилось ко всем трупам, а не только офицеров (столько польских офицеров и не было в советском плену). Каких-то доказательств, соответствующих именно формулировке обвинительного заключения, советская сторона не предоставила.

Немецкая сторона также предоставила доклад созванной немцами (с пропагандистскими целями) международной комиссии экспертов, и он был принят Трибуналом как доказательство под обозначением «Геринг-61». Какой-то выбор между советским сообщением и немецким докладом Трибуналом сделан не был. Утверждения о том, что статья 21 Устава МВТ заставляла Трибунал принимать истинность официальных документов государственных комиссий союзных государств — ложно и было опровергнуто самими нюрнбергскими судьями во время процесса.

Аргумент о том, что по этой логике остаются недоказанными многие из пунктов обвинительного заключения, не упомянутые приговором, манипулятивно и является не более, чем апелляцией к эмоциям. Какая-то часть перечисленных в обвинительном заключении преступлений действительно не была юридически закреплена Нюрнбергским трибуналом — из того, что этот факт кому-то неприятен, никак не следует обратное. При этом, естественно, преступления вроде расстрела в Бабьем Яру были доказаны фактически, с исторической точки зрения (хотя и без прояснения всех их деталей и с часто неверными оценками числа жертв); юридически же многие из них были закреплены за нацистскими преступниками на последующих процессах.

С другой стороны, по логике отрицателей Нюрнбергский Трибунал признал все перечисленные в разделах 3 и 4 обвинительного заключения пункты, что как раз и ведет к совершенно абсурдным выводам: ведь в обвинительном заключении фигурировали ложные числа жертв Аушвица (4 миллиона; завышено примерно в 4 раза) и Майданека (1,5 млн.; завышено не менее чем в 15 раз). Есть в заключении как минимум пункт о преступлении, о котором сегодня не знает ни один историк, российский или иной: «В Крыму мирные граждане были погружены на баржи, вывезены в море и потоплены. Таким путем было уничтожено свыше 144 000 человек». Действительно, ни одно из официальных доказательств о преступлениях нацистов в Крыму, предоставленное советским обвинением, эту цифру не подтверждало, а, согласно выводам Крымской республиканской Чрезвычайной государственной комиссии,  всего в Крыму немецко-фашистские оккупанты убили 135177 человек, причем из них 91240 были расстреляны. Понятно, что утопленные в баржах 144 тысячи никем не доказаны, никаким приговором не признаны и исторической правде не соответствуют.

Во время процесса в разделы обвинения (хотя и не в текст обвинительного заключения) добавлялись новые эпизоды. В частности, советская сторона предоставила официальный документ с допросом немецкого военнопленного П. Вальдмана, якобы принявшего участие «в единовременном уничтожении 840,000 русских военнопленных в Заксенхаузене». Вальдман заявлял, что это произошло в конце лета 1941 г.: «Ежедневно приходило 8-10 составов, в каждом из них было 2800 человек. Итак, ежедневно поступало 28 000 русских военнопленных. Экзекуция продолжалась 30 дней» (документ СССР-52). При этом реальное число убитых в Заксенхаузене в 1941 году советских военнопленных оценивается в 13-18 тысяч. Но по логике катынских отрицателей Трибунал признал нацистов виновными в указанном преступлении именно в той форме, которая противоречит всем историческим данным.

Американский судья Биддл прямо подтвердил, что Трибунал не принимал никакого решения по катынскому делу: «Доказательства перед нами были неясными и, как я сказал, не относились ни к одному из обвиняемых. Любые упоминания Катынского леса были опущены при обсуждении приговора». Это же подтвердили и многие обвинители на процессе, в том числе Р. Джексон и Х. Шоукросс.

Стоит отметить, что сам подход отрицателей по этому вопросу фундаментально ложен. нюрнбергскому Трибуналу не было доступно абсолютное большинство материалов по катынскому делу и даже если бы Трибунал вынес решение о виновности немецкой стороны (чего не случилось), называть такие выводы решающими могли бы либо люди, ничего не понимающие в историческом методе, либо откровенные пропагандисты-манипуляторы.

В этой связи стоить кратко рассказать об окончании следствия ГВП. У нас есть протоколы встречи российских и польских прокуроров 4 августа 2004 г. По речи начальника управления ГВП В. Кондратова вполне можно судить о том, что на это число считалось установленным следствием (в частности, расстрел более 21 тыс. польских граждан по решению Политбюро). Но лишь короткое время спустя, 21 сентября, ГВП завершила следствие и … засекретила постановление о завершении. О результатах можно гадать лишь по краткому изложению того же Кондратова, в котором сообщается, в частности, что «следствием достоверно установлена гибель в результате исполнения решений "тройки" 1803 польских военнопленных, установлена личность 22 из них».

Понятно, что такое откровенное ретуширование действительно произошедших событий — не более, чем политическое решение властей. И решение ГВП, конечно же, порадовало катынских отрицателей — многие из них признают, что какую-то малую часть военнопленных советская власть может и расстреляла, но за дело (например, за преступное обращение с советскими военнопленными 1920 г. — хотя в документах тех лет этот мотив в принципе не фигурирует). Вот, мол, и эти 1803 человек может и расстреляны, а все остальное — немцы.

Этот вывод опровергается простой расшифровкой загадочного на первый взгляд числа жертв. 1803 человека - это сумма 1380 тел, эксгумированных комиссией Бурденко в Козьих Горах в 1944 году, и тел, эксгумированных в 1991 году: 13 тел в Козьих Горах, 243 тел под Медным и 167 тел - в Пятихатках. То есть ГВП по-иезуитски признала только советские и советско-польские эксгумации, проигнорировав эксгумации польские (тоже частичные), в рамках которых найдены останки еще несколько тысяч польских военнопленных под Медным (2115 человек) и в Пятихатках (2145 человек). Но ключевой факт остается неутешительным для катынских отрицателей: Главная военная прокуратура признала все тела, откопанные советской комиссией в 1944 в попытке свалить их на немцев, жертвами НКВД. Полагать, что все тела польских военнопленных в Катынском лесу, до которых у комиссии Бурденко просто не дошли руки, чудесным образом оказались телами жертв немцев — заведомо проигрышная позиция.

Сейчас, хотя многочисленные признания властей в советской ответственности за катынское преступление пока еще официально не дезавуированы, но в пропаганде, в официальных источниках вроде «РИАН» и «ТАСС», катынское отрицание расцветает махровым цветом. Причины этого хоть и понятны, но о них можно написать отдельное большое исследование. Будет ли российская власть эскалировать ситуацию и поднимет ли снова на знамена ложь о катынском преступлении — покажет лишь время.

Но что бы ни говорила пропаганда, доказанных фактов, некоторые из которых перечислены в этой статье, это не изменит.

Понятно, что «аргументы» отрицателей многочисленны и тут все они перечислены быть не могут. Интересующиеся могут найти подробные разборы на сайте «Катынские материалы».  Но завершить этот краткий обзор стоит напоминанием: вина НКВД и Сталина доказана многочисленными документами, свидетелями, эксгумациями. В то же время катынские отрицатели не могут доказательно и связно ответить на фундаментальные вопросы: ни какая немецкая часть расстреливала польских военнопленных, ни где они находились с весны 1940 г. по осень 1941 г., ни по чьему указанию якобы была произведена крупномасштабная послесталинская фальсификация катынского дела (доказательств которой они также предоставить не могут).