Пермская региональная благотворительная общественная организация
«Центр исторической памяти»

Смертность заключенных в отечественной пенитенциарной системе в 1885–1915 и 1930–1953 годах: сравнение в историческом контексте

Наконечный Михаил Юрьевич

В настоящей статье, автор хотел бы познакомить читателей с результатами многолетних занятий, посвященных последовательному сравнению смертности заключенных в пенитенциарных системах при двух режимах: в период империи (1885–1917) и в Советском Союзе (1930–1953).

Выбор предложенных хронологических рамок обусловлен следующими причинами. Общеимперское ГТУ (Главное тюремное управление при МВД, затем при Министерстве юстиции) было создано в 1879 году. Несколько следующих лет ушло на постановку и разработку процедур единообразного учета смертности арестантов и четко документированной статистики, поэтому действительно наиболее достоверные данные о смертности заключенных в Российской империи можно найти лишь с 1885 года. В Советском Союзе 1930 год стал не только годом учреждения знаменитого Управления лагерей (УЛАГ) ОГПУ, менее чем через год получившего статус Главного управления (ГУЛАГ). В 1930 году в пореволюционную тюремную систему 1920-х годов, которая во многих организационных аспектах еще калькировала имперскую, были привнесены чисто советское новаторство и весьма специфические черты — например, «метод Френкеля», применявшийся при нормировании питания и выдаче пайкового довольствия, создание сети лагерей-гигантов, не имевших аналогов в Российском государстве, и некоторые другие.

Итак, почему, когда заходит речь о тюрьмах и лагерях, на первый план сразу выходит такой статистический показатель, как смертность заключенных? Потому что именно смертность в системе исполнения наказания становится фундаментальным показателем условного «благополучия» той или иной пенитенциарной организации. Почему автор считает компаративистский анализ данной статистики при двух таких разных режимах методологически корректным и научно обоснованным? Потому, что, на наш взгляд, статистика смертности в местах лишения свободы становится фундаментальной составляющей для понимания очень многих социальных, экономических, институциональных, правовых, наконец, культурно-нравственных процессов в обществе в последние десятилетия существования империи и в советский период. Отношение к заключенному, во всем его многообразии, может считаться своеобразной лакмусовой бумажкой очень многих системных черт и признаков, характерных для того или иного государства. Анализируя интересующую нас статистику именно в сравнительном контексте, можно увидеть имманентные черты, присущие как имперской, так и советской общественно-политической формации.

Традиционно в демографии и в тюремной статистике смертность в местах лишения свободы измеряется в абсолютных и относительных величинах — промилле. Иногда, в зависимости от расчетной методики, вместо промилле используются проценты от среднегодового, среднесуточного или среднемесячного общего числа заключенных. Абсолютные показатели традиционно рассматриваются в качестве своеобразного «сырья» и основы, прежде всего для определения масштабов уровня смертности. Относительные показатели тюремной смертности считаются в науке основными и наиболее репрезентативными для характеристики условий содержаний в пенитенциарной системе. Именно названные показатели и будут использоваться нами в ходе дальнейшего исследования.

Смертность заключенных в пенитенциарной системе Российской империи в 1882–1915 годах

Смертность заключенных в дореволюционных тюрьмах периода 1885–1915 годов долгое время оставалась за пределами научных интересов отечественных и зарубежных исследователей. Если мы обратимся к советским классическим работам о царской тюрьме, в частности, к фундаментальному труду профессора М. Н. Гернета «История царской тюрьмы»[1], то мы не найдем полной и точной статистики смертности заключенных. Минимум конкретных данных, частные примеры, зато через абзац — много пламенных прокламаций и сентенций о страдающих революционерах и кровавых репрессиях царизма. Еще во вступлении к первому изданию своего труда (1946 год) Гернет утверждал, что в истории царской тюрьмы нет и не может быть ни одного светлого периода[2]. Данная работа сделала Гернета классиком и общепризнанным монополистом в изучении «тюремной» темы в отечественной историографии на долгие десятилетия. Последний том «Истории» вышел в свет в 1963 году.

После публикации монографии М. Н. Гернета в отечественной историографии наступил очередной период забвения «тюремной» проблематики, продолжавшийся до 1960–1970-х годов, когда были опубликованы исследования С. С. Остроумова[3], Р. С. Мулукаева[4], Т. У. Воробейчиковой и А. Б. Дубровиной[5], Д. И. Шинджикашвили[6], В. Г. Смольякова[7], К. Н. Ефремовой[8]. Но ни один из названных ученых не занимался анализом статистики смертности арестантов в последние десятилетия существования Российской империи. Ее нет и в монографиях современных тюрьмоведов, например, таких признанных специалистов, как М. Г. Детков[9] и Ю. А. Реент[10]. Таким образом, сведения хотя бы об относительном количестве заключенных, умерших в тюремной системе империи в 1885–1917 годах, широкой научной общественности неизвестны до сих пор. В итоге сегодня представления о царской тюрьме опираются не на фактические знания, полученные в результате изучения статистических и историко-архивных материалов, а на стереотипы, сложившиеся в обществе под влиянием публицистической литературы. Работы Д. Кеннана[11], В. Дорошевича[12], А. П. Чехова[13] и других авторов до сих пор остаются определяющими для формирования своеобразной интегральной оценки царской тюрьмы среди современников.

Автор не упрекает публицистов. Однако для получения наиболее полной и объективной картины нарративные источники принято сочетать с документальными. Образ «чудовищной и ужасной» царской тюрьмы еще до революции превратился в один из самых излюбленных революционерами символов «прогнившего самодержавия». Здесь возникает закономерный вопрос: насколько в действительности была плоха царская тюрьма?

Дореволюционная тюрьма таила в себе массу трагичных и уродливых явлений — не будем строить никаких иллюзий на этот счет. Тюрьма — в принципе порочный институт, особенно в XIX веке. С другой стороны, на наш взгляд, подобного рода обобщения справедливы лишь в первом приближении. В тюрьме всегда умирают люди, в ней творится произвол, болезни, несправедливости и страдания. Подобные замечания справедливы по отношению не только к дореволюционной российской, но и к любой другой тюремной системе. Вместе с тем такие утверждения будут выглядеть чересчур упрощенными, если мы не примем за аксиому тот простой факт, что одна тюремная система комплексно по интегральным параметрам (питание, быт, санитарные условия, смертность, степень открытости тюрем общественности для противоборства произволу тюремной администрации и т. д.) может быть хуже и бесчеловечнее (иногда в десятки раз), чем другая. Так, например, современные тюрьмы стран Северной Европы серьезно отличаются от тюрем Восточного Конго.

Поэтому попытаемся разобраться в том, какие явления в 1885–1915 годах были частными эксцессами в дореволюционной системе исполнения наказаний, а какие принимали характер общей тенденции. В этой связи попробуем разграничить сочетание условного «плохого» и «хорошего» в общем тренде, не прибегая к отдельным примерам, вырванным из контекста событий. Тем более нельзя делать какие-то оценочные выводы без последовательного анализа общих статистических показателей. Также отметим здесь, что при изучении проблем дореволюционной российской тюрьмы, в том числе и касающихся смертности заключенных, некорректно обобщать факты, происходившие в разные исторические периоды. Например, пенитенциарная система Российской империи 1870-х годов, о которой с ужасом свидетельствовал в своей публицистике Кропоткин[14], разительно отличалась от тюрьмы образца 1889 года, а тюрьма 1906 года выглядела иначе, чем в 1889-м. Тем более тюремная система 1915 года отличалась от своей предшественницы времен Александра II. Дореволюционная тюрьма представляла собой комплексное, многоплановое явление, менявшееся со временем, как в лучшую, так и в худшую сторону, и каждый период, наряду с типовыми чертами, имел целый ряд своих уникальных особенностей.

Но как же в таком случае определить степень условной «нормы» при изучении смертности заключенных за репрезентативный отрезок времени для периода 1882–1917 годов? Как обоснованно ответить на ключевой вопрос: была ли дореволюционная тюрьма «типичной» и «благополучной»на фоне пенитенциарных заведений индустриальных развитых стран или, наоборот, аномально-катастрофической? Именно для выяснения этого главного вопроса автор использовал компаративистский анализ статистики смертности дореволюционной и советской тюрьмы в общемировом и национальном контексте. В этой связи уместно уделить некоторое внимание избранной нами методологии.

На наш взгляд, рассмотрение любой статистической величины имеет смысл только при ясной и четкой оценочной системе координат: когда для каждого периода ясна норма и патология, то есть плохие или даже беспрецедентные, отвратительные показатели. Любая статистика может оцениваться позитивно или негативно только в мировом и национальном контексте. Констатация лишь внутренней динамики смертности (например, в 1908 году заключенных умерло меньше, чем в 1880-м) сама по себе никакого глубокого оценочного смысла не несет. Без рассмотрения общемировой картины смертности заключенных и без сравнения статистики с условными «лучшими» представителями и, наоборот, аутсайдерами для изучаемого периода невозможно ответить на ключевой вопрос: «Какой же была российская дореволюционная тюрьма — нормальной или катастрофически-аномальной?» Любая цифра вне контекста эпохи повисает в вакууме.

Для того чтобы четко определить, насколько позитивна или негативна статистическая величина, нужно ясно представлять себе уровень развития медицины исследуемого периода, рекорды и антирекорды в смертности заключенных среди тюремных систем, достигших наилучших показателей для своей эпохи. Только тогда цифры обретают смысл, глубину и возникает корректное основание выносить интегральные оценочные суждения об уровне смертности. Поэтому для сопоставления с физической убылью людей, находившихся в пенитенциарной системе Российской империи периода 1885–1915 годов и Советского Союза периода 1930–1953 годов, нами был проанализирован широкий круг источников по статистике смертности в тюремных системах индустриальных, развитых и отсталых стран XIX–XX веков. В частности, обобщены сведения по колониальным тюрьмам французского Вьетнама 1930–1945 годов[15], Гвианы 1920–1930-х годов[16], известных своими жесточайшими условиями содержания и высокими показателями смертности среди заключенных. Именно колониальные тюрьмы уместно рассматривать в качестве условной предельной «негативной планки» в плане смертности на планете до начала Второй мировой войны, когда печальную эстафету у них переняли немецкие и японские лагеря. Смертность в концлагерных системах для гражданского населения Третьего рейха[17] и императорской Японии[18] мы также проанализировали для сравнения с аналогичными показателями в тюрьмах и лагерях СССР.

В качестве относительно благополучных примеров для анализа использовались статистические индексы смертности заключенных в тюремных системах Англии[19], Франции[20], Пруссии[21], Дании, Бельгии, Швеции[22] и США[23] для разных временных промежутков, начиная с середины XIX века до 1940-х годов. Сами сравнения проводились по принципу сопоставимости временных отрезков. Смертность в 1880-х годах в тюрьмах Российской империи соизмерялась с аналогичными показателями в индустриальных, развитых странах и колониях в этот период, а также уровень смертности в тюрьмах сравнивался с уровнем смертности сопоставимой возрастной группы на воле. К сожалению, рамки настоящей публикации не позволяют подробно изложить результаты исследования по сопоставлению смертности на воле и в тюрьме, по каждой стране и по каждому периоду. Поэтому мы ограничимся тезисами.

Попытаемся суммировать итоговые сведения по периоду 1885–1915 годов на основании данных из подробных отчетов ГТУ и других внутриведомственных источников, сравнив полученные сведения со статистическими индексами зарубежных стран. Именно в указанные годы в Российской империи велась дотошная статистика движения тюремного населения. Среди официальных материалов тюремного ведомства Российской империи самыми информативными являются ежегодные (с 1879 года) отчеты Главного тюремного управления[24], его обзоры и разные документы[25], значительная часть которых печаталась с 1893 по 1917 годы в специальном ведомственном органе — «Тюремном вестнике»[26].

В пенитенциарной системе империи 1880-е годы были переходным временем. В первые годы после реформы и создания ГТУ, особенно в первой половине этого десятилетия, еще сохранялись черты архаичной, жестокой системы 1850–1870-х годов с ее традиционно высокой смертностью при этапировании арестантов в отдаленные места лишения свободы. Но уже в пятилетие 1885–1890 годов смертность в тюрьмах приобрела устойчивую тенденцию к снижению, с общей промилле 38 смертей на 1000 человек, опускаясь далее все ниже и ниже.

1890-е годы стали временем дальнейшего системного улучшения санитарного состояния мест заключения с позитивной динамикой снижения смертности. Свои плоды принесла тюремная реформа 1879 года: улучшался паек, строились новые тюрьмы, оборудованные по последнему слову тогдашней техники, отменялось пешее этапирование, открывались новые больницы и лазареты, бани, прачечные. Позитивная динамика оборвалась в 1892–1893 годах, когда относительные показатели смертности резко подскочили до рекордных 59 промилле (5,9% от среднесуточного[27]), но затем снижение возобновилось ускоренными темпами. Последнее пятилетие XIX века — с 1895 по 1900 год — вообще явило удивительную картину резкого снижения смертности, показатели которой обогнали в хорошем смысле или вышли на сопоставимый уровень с пенитенциарными системами Франции, Австрии, США, Швеции по относительным показателям. Однако в то же время первая половина 1890-х годов преподнесла и антирекорд в плане смертности за 35 лет, когда в 1892 году из-за жесточайшей эпидемии холеры и совпавшего с ней недорода в российских тюрьмах умерли от холеры 650 человек зарегистрированных больных[28]. Чрезвычайно высокой оставалась смертность и при этапировании.

Период 1900–1917 годов в связи с изучением вопроса о смертности заключенных в тюрьмах Российской Империи можно разделить на два последовательных этапа — рекордный и, соответственно, кризисный. Первый этап (1900–1908) характеризовался беспрецедентной позитивной динамикой снижения смертности, как в абсолютных, так и в относительных показателях, сопоставимой, а иногда и превосходящей аналогичные индексы пенитенциарных систем самых развитых и индустриальных стран эпохи. К сожалению, данный период, равно как и успех реформы 1879 года, оказался в отечественной историографии незамечен. Статистика служит доказательством относительной мягкости и патриархальной сути тюремного режима империи в этот период. Отрезок времени с 1895 по 1908 годы мы считаем самым благополучным в плане смертности заключенных в тюрьмах гражданского ведомства в абсолютных показателях вплоть до второй половине XX века. За 1906 год от Владивостока до Варшавы, от Самарканда до Архангельска в более чем восьмистах мест лишения свободы, включая каторгу, умерли 1600 человек. В относительных показателях имперский рекорд максимально низкой смертности 1906 года в масштабах всей страны — 14,9 промилле или 1,49%[29] — удалось побить в СССР только 43 года спустя, на принципиально более прогрессивном этапе развития мировой медицины, после изобретения и массового внедрения антибиотиков.

Для характеристики данного периода показательной нам представляется следующая цитата из отчета по ГТУ за 1906 год:

«Зато, по сравнению с нормою смертности в тюрьмах Западной Европы, достигающею 30 и более чел. на 1000 [скорее всего, здесь имеются в виду Франция, Австро-Венгерская империя, Италия, Швеция, Дания и некоторые земли Германской империи. — М. Н.], наши тюрьмы находятся, очевидно, в гораздо более благоприятных условиях»[30].

Следующий этап (1908–1915) оказался печальным примером серьезного кризиса российской пенитенциарной системы, напомнившего холерные 1892–1893 года. Мощные общеимперские эпидемии тифа и холеры 1908–1912 годов (75 губерний под холерой[31]) совпали с переполнением тюрем в результате усмирения революции и ужесточением режима в некоторых каторжных тюрьмах. На том этапе развития мировой медицины, без антибиотиков, эффективно противостоять инфекционным болезням не могла ни одна страна в мире, а недостаточность тюремных мест и скученность заключенных провоцировали эпидемию и неизбежное повышение смертности. К 1913 году последствия эпидемий начали постепенно преодолеваться. Но в 1914 году началась Великая война, сыгравшая негативную роль в стабилизации системы исполнения наказания. Поспешные эвакуации части заключенных из прифронтовой полосы, хозяйственная и экономическая нестабильность не могли не повлиять на общее санитарное состояние уголовно-исполнительной системы, которая, по сути, перешла из одного кризиса в другой.

Итак, подведем некоторый промежуточный итог для периода 1885–1915 годов.

С 1885 по 1915 год, за 30 лет, в тюремной системе Российской империи гражданского ведомства умерли в абсолютных цифрах 126 256 человек[32]. Данная цифра не считается окончательной, автор продолжает исследования, и она может измениться в ту или иную сторону на несколько тысяч человек. Но порядок абсолютных цифр, а также относительные показатели верны и корректны. Общий коэффициент смертности в 1885–1915 годах колебался в масштабах всей страны от максимально высокой величины в 59 на 1000 (холерный 1892 год) до 14,9 на 1000 (1906 год). В эту цифру входят статистические показатели: каторжных тюрем, исправительных арестантских отделений, тюрем прочих наименований — губернских, областных, уездных, окружных, следственных, срочных и пересыльных, Петроградской временной тюрьмы, полицейских, судебно-полицейских и соединенных арестов Привислинского края, заключенных, умерших на строительстве Амурской железной дороги.

Главной причиной смертности арестантов до революции в Российской империи, как и в зарубежных тюрьмах, оставались инфекционные болезни— в первую очередь тиф и туберкулез. Усугубляли положение заключенных халатность и жестокость администрации, некачественное питание, ветхость и антисанитария тюремных помещений, воровство казенных средств. Но в общем массиве мест заключения неблагополучных тюрем в исследуемый период было подавляющее меньшинство. Бóльшая часть мест заключения уже в 1880-е годы показывала индекс смертности менее 1% от среднесуточного состава. В спокойные периоды общий коэффициент смертности опускался до общеевропейского, в период кризисов статистика смертности резко ухудшалась и доходила до 40–50 на 1000 человек от среднесуточного состава.

Смертность заключенных в пенитенциарной системе Советского Союза в 1930–1953 годах

Безусловно, наши суждения, касавшиеся дореволюционной тюрьмы, справедливы и по отношению к местам лишения свободы пореволюционного периода. Советская пенитенциарная система менялась с годами и в институциональном, и в санитарном отношении. Смертность в 1930–1953 годах колебалась в зависимости от внешних и внутренних факторов (война, голод, реформы). Разные лагеря, колонии и тюрьмы снабжались по-разному, кое-какие были далеко не так страшны, как другие. В истории ГУЛАГа существовали свои «разные» периоды, какие-то более «вегетарианские», какие-то менее, и со своей спецификой, о которой, к сожалению, здесь нет возможности говорить более подробно. Но вот общий тренд и четкую оценку именно в мировом и национальном контексте ГУЛАГ в историографии еще не получил.

До сих пор в исторической науке остается абсолютно неясным, насколько катастрофический характер носили всплески смертности (1931, 1933, 1938, 1941–1945, 1947 годов) в советской пенитенциарной системе в контексте как предшествовавшей российской истории, так и в истории мировых тюремных систем. Царская тюремная статистика оставалась неизученной, а тюремную статистику зарубежных государств, сосуществовавших с «родиной мирового пролетариата», в отечественной историографии никто всерьез не исследовал и уж тем более не пытался ее сравнивать с советской.

Для четкого оценочного суждения о смертности в советских местах лишения свободы нужно иметь ясную, понятную систему координат, основанную на архивных сведениях. На наш взгляд, необходимо уйти от ничего не объясняющих констатаций внутренней динамики смертности в советской тюрьме 1930–1953 годов, принятой в современной историографии: например, в 1933 году заключенных умерло в энное количество разбольше, чем в 1934-м. Необходимо взглянуть на проблему более широко. Только тогда каждая цифра приобретет новую окраску и возникнут серьезные основания для того, чтобы говорить «плохо», «хорошо», «катастрофически», исходя не только из субъективного личного отношения к происходившим в ГУЛАГе событиям, но и опираясь на ясную интегральную дефиницию статистики тюремной системы в мировом и национальном контексте.

Отметим, что в отношении нацистских «лагерей смерти» такая методика применялась. Все знают, что такой смертности, как в Бухенвальде или Маутхаузене, не было за всю историю Германии двух веков, да и в мировой истории очень сложно найти похожие негативные прецеденты, как в абсолютных, так и в относительных показателях. А вот по отношению к ГУЛАГу — и уж тем более к дореволюционной российской тюрьме — никаких исследований в этой связи пока не проводилось. Исследователи и публицисты, занимающиеся данной темой, интуитивно представляют себе, что за решеткой при царе или при Сталине было плохо, но вот насколько плохо — судить затрудняются. До сих пор мы располагаем лишь известными работами В. Н. Земскова[33], А. Н. Дугина[34] и некоторых других авторов, которые ввели в научный оборот богатый фактический материал, изложив статистические сведения санитарного и учетно-распределительного отдела ГУЛАГа. Но аналитических целей они перед собой не ставили.

Например, всплеск смертности заключенных в 1933 году — насколько он высок? Это ключевой вопрос. Высокий, очень высокий, или вполне умеренный? Может, где-нибудь в тюрьмах США во время Великой депрессии умирали с такой же интенсивностью и масштабом? Может, при царизме на каторге умирали в сопоставимых показателях? Возможно, смертность следует считать высокой, но именно с такими коэффициентами умирали заключенные в тюрьмах в начале 1930-х годов, поэтому, конечно, смертность в ГУЛАГе печальна, но в духе эпохи — вполне традиционна и стандартна? Подобные рассуждения напоминают сентенции, которые в последнее время часто встречаются на разных форумах в Интернете, а также в публицистике и даже на страницах серьезных изданий. И происходит это, по нашему мнению, потому, что такие рассуждения оторваны от конкретики и сравнительного статистического анализа.

Рассмотрим статистику смертности заключенных ГУЛАГа в 1930–1953 годах в мировом и национальном контексте. К сожалению, в рамках этой небольшой публикации мы не сможем изучить каждый год и каждый период, но приведем показательный пример, проанализировав статистику смертности в катастрофический 1933 год. Дело в том, что статистика смертности в советских местах лишения свободы в указанный год выглядит не просто плохой, а беспрецедентно негативной для отечественной и мировой практики организации тюремных систем 1930-х годов. За колючей проволокой сталинских лагерей произошло совершенно немыслимое для той же пенитенциарной системы — отнюдь не идеальной — царской России. В 1933 году умер каждый шестой заключенный в масштабах многомиллионной страны — более 70 тыс. человек (промилле 120–150), включая заключенных колоний, но без тюрем[35]. В абсолютных показателях это почти столько же, сколько умерло заключенных в тюрьмах Российской империи за двадцать лет.

Смертность в тюрьмах французского колониального Вьетнама, известных своей лютой жестокостью и отвратительными условиями содержания, составила в 1933 году 1174 человека с промилле в 80 (8%)[36]. Это в 60 раз меньше в абсолютных показателях и почти в два раза меньше в относительных, чем в местах лишения свободы в СССР в 1933 году. Иначе говоря, тюремная система СССР проигрывала тюрьмам колониального Вьетнама в тот страшный год. Впервые за многие годы отечественная пенитенциарная система показала статистику смертности хуже, чем в колониальных местах лишения свободы, которые были совершенно чудовищными. Именно такие сравнения дают четкое понимание катастрофичности событий, происходивших в ГУЛАГе в рассматриваемый период.

В 1933 году во всех тюрьмах США, страны с многомиллионным населением, от штата Мэн до Ричмонда, от Вашингтона до Техаса, умерли 880 человек, с промилле в 6 (0,6%)[37]. В СССР, как мы сообщили выше, — более 70 тыс. человек (промилле 120–150)[38]. Иначе говоря, в тюрьмах США в 1933 году умерло заключенных в 76 раз (!) меньше в абсолютных показателях и в 25 раз (!) в относительных, чем в СССР. Думаем, комментарии здесь излишни. А вот как выглядела процентная статистика смертности заключенных в знаменитом концлагере Бухенвальд[39]:

Как мы видим, Бухенвальд — это почти ад на земле с невероятно высокой смертностью практически в течение всего своего существования. А теперь сравним данные показатели с объявленной статистикой смертности в советских лагерях в 1933 году[40]:

Примечательно, что кризис в мирном 1933 году, видимо, был настолько чудовищным, что все лагеря в Советском Союзе, за исключением маленького Саранского лагеря, показывали сопоставимые с Бухенвальдом относительные показатели, причем иногда показывая даже бóльшую смертность, чем та, которая существовала в Бухенвальде в годы войны, когда режим содержания в нацистских лагерях стал совершенно кошмарным. Это ключевой факт для понимания масштабов катастрофы, произошедшей в ГУЛАГе в 1933 году. Про абсолютные показатели здесь говорить излишне. Лишь в 1944–1945 годах нацистский лагерь стал показывать крайне высокие абсолютные показатели смертности.

Оппоненты могут нам резонно возразить, что в другие годы уровень смертности во многих советских лагерях был ниже, чем в концентрационном лагере Бухенвальд — так и слава Богу! Хотя на протяжении 1930-х годов в Советском Союзе существовали лагеря с катастрофической смертностью: Сазлаг, Кулойский (Кулойлаг), Тайшетский (Тайшетлаг), Свирьлаг, превосходившие в плане смертности иногда и Бухенвальд, и Дахау, и даже Маутхаузен. В мирном 1938 году в лесных лагерях вновь появились жуткие коэффициенты смертности, составлявшие 21 и 24%. Отметим здесь, что немецкая пенитенциарная система до 1938 года выглядела значительно благополучнее советской. В Германии кошмарная смертность в лагерях началась в 1938 году и увеличивалась в дальнейшем.

Автор совершенно не пытается убедить читателя в том, что сталинский ГУЛАГ в целом выглядел хуже, чем нацистские концлагеря. Маутхаузен образца 1944 года был хуже, чем Соловки 1930 года, уступавшие Бухенвальду образца 1937 года. В Рыбинском лагере (Рыбинлаге) в 1942 году смертность составляла 40% от среднегодовой численности заключенных, а в условном Освенциме — 50%. И как разрешать вопрос: «Кто хуже?» Сама его постановка абсурдна и с моральной точки зрения ничтожна*. И там, и там люди умирали десятками тысяч с фантастическим и отвратительным промилле. В целом, в годы войны немецкие лагеря давали гораздо более тяжелые относительные показатели, чем советские, за исключением Рыбинлага и Котласского лагеря в 1942–1943 годах. Однако нацистские лагеря, как правило, проигрывали советским в абсолютныхпоказателях смертности, хотя и здесь много нюансов.

Принципиально важным нам представляется следующий тезис: с точки зрения показаний смертности заключенных и перспектив выживаемостичеловека и сталинский ГУЛАГ, и нацистские концлагеря вполне сопоставимы, как аномальные, антирекордные для своего времени патологии государственной пенитенциарной системы. Причем в мирные 1930-е годы ГУЛАГ иногда давал значительно более высокие  показатели смертности, чем концлагеря рейха.

Попробуем рассмотреть проблему смертности ГУЛАГа в контексте эпохи, чтобы ответить на вопрос, носила ли она аномальный характер.

Российская империя в 1885–1915 годы

Важный контраргумент наших оппонентов заключается в том, что высокая смертность в лагерях в 1933 году была обусловлена вероятным недородом, неурожаем или засухой и таким прямым следствием климатических бедствий, как голод, действительно поразивший определенные регионы Советского Союза. Поэтому давайте попытаемся выяснить, насколько неурожайные («голодные») годы влияли на увеличение смертности в тюрьмах Российской империи. Такими годами в России традиционно считались 1891–1892, 1897–1898, 1901, 1905–1908, 1911–1912[41].

Самый высокий имперский показатель смертности заключенных за 30 лет зафиксирован в 1892 году, когда сильный недород совпал с эпидемией холеры и дал 5,9% в относительных показателях. В абсолютных цифрах за решеткой в России умерли около 6 тыс. человек. Но, заглянув в отчет по ГТУ за 1892 год, мы увидим, что 650 человек в тюрьмах умерли от холеры. 5,9% — это почти в три раза меньше в относительных показателях ив одиннадцать (!) раз меньше в абсолютных, чем умерло заключенных в 1933 году. В остальные годы всплески смертности в царской тюрьме объяснялись прежде всего эпидемиями неизлечимых тогда инфекционных болезней — тифа и холеры.

В неурожайном 1897 году в более чем восьмистах российских тюрьмах, расположенных от Владивостока до Варшавы, включая места лишения свободы Царства Польского, умерли 2024 человека (2,6%)[42]. Это в 34 раза (!) меньше в абсолютных показателях и в 6 раз меньше в удельных цифрах, чем умерло заключенных в ГУЛАГе в 1933 году. Российский показатель 1897 года — это уровень смертности шведских тюрем, сопоставимый с уровнем бельгийских, датских и превосходивший показатель французских тюрем конца XIX века. Иначе говоря, в 1897 году никакой катастрофы в плане смертности заключенных в тюрьмах Российской империи не происходило, а показатели интересующей нас статистики находились на уровне соответствующих показателей общеевропейских индустриальных развитых стран.

В «голодном» 1898 году во всех российских тюрьмах умерли 2388 человек (2,8%)[43]. Мы вновь видим уровень смертности, сопоставимый с уровнем смертности в шведских тюрьмах, и цифры даже более низкие по сравнению с цифрами из мест лишения свободы во Франции. В целом российский показатель примерно соответствовал общему коэффициенту смертности в тюрьмах США в конце XIX века. Следующий неурожайный год — 1901. В российских тюрьмах* умер 1921 человек (2,27%)[44]. Этот показатель находится где-то на уровне показателей тюрем США и Австро-Венгрии, а также ниже, чем французский и шведский. В «голодном» 1905 году умерли 1700 человек (1,9%)[45]. Тюрьмы Российской империи вошли в тройку-пятерку мировых лидеров на планете по максимально низкой смертности среди арестантов и достигли уровня Британской империи — мирового лидера по благополучию пенитенциарной системы.

Во время «массового голода» 1906 года российские тюрьмы, от Архангельска и Самарканда, дали самый низкий показатель смертности за весь рассматриваемый период 1885–1915 годов, то есть за 30 лет! В тот примечательный год умерли 1596 человек (1,4%)[46] на огромном пространстве от Акатуйского каторжного рудника до Орловского исправительно-арестантского отделения. Это в 42 раза (!) меньше вабсолютных показателях и в 10 раз (!) меньше в относительных, по сравнению с показателями смертности заключенных в сталинских лагерях в 1933 году. Данный показатель — это уровень британской тюремной системы и тот уровень, который показывали тюрьмы США в 1920–1930-е годы XX века. Он находится ниже или примерно на уровне аналогичных статистических индексов тюрем Швеции, Австро-Венгрии, Франции, Пруссии, Бельгии, Дании.

«Голодный» 1907 год опять не дал поводов для катастрофических оценок: за решеткой умерли 2273 человека (1,6%)[47]. Это в 30 раз меньше в абсолютных и в 9 раз меньше в относительных показателях по сравнению с показателями смертности заключенных в сталинских лагерях в 1933 году. В 1908 году в империи началась сильная эпидемия тифа, совпавшая с переполнением тюрем и ужесточением каторжного режима. В итоге индекс смертности увеличился до 3% (уровень смертности в шведских тюрьмах для периода 1890-х годов): умерли 5136 человек[48]. Автор не склонен недооценивать значение этой смертности, смертность в тюрьме в принципе трагична. Но разница показателей между смертностью в «голодном» 1908 году (3%) и голодном 1933 (15%) — в 5 раз!

В 1911 году тиф совпал с сильной эпидемией холеры, затронувшей 78 губерний, и с переполнением тюрем. Начался кризис пенитенциарной системы Российской империи. На тогдашнем уровне медицины инфекционные болезни быстро лечить не могли за отсутствием вакцин. В российских тюрьмах умерли 8656 человек (4,9%), в том числе около 3 тыс. от тифа[49]. Это в 8 раз меньше в абсолютных показателях и более чем в 3 раза меньше в относительных по сравнению с показателями лагерной смертности 1933 года. Смертность в 4,9% — это уровень французских тюрем 1870-х годов. В 1912 году холера продолжалась. В российских тюрьмах умерли 8093 человека (4,4%)[50] — уровень французских тюрем конца 1880-х годов. И вновь: в 7,5 раз меньше в абсолютных и в 3,5 раза меньше в относительных показателях, чем в ГУЛАГе в 1933 году.

Таким образом, мы не можем обнаружить никакой связи между «неурожайными» или «голодными» годами и смертностью в тюрьмах за 30 лет правления русских императоров. По крайней мере, катастрофического пятнадцатипроцентного коэффициента и 67 тыс. трупов за один год на протяжении всего тридцатилетнего периода (1885–1915) не фиксировалось. Максимальный и самый негативный порог смертности в царских тюрьмах — это 5,9%, характерных для холерного 1892 года, с учетом социальных последствий царь-голода 1892–1893 годов. Поэтому, с нашей точки зрения, чудовищную по масштабам смертность заключенных в большевистских лагерях в 1933 году ни в коем случае нельзя и некорректнообъяснять какими-либо климатическими бедствиями, якобы предопределившими наступление голода в отдельных местностях СССР. Речь должна идти о каких-то других, объективных причинах, лежащих в области организации сталинского государства, методов управления и политических мероприятий высшей партийной номенклатуры.

К сожалению, рамки настоящей публикации не позволяют нам провести исследование причин высокой смертности заключенных в 1933 году, но даже простая официальная объявленная статистика (67 тыс. умерших) наглядно показывает, что ситуация, сложившаяся во время первой пятилетки в местах лишения свободы в СССР, не имела аналогов при сравнении с периодом 1885–1915 годов в «архаичной» империи и даже в годы Великой (Первой мировой) войны. Произошедшее в ГУЛАГе массовое вымирание людей в 1933 году мы считаем совершенно беспрецедентной негативной аномалией и катастрофой в плане смертности заключенных как для предшествующего столетия, так и для практики организации пенитенциарных систем в разных странах в 1930-е годы.

Лагеря ГУЛАГа в 1933 году с точки зрения перспектив выживаемости человека были хуже, чем колониальные тюрьмы Вьетнама и Гвианы и вполне сопоставимы с таким «лагерем смерти», как Бухенвальд. О сравнении с тюрьмами европейских государств или США речи не идет. Здесь условия содержания и перспективы выживания отличались на порядок в лучшую сторону. Нацистские лагеря стали давать похожие показатели к концу 1930-х годов.

Итоги и выводы

В развитии и становлении российской пенитенциарной системы период 1895–1908 годов следует считать наиболее благополучным. И в то же время он оказался малоизученным и забытым. Представления о царской тюрьме поздней империи формируются на основании отрывочных сведений, публицистических свидетельств и частных примеров, приводимых вне контекста. Вместе с тем любые выводы должны основываться на результатах тщательного изучения статистического материала. Такие относительные показатели смертности заключенных, которые были зафиксированы в мирные 1930-е годы в Советском Союзе, никогда не регистрировались во всероссийском масштабе в годы правления русских императоров XIX века, в период низкого уровня развития медицины, инфраструктуры и санитарных критериев качества для тюремных систем. Но в 1930-е годы мы видим феноменальный катастрофический регресс советской пенитенциарной системы, пришедшей на смену системе мест заключения далеко не идеальной Российской империи.

В деле совершенствования и развития своей пенитенциарной системы Россия конца XIX — начала ХХ века прочно следовала нормальной, общеевропейской тенденции, а порой занимала даже и благополучную позицию. Россия отставала от Британии, мирового лидера в данной области. Но вполне соответствовала уровню Пруссии, Северо-Американским Соединенным Штатам (для периода 1880-х годов), а в 1890-е годы, за исключением бедственных 1892 и 1909–1912 годов, — Австро-Венгрии и Швеции. В конце XIX века промилле смертности в российских тюрьмах сравнялось с американской. В этом смысле Советский Союз периода мирных 1930-х годов катастрофически и совершенно ненормально отличался от индустриальных стран, устанавливая антирекорды смертности своих заключенных в 1931, 1933 и 1938 годах, превосходя абсолютные и относительные показатели нацистских концлагерей и колониальных тюрем.

Безусловно, что и в тюрьмах Российской империи существовал целый ряд специфических негативных черт, включавших антисанитарию, неизлечимые на тот момент и быстро распространявшиеся инфекционные болезни, слабое медицинское обслуживание, эксцессы, случаи административного произвола и т. п. В тюремной жизни разных времен и народов названные явления универсальны. Ключевой вопрос заключается в том, насколько они типичны и пропорциональны для общей тенденции развития пенитенциарной системы. Для автора бесспорно, что радикальная смена режима в 1917 году и создание однопартийного государства привели не просто к ухудшению дореволюционной пенитенциарной системы, а к рождению тюремно-лагерной организации нового типа, находившейся в состоянии сплошного регресса вплоть до 1949 года.

За тридцатилетний период 1885–1915 годов в тюремной системе гражданского ведомства Российской империи, как мы сообщили выше, умерли в абсолютных цифрах 126 256 человек. За тридцатидвухлетний период 1930–1953 годов в лагерях, колониях и тюрьмах СССР умерли по неполным оценкам 1760 тыс. человек[51]. Для сравнения: только лишь в одном 1938 году во всех советских лагерях, колониях и тюрьмах умерли 126 тыс. человек[52], с негативным антирекордом для мирного и не «голодного» года в относительных показателях, с общим коэффициентом смертности в 78 на 1000 (в лагерях). За один год в советских местах лишения свободы умерло примерно столько же людей, сколько умерло в дореволюционных тюрьмах за 30 (!) лет их существования —беспрецедентная интенсивность умирания заключенных в национальном контексте. Аналогичный коэффициент не фиксировался в пенитенциарной системе Российской империи за последние полвека ее существования ни разу. Даже в 1936 году — самом благополучном в советской системе за 15 лет — в лагерях, колониях и тюрьмах умерли 26 479 человек, с максимально низкой промилле за 19 лет — 25[53].

Абсолютные цифры говорят сами за себя. Но и в относительных показателях ГУЛАГ лишь после войны, на принципиально ином этапе развития мировой медицины, смог показать более низкую смертность, чем в 1906 году — и это в том случае, если не подвергать официальную статистику сомнениям. В мирные же 1930-е годы были зафиксированы антирекордные 15% смертности в 1933 году и 7% — в 1938, неизвестные для тюрем Российской империи.

На наш взгляд, принципиальное объяснение такой разной смертности заключенных в карательных учреждениях России и СССР заключается в том, что пенитенциарная система Российской империи с начала 1880-х годов следовала общеевропейской прогрессивной традиции постепенного улучшения условий содержания осужденных и арестантов, за исключением эпидемиологических периодов 1892–1893 и 1909–1912 годов. Но и в указанные «бедственные периоды» коэффициент смертности в российских тюрьмах оказался немногим выше французских показателей. Напротив, сталинский ГУЛАГ стал практическим результатом создания принципиально новой государственной модели. Он выглядел чудовищной аномалией по сравнению не только с российскими тюрьмами рубежа веков, но и с пенитенциарными системами мало-мальски цивилизованных стран периода 1930-х годов. По уровню смертности и перспективам выживаемости заключенных советский ГУЛАГ занял прочное место в одном ряду с колониальными тюрьмами, концентрационными лагерями Третьего рейха и спецлагерями для гражданских лиц, существовавшими в императорской Японии.

В настоящей статье, автор хотел бы познакомить читателей с результатами многолетних занятий, посвященных последовательному сравнению смертности заключенных в пенитенциарных системах при двух режимах: в период империи (1885–1917) и в Советском Союзе (1930–1953).

Выбор предложенных хронологических рамок обусловлен следующими причинами. Общеимперское ГТУ (Главное тюремное управление при МВД, затем при Министерстве юстиции) было создано в 1879 году. Несколько следующих лет ушло на постановку и разработку процедур единообразного учета смертности арестантов и четко документированной статистики, поэтому действительно наиболее достоверные данные о смертности заключенных в Российской империи можно найти лишь с 1885 года. В Советском Союзе 1930 год стал не только годом учреждения знаменитого Управления лагерей (УЛАГ) ОГПУ, менее чем через год получившего статус Главного управления (ГУЛАГ). В 1930 году в пореволюционную тюремную систему 1920-х годов, которая во многих организационных аспектах еще калькировала имперскую, были привнесены чисто советское новаторство и весьма специфические черты — например, «метод Френкеля», применявшийся при нормировании питания и выдаче пайкового довольствия, создание сети лагерей-гигантов, не имевших аналогов в Российском государстве, и некоторые другие.

Итак, почему, когда заходит речь о тюрьмах и лагерях, на первый план сразу выходит такой статистический показатель, как смертность заключенных? Потому что именно смертность в системе исполнения наказания становится фундаментальным показателем условного «благополучия» той или иной пенитенциарной организации. Почему автор считает компаративистский анализ данной статистики при двух таких разных режимах методологически корректным и научно обоснованным? Потому, что, на наш взгляд, статистика смертности в местах лишения свободы становится фундаментальной составляющей для понимания очень многих социальных, экономических, институциональных, правовых, наконец, культурно-нравственных процессов в обществе в последние десятилетия существования империи и в советский период. Отношение к заключенному, во всем его многообразии, может считаться своеобразной лакмусовой бумажкой очень многих системных черт и признаков, характерных для того или иного государства. Анализируя интересующую нас статистику именно в сравнительном контексте, можно увидеть имманентные черты, присущие как имперской, так и советской общественно-политической формации.

Традиционно в демографии и в тюремной статистике смертность в местах лишения свободы измеряется в абсолютных и относительных величинах — промилле. Иногда, в зависимости от расчетной методики, вместо промилле используются проценты от среднегодового, среднесуточного или среднемесячного общего числа заключенных. Абсолютные показатели традиционно рассматриваются в качестве своеобразного «сырья» и основы, прежде всего для определения масштабов уровня смертности. Относительные показатели тюремной смертности считаются в науке основными и наиболее репрезентативными для характеристики условий содержаний в пенитенциарной системе. Именно названные показатели и будут использоваться нами в ходе дальнейшего исследования.

Смертность заключенных в пенитенциарной системе Российской империи в 1882–1915 годах

Смертность заключенных в дореволюционных тюрьмах периода 1885–1915 годов долгое время оставалась за пределами научных интересов отечественных и зарубежных исследователей. Если мы обратимся к советским классическим работам о царской тюрьме, в частности, к фундаментальному труду профессора М. Н. Гернета «История царской тюрьмы»[1], то мы не найдем полной и точной статистики смертности заключенных. Минимум конкретных данных, частные примеры, зато через абзац — много пламенных прокламаций и сентенций о страдающих революционерах и кровавых репрессиях царизма. Еще во вступлении к первому изданию своего труда (1946 год) Гернет утверждал, что в истории царской тюрьмы нет и не может быть ни одного светлого периода[2]. Данная работа сделала Гернета классиком и общепризнанным монополистом в изучении «тюремной» темы в отечественной историографии на долгие десятилетия. Последний том «Истории» вышел в свет в 1963 году.

После публикации монографии М. Н. Гернета в отечественной историографии наступил очередной период забвения «тюремной» проблематики, продолжавшийся до 1960–1970-х годов, когда были опубликованы исследования С. С. Остроумова[3], Р. С. Мулукаева[4], Т. У. Воробейчиковой и А. Б. Дубровиной[5], Д. И. Шинджикашвили[6], В. Г. Смольякова[7], К. Н. Ефремовой[8]. Но ни один из названных ученых не занимался анализом статистики смертности арестантов в последние десятилетия существования Российской империи. Ее нет и в монографиях современных тюрьмоведов, например, таких признанных специалистов, как М. Г. Детков[9] и Ю. А. Реент[10]. Таким образом, сведения хотя бы об относительном количестве заключенных, умерших в тюремной системе империи в 1885–1917 годах, широкой научной общественности неизвестны до сих пор. В итоге сегодня представления о царской тюрьме опираются не на фактические знания, полученные в результате изучения статистических и историко-архивных материалов, а на стереотипы, сложившиеся в обществе под влиянием публицистической литературы. Работы Д. Кеннана[11], В. Дорошевича[12], А. П. Чехова[13] и других авторов до сих пор остаются определяющими для формирования своеобразной интегральной оценки царской тюрьмы среди современников.

Автор не упрекает публицистов. Однако для получения наиболее полной и объективной картины нарративные источники принято сочетать с документальными. Образ «чудовищной и ужасной» царской тюрьмы еще до революции превратился в один из самых излюбленных революционерами символов «прогнившего самодержавия». Здесь возникает закономерный вопрос: насколько в действительности была плоха царская тюрьма?

Дореволюционная тюрьма таила в себе массу трагичных и уродливых явлений — не будем строить никаких иллюзий на этот счет. Тюрьма — в принципе порочный институт, особенно в XIX веке. С другой стороны, на наш взгляд, подобного рода обобщения справедливы лишь в первом приближении. В тюрьме всегда умирают люди, в ней творится произвол, болезни, несправедливости и страдания. Подобные замечания справедливы по отношению не только к дореволюционной российской, но и к любой другой тюремной системе. Вместе с тем такие утверждения будут выглядеть чересчур упрощенными, если мы не примем за аксиому тот простой факт, что одна тюремная система комплексно по интегральным параметрам (питание, быт, санитарные условия, смертность, степень открытости тюрем общественности для противоборства произволу тюремной администрации и т. д.) может быть хуже и бесчеловечнее (иногда в десятки раз), чем другая. Так, например, современные тюрьмы стран Северной Европы серьезно отличаются от тюрем Восточного Конго.

Поэтому попытаемся разобраться в том, какие явления в 1885–1915 годах были частными эксцессами в дореволюционной системе исполнения наказаний, а какие принимали характер общей тенденции. В этой связи попробуем разграничить сочетание условного «плохого» и «хорошего» в общем тренде, не прибегая к отдельным примерам, вырванным из контекста событий. Тем более нельзя делать какие-то оценочные выводы без последовательного анализа общих статистических показателей. Также отметим здесь, что при изучении проблем дореволюционной российской тюрьмы, в том числе и касающихся смертности заключенных, некорректно обобщать факты, происходившие в разные исторические периоды. Например, пенитенциарная система Российской империи 1870-х годов, о которой с ужасом свидетельствовал в своей публицистике Кропоткин[14], разительно отличалась от тюрьмы образца 1889 года, а тюрьма 1906 года выглядела иначе, чем в 1889-м. Тем более тюремная система 1915 года отличалась от своей предшественницы времен Александра II. Дореволюционная тюрьма представляла собой комплексное, многоплановое явление, менявшееся со временем, как в лучшую, так и в худшую сторону, и каждый период, наряду с типовыми чертами, имел целый ряд своих уникальных особенностей.

Но как же в таком случае определить степень условной «нормы» при изучении смертности заключенных за репрезентативный отрезок времени для периода 1882–1917 годов? Как обоснованно ответить на ключевой вопрос: была ли дореволюционная тюрьма «типичной» и «благополучной»на фоне пенитенциарных заведений индустриальных развитых стран или, наоборот, аномально-катастрофической? Именно для выяснения этого главного вопроса автор использовал компаративистский анализ статистики смертности дореволюционной и советской тюрьмы в общемировом и национальном контексте. В этой связи уместно уделить некоторое внимание избранной нами методологии.

На наш взгляд, рассмотрение любой статистической величины имеет смысл только при ясной и четкой оценочной системе координат: когда для каждого периода ясна норма и патология, то есть плохие или даже беспрецедентные, отвратительные показатели. Любая статистика может оцениваться позитивно или негативно только в мировом и национальном контексте. Констатация лишь внутренней динамики смертности (например, в 1908 году заключенных умерло меньше, чем в 1880-м) сама по себе никакого глубокого оценочного смысла не несет. Без рассмотрения общемировой картины смертности заключенных и без сравнения статистики с условными «лучшими» представителями и, наоборот, аутсайдерами для изучаемого периода невозможно ответить на ключевой вопрос: «Какой же была российская дореволюционная тюрьма — нормальной или катастрофически-аномальной?» Любая цифра вне контекста эпохи повисает в вакууме.

Для того чтобы четко определить, насколько позитивна или негативна статистическая величина, нужно ясно представлять себе уровень развития медицины исследуемого периода, рекорды и антирекорды в смертности заключенных среди тюремных систем, достигших наилучших показателей для своей эпохи. Только тогда цифры обретают смысл, глубину и возникает корректное основание выносить интегральные оценочные суждения об уровне смертности. Поэтому для сопоставления с физической убылью людей, находившихся в пенитенциарной системе Российской империи периода 1885–1915 годов и Советского Союза периода 1930–1953 годов, нами был проанализирован широкий круг источников по статистике смертности в тюремных системах индустриальных, развитых и отсталых стран XIX–XX веков. В частности, обобщены сведения по колониальным тюрьмам французского Вьетнама 1930–1945 годов[15], Гвианы 1920–1930-х годов[16], известных своими жесточайшими условиями содержания и высокими показателями смертности среди заключенных. Именно колониальные тюрьмы уместно рассматривать в качестве условной предельной «негативной планки» в плане смертности на планете до начала Второй мировой войны, когда печальную эстафету у них переняли немецкие и японские лагеря. Смертность в концлагерных системах для гражданского населения Третьего рейха[17] и императорской Японии[18] мы также проанализировали для сравнения с аналогичными показателями в тюрьмах и лагерях СССР.

В качестве относительно благополучных примеров для анализа использовались статистические индексы смертности заключенных в тюремных системах Англии[19], Франции[20], Пруссии[21], Дании, Бельгии, Швеции[22] и США[23] для разных временных промежутков, начиная с середины XIX века до 1940-х годов. Сами сравнения проводились по принципу сопоставимости временных отрезков. Смертность в 1880-х годах в тюрьмах Российской империи соизмерялась с аналогичными показателями в индустриальных, развитых странах и колониях в этот период, а также уровень смертности в тюрьмах сравнивался с уровнем смертности сопоставимой возрастной группы на воле. К сожалению, рамки настоящей публикации не позволяют подробно изложить результаты исследования по сопоставлению смертности на воле и в тюрьме, по каждой стране и по каждому периоду. Поэтому мы ограничимся тезисами.

Попытаемся суммировать итоговые сведения по периоду 1885–1915 годов на основании данных из подробных отчетов ГТУ и других внутриведомственных источников, сравнив полученные сведения со статистическими индексами зарубежных стран. Именно в указанные годы в Российской империи велась дотошная статистика движения тюремного населения. Среди официальных материалов тюремного ведомства Российской империи самыми информативными являются ежегодные (с 1879 года) отчеты Главного тюремного управления[24], его обзоры и разные документы[25], значительная часть которых печаталась с 1893 по 1917 годы в специальном ведомственном органе — «Тюремном вестнике»[26].

В пенитенциарной системе империи 1880-е годы были переходным временем. В первые годы после реформы и создания ГТУ, особенно в первой половине этого десятилетия, еще сохранялись черты архаичной, жестокой системы 1850–1870-х годов с ее традиционно высокой смертностью при этапировании арестантов в отдаленные места лишения свободы. Но уже в пятилетие 1885–1890 годов смертность в тюрьмах приобрела устойчивую тенденцию к снижению, с общей промилле 38 смертей на 1000 человек, опускаясь далее все ниже и ниже.

1890-е годы стали временем дальнейшего системного улучшения санитарного состояния мест заключения с позитивной динамикой снижения смертности. Свои плоды принесла тюремная реформа 1879 года: улучшался паек, строились новые тюрьмы, оборудованные по последнему слову тогдашней техники, отменялось пешее этапирование, открывались новые больницы и лазареты, бани, прачечные. Позитивная динамика оборвалась в 1892–1893 годах, когда относительные показатели смертности резко подскочили до рекордных 59 промилле (5,9% от среднесуточного[27]), но затем снижение возобновилось ускоренными темпами. Последнее пятилетие XIX века — с 1895 по 1900 год — вообще явило удивительную картину резкого снижения смертности, показатели которой обогнали в хорошем смысле или вышли на сопоставимый уровень с пенитенциарными системами Франции, Австрии, США, Швеции по относительным показателям. Однако в то же время первая половина 1890-х годов преподнесла и антирекорд в плане смертности за 35 лет, когда в 1892 году из-за жесточайшей эпидемии холеры и совпавшего с ней недорода в российских тюрьмах умерли от холеры 650 человек зарегистрированных больных[28]. Чрезвычайно высокой оставалась смертность и при этапировании.

Период 1900–1917 годов в связи с изучением вопроса о смертности заключенных в тюрьмах Российской Империи можно разделить на два последовательных этапа — рекордный и, соответственно, кризисный. Первый этап (1900–1908) характеризовался беспрецедентной позитивной динамикой снижения смертности, как в абсолютных, так и в относительных показателях, сопоставимой, а иногда и превосходящей аналогичные индексы пенитенциарных систем самых развитых и индустриальных стран эпохи. К сожалению, данный период, равно как и успех реформы 1879 года, оказался в отечественной историографии незамечен. Статистика служит доказательством относительной мягкости и патриархальной сути тюремного режима империи в этот период. Отрезок времени с 1895 по 1908 годы мы считаем самым благополучным в плане смертности заключенных в тюрьмах гражданского ведомства в абсолютных показателях вплоть до второй половине XX века. За 1906 год от Владивостока до Варшавы, от Самарканда до Архангельска в более чем восьмистах мест лишения свободы, включая каторгу, умерли 1600 человек. В относительных показателях имперский рекорд максимально низкой смертности 1906 года в масштабах всей страны — 14,9 промилле или 1,49%[29] — удалось побить в СССР только 43 года спустя, на принципиально более прогрессивном этапе развития мировой медицины, после изобретения и массового внедрения антибиотиков.

Для характеристики данного периода показательной нам представляется следующая цитата из отчета по ГТУ за 1906 год:

«Зато, по сравнению с нормою смертности в тюрьмах Западной Европы, достигающею 30 и более чел. на 1000 [скорее всего, здесь имеются в виду Франция, Австро-Венгерская империя, Италия, Швеция, Дания и некоторые земли Германской империи. — М. Н.], наши тюрьмы находятся, очевидно, в гораздо более благоприятных условиях»[30].

Следующий этап (1908–1915) оказался печальным примером серьезного кризиса российской пенитенциарной системы, напомнившего холерные 1892–1893 года. Мощные общеимперские эпидемии тифа и холеры 1908–1912 годов (75 губерний под холерой[31]) совпали с переполнением тюрем в результате усмирения революции и ужесточением режима в некоторых каторжных тюрьмах. На том этапе развития мировой медицины, без антибиотиков, эффективно противостоять инфекционным болезням не могла ни одна страна в мире, а недостаточность тюремных мест и скученность заключенных провоцировали эпидемию и неизбежное повышение смертности. К 1913 году последствия эпидемий начали постепенно преодолеваться. Но в 1914 году началась Великая война, сыгравшая негативную роль в стабилизации системы исполнения наказания. Поспешные эвакуации части заключенных из прифронтовой полосы, хозяйственная и экономическая нестабильность не могли не повлиять на общее санитарное состояние уголовно-исполнительной системы, которая, по сути, перешла из одного кризиса в другой.

Итак, подведем некоторый промежуточный итог для периода 1885–1915 годов.

С 1885 по 1915 год, за 30 лет, в тюремной системе Российской империи гражданского ведомства умерли в абсолютных цифрах 126 256 человек[32]. Данная цифра не считается окончательной, автор продолжает исследования, и она может измениться в ту или иную сторону на несколько тысяч человек. Но порядок абсолютных цифр, а также относительные показатели верны и корректны. Общий коэффициент смертности в 1885–1915 годах колебался в масштабах всей страны от максимально высокой величины в 59 на 1000 (холерный 1892 год) до 14,9 на 1000 (1906 год). В эту цифру входят статистические показатели: каторжных тюрем, исправительных арестантских отделений, тюрем прочих наименований — губернских, областных, уездных, окружных, следственных, срочных и пересыльных, Петроградской временной тюрьмы, полицейских, судебно-полицейских и соединенных арестов Привислинского края, заключенных, умерших на строительстве Амурской железной дороги.

Главной причиной смертности арестантов до революции в Российской империи, как и в зарубежных тюрьмах, оставались инфекционные болезни— в первую очередь тиф и туберкулез. Усугубляли положение заключенных халатность и жестокость администрации, некачественное питание, ветхость и антисанитария тюремных помещений, воровство казенных средств. Но в общем массиве мест заключения неблагополучных тюрем в исследуемый период было подавляющее меньшинство. Бóльшая часть мест заключения уже в 1880-е годы показывала индекс смертности менее 1% от среднесуточного состава. В спокойные периоды общий коэффициент смертности опускался до общеевропейского, в период кризисов статистика смертности резко ухудшалась и доходила до 40–50 на 1000 человек от среднесуточного состава.

Смертность заключенных в пенитенциарной системе Советского Союза в 1930–1953 годах

Безусловно, наши суждения, касавшиеся дореволюционной тюрьмы, справедливы и по отношению к местам лишения свободы пореволюционного периода. Советская пенитенциарная система менялась с годами и в институциональном, и в санитарном отношении. Смертность в 1930–1953 годах колебалась в зависимости от внешних и внутренних факторов (война, голод, реформы). Разные лагеря, колонии и тюрьмы снабжались по-разному, кое-какие были далеко не так страшны, как другие. В истории ГУЛАГа существовали свои «разные» периоды, какие-то более «вегетарианские», какие-то менее, и со своей спецификой, о которой, к сожалению, здесь нет возможности говорить более подробно. Но вот общий тренд и четкую оценку именно в мировом и национальном контексте ГУЛАГ в историографии еще не получил.

До сих пор в исторической науке остается абсолютно неясным, насколько катастрофический характер носили всплески смертности (1931, 1933, 1938, 1941–1945, 1947 годов) в советской пенитенциарной системе в контексте как предшествовавшей российской истории, так и в истории мировых тюремных систем. Царская тюремная статистика оставалась неизученной, а тюремную статистику зарубежных государств, сосуществовавших с «родиной мирового пролетариата», в отечественной историографии никто всерьез не исследовал и уж тем более не пытался ее сравнивать с советской.

Для четкого оценочного суждения о смертности в советских местах лишения свободы нужно иметь ясную, понятную систему координат, основанную на архивных сведениях. На наш взгляд, необходимо уйти от ничего не объясняющих констатаций внутренней динамики смертности в советской тюрьме 1930–1953 годов, принятой в современной историографии: например, в 1933 году заключенных умерло в энное количество разбольше, чем в 1934-м. Необходимо взглянуть на проблему более широко. Только тогда каждая цифра приобретет новую окраску и возникнут серьезные основания для того, чтобы говорить «плохо», «хорошо», «катастрофически», исходя не только из субъективного личного отношения к происходившим в ГУЛАГе событиям, но и опираясь на ясную интегральную дефиницию статистики тюремной системы в мировом и национальном контексте.

Отметим, что в отношении нацистских «лагерей смерти» такая методика применялась. Все знают, что такой смертности, как в Бухенвальде или Маутхаузене, не было за всю историю Германии двух веков, да и в мировой истории очень сложно найти похожие негативные прецеденты, как в абсолютных, так и в относительных показателях. А вот по отношению к ГУЛАГу — и уж тем более к дореволюционной российской тюрьме — никаких исследований в этой связи пока не проводилось. Исследователи и публицисты, занимающиеся данной темой, интуитивно представляют себе, что за решеткой при царе или при Сталине было плохо, но вот насколько плохо — судить затрудняются. До сих пор мы располагаем лишь известными работами В. Н. Земскова[33], А. Н. Дугина[34] и некоторых других авторов, которые ввели в научный оборот богатый фактический материал, изложив статистические сведения санитарного и учетно-распределительного отдела ГУЛАГа. Но аналитических целей они перед собой не ставили.

Например, всплеск смертности заключенных в 1933 году — насколько он высок? Это ключевой вопрос. Высокий, очень высокий, или вполне умеренный? Может, где-нибудь в тюрьмах США во время Великой депрессии умирали с такой же интенсивностью и масштабом? Может, при царизме на каторге умирали в сопоставимых показателях? Возможно, смертность следует считать высокой, но именно с такими коэффициентами умирали заключенные в тюрьмах в начале 1930-х годов, поэтому, конечно, смертность в ГУЛАГе печальна, но в духе эпохи — вполне традиционна и стандартна? Подобные рассуждения напоминают сентенции, которые в последнее время часто встречаются на разных форумах в Интернете, а также в публицистике и даже на страницах серьезных изданий. И происходит это, по нашему мнению, потому, что такие рассуждения оторваны от конкретики и сравнительного статистического анализа.

Рассмотрим статистику смертности заключенных ГУЛАГа в 1930–1953 годах в мировом и национальном контексте. К сожалению, в рамках этой небольшой публикации мы не сможем изучить каждый год и каждый период, но приведем показательный пример, проанализировав статистику смертности в катастрофический 1933 год. Дело в том, что статистика смертности в советских местах лишения свободы в указанный год выглядит не просто плохой, а беспрецедентно негативной для отечественной и мировой практики организации тюремных систем 1930-х годов. За колючей проволокой сталинских лагерей произошло совершенно немыслимое для той же пенитенциарной системы — отнюдь не идеальной — царской России. В 1933 году умер каждый шестой заключенный в масштабах многомиллионной страны — более 70 тыс. человек (промилле 120–150), включая заключенных колоний, но без тюрем[35]. В абсолютных показателях это почти столько же, сколько умерло заключенных в тюрьмах Российской империи за двадцать лет.

Смертность в тюрьмах французского колониального Вьетнама, известных своей лютой жестокостью и отвратительными условиями содержания, составила в 1933 году 1174 человека с промилле в 80 (8%)[36]. Это в 60 раз меньше в абсолютных показателях и почти в два раза меньше в относительных, чем в местах лишения свободы в СССР в 1933 году. Иначе говоря, тюремная система СССР проигрывала тюрьмам колониального Вьетнама в тот страшный год. Впервые за многие годы отечественная пенитенциарная система показала статистику смертности хуже, чем в колониальных местах лишения свободы, которые были совершенно чудовищными. Именно такие сравнения дают четкое понимание катастрофичности событий, происходивших в ГУЛАГе в рассматриваемый период.

В 1933 году во всех тюрьмах США, страны с многомиллионным населением, от штата Мэн до Ричмонда, от Вашингтона до Техаса, умерли 880 человек, с промилле в 6 (0,6%)[37]. В СССР, как мы сообщили выше, — более 70 тыс. человек (промилле 120–150)[38]. Иначе говоря, в тюрьмах США в 1933 году умерло заключенных в 76 раз (!) меньше в абсолютных показателях и в 25 раз (!) в относительных, чем в СССР. Думаем, комментарии здесь излишни. А вот как выглядела процентная статистика смертности заключенных в знаменитом концлагере Бухенвальд[39]:

Как мы видим, Бухенвальд — это почти ад на земле с невероятно высокой смертностью практически в течение всего своего существования. А теперь сравним данные показатели с объявленной статистикой смертности в советских лагерях в 1933 году[40]:

Примечательно, что кризис в мирном 1933 году, видимо, был настолько чудовищным, что все лагеря в Советском Союзе, за исключением маленького Саранского лагеря, показывали сопоставимые с Бухенвальдом относительные показатели, причем иногда показывая даже бóльшую смертность, чем та, которая существовала в Бухенвальде в годы войны, когда режим содержания в нацистских лагерях стал совершенно кошмарным. Это ключевой факт для понимания масштабов катастрофы, произошедшей в ГУЛАГе в 1933 году. Про абсолютные показатели здесь говорить излишне. Лишь в 1944–1945 годах нацистский лагерь стал показывать крайне высокие абсолютные показатели смертности.

Оппоненты могут нам резонно возразить, что в другие годы уровень смертности во многих советских лагерях был ниже, чем в концентрационном лагере Бухенвальд — так и слава Богу! Хотя на протяжении 1930-х годов в Советском Союзе существовали лагеря с катастрофической смертностью: Сазлаг, Кулойский (Кулойлаг), Тайшетский (Тайшетлаг), Свирьлаг, превосходившие в плане смертности иногда и Бухенвальд, и Дахау, и даже Маутхаузен. В мирном 1938 году в лесных лагерях вновь появились жуткие коэффициенты смертности, составлявшие 21 и 24%. Отметим здесь, что немецкая пенитенциарная система до 1938 года выглядела значительно благополучнее советской. В Германии кошмарная смертность в лагерях началась в 1938 году и увеличивалась в дальнейшем.

Автор совершенно не пытается убедить читателя в том, что сталинский ГУЛАГ в целом выглядел хуже, чем нацистские концлагеря. Маутхаузен образца 1944 года был хуже, чем Соловки 1930 года, уступавшие Бухенвальду образца 1937 года. В Рыбинском лагере (Рыбинлаге) в 1942 году смертность составляла 40% от среднегодовой численности заключенных, а в условном Освенциме — 50%. И как разрешать вопрос: «Кто хуже?» Сама его постановка абсурдна и с моральной точки зрения ничтожна*. И там, и там люди умирали десятками тысяч с фантастическим и отвратительным промилле. В целом, в годы войны немецкие лагеря давали гораздо более тяжелые относительные показатели, чем советские, за исключением Рыбинлага и Котласского лагеря в 1942–1943 годах. Однако нацистские лагеря, как правило, проигрывали советским в абсолютныхпоказателях смертности, хотя и здесь много нюансов.

Принципиально важным нам представляется следующий тезис: с точки зрения показаний смертности заключенных и перспектив выживаемостичеловека и сталинский ГУЛАГ, и нацистские концлагеря вполне сопоставимы, как аномальные, антирекордные для своего времени патологии государственной пенитенциарной системы. Причем в мирные 1930-е годы ГУЛАГ иногда давал значительно более высокие  показатели смертности, чем концлагеря рейха.

Попробуем рассмотреть проблему смертности ГУЛАГа в контексте эпохи, чтобы ответить на вопрос, носила ли она аномальный характер.

Российская империя в 1885–1915 годы

Важный контраргумент наших оппонентов заключается в том, что высокая смертность в лагерях в 1933 году была обусловлена вероятным недородом, неурожаем или засухой и таким прямым следствием климатических бедствий, как голод, действительно поразивший определенные регионы Советского Союза. Поэтому давайте попытаемся выяснить, насколько неурожайные («голодные») годы влияли на увеличение смертности в тюрьмах Российской империи. Такими годами в России традиционно считались 1891–1892, 1897–1898, 1901, 1905–1908, 1911–1912[41].

Самый высокий имперский показатель смертности заключенных за 30 лет зафиксирован в 1892 году, когда сильный недород совпал с эпидемией холеры и дал 5,9% в относительных показателях. В абсолютных цифрах за решеткой в России умерли около 6 тыс. человек. Но, заглянув в отчет по ГТУ за 1892 год, мы увидим, что 650 человек в тюрьмах умерли от холеры. 5,9% — это почти в три раза меньше в относительных показателях ив одиннадцать (!) раз меньше в абсолютных, чем умерло заключенных в 1933 году. В остальные годы всплески смертности в царской тюрьме объяснялись прежде всего эпидемиями неизлечимых тогда инфекционных болезней — тифа и холеры.

В неурожайном 1897 году в более чем восьмистах российских тюрьмах, расположенных от Владивостока до Варшавы, включая места лишения свободы Царства Польского, умерли 2024 человека (2,6%)[42]. Это в 34 раза (!) меньше в абсолютных показателях и в 6 раз меньше в удельных цифрах, чем умерло заключенных в ГУЛАГе в 1933 году. Российский показатель 1897 года — это уровень смертности шведских тюрем, сопоставимый с уровнем бельгийских, датских и превосходивший показатель французских тюрем конца XIX века. Иначе говоря, в 1897 году никакой катастрофы в плане смертности заключенных в тюрьмах Российской империи не происходило, а показатели интересующей нас статистики находились на уровне соответствующих показателей общеевропейских индустриальных развитых стран.

В «голодном» 1898 году во всех российских тюрьмах умерли 2388 человек (2,8%)[43]. Мы вновь видим уровень смертности, сопоставимый с уровнем смертности в шведских тюрьмах, и цифры даже более низкие по сравнению с цифрами из мест лишения свободы во Франции. В целом российский показатель примерно соответствовал общему коэффициенту смертности в тюрьмах США в конце XIX века. Следующий неурожайный год — 1901. В российских тюрьмах* умер 1921 человек (2,27%)[44]. Этот показатель находится где-то на уровне показателей тюрем США и Австро-Венгрии, а также ниже, чем французский и шведский. В «голодном» 1905 году умерли 1700 человек (1,9%)[45]. Тюрьмы Российской империи вошли в тройку-пятерку мировых лидеров на планете по максимально низкой смертности среди арестантов и достигли уровня Британской империи — мирового лидера по благополучию пенитенциарной системы.

Во время «массового голода» 1906 года российские тюрьмы, от Архангельска и Самарканда, дали самый низкий показатель смертности за весь рассматриваемый период 1885–1915 годов, то есть за 30 лет! В тот примечательный год умерли 1596 человек (1,4%)[46] на огромном пространстве от Акатуйского каторжного рудника до Орловского исправительно-арестантского отделения. Это в 42 раза (!) меньше вабсолютных показателях и в 10 раз (!) меньше в относительных, по сравнению с показателями смертности заключенных в сталинских лагерях в 1933 году. Данный показатель — это уровень британской тюремной системы и тот уровень, который показывали тюрьмы США в 1920–1930-е годы XX века. Он находится ниже или примерно на уровне аналогичных статистических индексов тюрем Швеции, Австро-Венгрии, Франции, Пруссии, Бельгии, Дании.

«Голодный» 1907 год опять не дал поводов для катастрофических оценок: за решеткой умерли 2273 человека (1,6%)[47]. Это в 30 раз меньше в абсолютных и в 9 раз меньше в относительных показателях по сравнению с показателями смертности заключенных в сталинских лагерях в 1933 году. В 1908 году в империи началась сильная эпидемия тифа, совпавшая с переполнением тюрем и ужесточением каторжного режима. В итоге индекс смертности увеличился до 3% (уровень смертности в шведских тюрьмах для периода 1890-х годов): умерли 5136 человек[48]. Автор не склонен недооценивать значение этой смертности, смертность в тюрьме в принципе трагична. Но разница показателей между смертностью в «голодном» 1908 году (3%) и голодном 1933 (15%) — в 5 раз!

В 1911 году тиф совпал с сильной эпидемией холеры, затронувшей 78 губерний, и с переполнением тюрем. Начался кризис пенитенциарной системы Российской империи. На тогдашнем уровне медицины инфекционные болезни быстро лечить не могли за отсутствием вакцин. В российских тюрьмах умерли 8656 человек (4,9%), в том числе около 3 тыс. от тифа[49]. Это в 8 раз меньше в абсолютных показателях и более чем в 3 раза меньше в относительных по сравнению с показателями лагерной смертности 1933 года. Смертность в 4,9% — это уровень французских тюрем 1870-х годов. В 1912 году холера продолжалась. В российских тюрьмах умерли 8093 человека (4,4%)[50] — уровень французских тюрем конца 1880-х годов. И вновь: в 7,5 раз меньше в абсолютных и в 3,5 раза меньше в относительных показателях, чем в ГУЛАГе в 1933 году.

Таким образом, мы не можем обнаружить никакой связи между «неурожайными» или «голодными» годами и смертностью в тюрьмах за 30 лет правления русских императоров. По крайней мере, катастрофического пятнадцатипроцентного коэффициента и 67 тыс. трупов за один год на протяжении всего тридцатилетнего периода (1885–1915) не фиксировалось. Максимальный и самый негативный порог смертности в царских тюрьмах — это 5,9%, характерных для холерного 1892 года, с учетом социальных последствий царь-голода 1892–1893 годов. Поэтому, с нашей точки зрения, чудовищную по масштабам смертность заключенных в большевистских лагерях в 1933 году ни в коем случае нельзя и некорректнообъяснять какими-либо климатическими бедствиями, якобы предопределившими наступление голода в отдельных местностях СССР. Речь должна идти о каких-то других, объективных причинах, лежащих в области организации сталинского государства, методов управления и политических мероприятий высшей партийной номенклатуры.

К сожалению, рамки настоящей публикации не позволяют нам провести исследование причин высокой смертности заключенных в 1933 году, но даже простая официальная объявленная статистика (67 тыс. умерших) наглядно показывает, что ситуация, сложившаяся во время первой пятилетки в местах лишения свободы в СССР, не имела аналогов при сравнении с периодом 1885–1915 годов в «архаичной» империи и даже в годы Великой (Первой мировой) войны. Произошедшее в ГУЛАГе массовое вымирание людей в 1933 году мы считаем совершенно беспрецедентной негативной аномалией и катастрофой в плане смертности заключенных как для предшествующего столетия, так и для практики организации пенитенциарных систем в разных странах в 1930-е годы.

Лагеря ГУЛАГа в 1933 году с точки зрения перспектив выживаемости человека были хуже, чем колониальные тюрьмы Вьетнама и Гвианы и вполне сопоставимы с таким «лагерем смерти», как Бухенвальд. О сравнении с тюрьмами европейских государств или США речи не идет. Здесь условия содержания и перспективы выживания отличались на порядок в лучшую сторону. Нацистские лагеря стали давать похожие показатели к концу 1930-х годов.

Итоги и выводы

В развитии и становлении российской пенитенциарной системы период 1895–1908 годов следует считать наиболее благополучным. И в то же время он оказался малоизученным и забытым. Представления о царской тюрьме поздней империи формируются на основании отрывочных сведений, публицистических свидетельств и частных примеров, приводимых вне контекста. Вместе с тем любые выводы должны основываться на результатах тщательного изучения статистического материала. Такие относительные показатели смертности заключенных, которые были зафиксированы в мирные 1930-е годы в Советском Союзе, никогда не регистрировались во всероссийском масштабе в годы правления русских императоров XIX века, в период низкого уровня развития медицины, инфраструктуры и санитарных критериев качества для тюремных систем. Но в 1930-е годы мы видим феноменальный катастрофический регресс советской пенитенциарной системы, пришедшей на смену системе мест заключения далеко не идеальной Российской империи.

В деле совершенствования и развития своей пенитенциарной системы Россия конца XIX — начала ХХ века прочно следовала нормальной, общеевропейской тенденции, а порой занимала даже и благополучную позицию. Россия отставала от Британии, мирового лидера в данной области. Но вполне соответствовала уровню Пруссии, Северо-Американским Соединенным Штатам (для периода 1880-х годов), а в 1890-е годы, за исключением бедственных 1892 и 1909–1912 годов, — Австро-Венгрии и Швеции. В конце XIX века промилле смертности в российских тюрьмах сравнялось с американской. В этом смысле Советский Союз периода мирных 1930-х годов катастрофически и совершенно ненормально отличался от индустриальных стран, устанавливая антирекорды смертности своих заключенных в 1931, 1933 и 1938 годах, превосходя абсолютные и относительные показатели нацистских концлагерей и колониальных тюрем.

Безусловно, что и в тюрьмах Российской империи существовал целый ряд специфических негативных черт, включавших антисанитарию, неизлечимые на тот момент и быстро распространявшиеся инфекционные болезни, слабое медицинское обслуживание, эксцессы, случаи административного произвола и т. п. В тюремной жизни разных времен и народов названные явления универсальны. Ключевой вопрос заключается в том, насколько они типичны и пропорциональны для общей тенденции развития пенитенциарной системы. Для автора бесспорно, что радикальная смена режима в 1917 году и создание однопартийного государства привели не просто к ухудшению дореволюционной пенитенциарной системы, а к рождению тюремно-лагерной организации нового типа, находившейся в состоянии сплошного регресса вплоть до 1949 года.

За тридцатилетний период 1885–1915 годов в тюремной системе гражданского ведомства Российской империи, как мы сообщили выше, умерли в абсолютных цифрах 126 256 человек. За тридцатидвухлетний период 1930–1953 годов в лагерях, колониях и тюрьмах СССР умерли по неполным оценкам 1760 тыс. человек[51]. Для сравнения: только лишь в одном 1938 году во всех советских лагерях, колониях и тюрьмах умерли 126 тыс. человек[52], с негативным антирекордом для мирного и не «голодного» года в относительных показателях, с общим коэффициентом смертности в 78 на 1000 (в лагерях). За один год в советских местах лишения свободы умерло примерно столько же людей, сколько умерло в дореволюционных тюрьмах за 30 (!) лет их существования —беспрецедентная интенсивность умирания заключенных в национальном контексте. Аналогичный коэффициент не фиксировался в пенитенциарной системе Российской империи за последние полвека ее существования ни разу. Даже в 1936 году — самом благополучном в советской системе за 15 лет — в лагерях, колониях и тюрьмах умерли 26 479 человек, с максимально низкой промилле за 19 лет — 25[53].

Абсолютные цифры говорят сами за себя. Но и в относительных показателях ГУЛАГ лишь после войны, на принципиально ином этапе развития мировой медицины, смог показать более низкую смертность, чем в 1906 году — и это в том случае, если не подвергать официальную статистику сомнениям. В мирные же 1930-е годы были зафиксированы антирекордные 15% смертности в 1933 году и 7% — в 1938, неизвестные для тюрем Российской империи.

На наш взгляд, принципиальное объяснение такой разной смертности заключенных в карательных учреждениях России и СССР заключается в том, что пенитенциарная система Российской империи с начала 1880-х годов следовала общеевропейской прогрессивной традиции постепенного улучшения условий содержания осужденных и арестантов, за исключением эпидемиологических периодов 1892–1893 и 1909–1912 годов. Но и в указанные «бедственные периоды» коэффициент смертности в российских тюрьмах оказался немногим выше французских показателей. Напротив, сталинский ГУЛАГ стал практическим результатом создания принципиально новой государственной модели. Он выглядел чудовищной аномалией по сравнению не только с российскими тюрьмами рубежа веков, но и с пенитенциарными системами мало-мальски цивилизованных стран периода 1930-х годов. По уровню смертности и перспективам выживаемости заключенных советский ГУЛАГ занял прочное место в одном ряду с колониальными тюрьмами, концентрационными лагерями Третьего рейха и спецлагерями для гражданских лиц, существовавшими в императорской Японии.

• Задать свой вопрос на сайте

• На повестке дня

  Возвращение имён - Пермь - 2024. Несколько слов об итогах

  

  29 октября "Пермский Мемориал - Европа" и телеграм-канал "Пермь 36,6" провели акцию "Возвращение имён". В этом году акция прошла в формате онлай-трансляции на YouTube-каналах организаторов. Ведущими эфира были наши давние друзья и члены "Мемориала" Юлия Балабанова и Владимир Соколов. Вот несколько фактов о прошедшем "Возвращении имён - Пермь - 2024". 

  ВОЗВРАЩЕНИЕ ИМЁН . ПЕРМЬ . 2024 . ТРАНСЛЯЦИЯ

  

• Полезная информация

  ВИДЕОЦИКЛ «УСТНАЯ ИСТОРИЯ»

  ВЕСТНИКИ «ЦЕНТРА ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ»

  КАРТА ГУЛАГА В ПРИКАМЬЕ

  КАРТА МЕМОРИАЛОВ В ПРИКАМЬЕ

  МАРТИРОЛОГ ЖЕРТВ ТЕРРОРА

  БАЗА ДАННЫХ «УСТНАЯ ИСТОРИЯ»

  АРХИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ

  ПОИСК РЕПРЕССИРОВАННЫХ

• Видео

• Наши ссылки

  

© ПРБОО «Центр исторической памяти», 2022 г.

Данный веб-ресурс ранее принадлежал общественной организации «Пермское краевое отделение общества «Мемориал» (ликвидирована российскими властями в апреле 2022 года; это решение обжалуется в суде). Исключительные авторские права на опубликованные информационные материалы переданы ПРБОО «Центр исторической памяти»