Немой народ. Не мой народ.

Анастасия Сечина

Была вчера на акции «Возвращение имён». Читали имена репрессированных и расстрелянных пермяков. Из 7474 имён успели прочитать 850. Я тоже читала. Имена. Ахматову. Волновалась. Дрожали руки.

Быть здесь было важно. В это неведомое «важно» каждый приходит своими путями. Я сегодня думала про свои.

Признаюсь: меня никогда особо не трогало пространство за колючей проволокой музея «Пермь-36». Я честно пыталась проникнуться, входила в камеру, закрывала за собой дверь... Не пронимало. Так и не смог меня тронуть «Один день Ивана Денисовича», вообще ничего не оставил после себя. Не знаю, почему. Надо бы перечитать.

Мои тропки другие.

Во-первых, это, конечно, экспедиция «По рекам памяти», которую проводит пермский «Мемориал». Роберт Латыпов, спасибо, такие уроки истории не забываются. Я помню свой первый разговор с пожилой женщиной, родителей которой репрессировали. Говорили часа два, кажется. Она плакала всё это время, а потом сказала: «Никогда, никому я этого не рассказывала».

Вторая моя тропка - это книга, о существовании которой я вспомнила совсем недавно. Она лежала где-то на задворках памяти, а теперь вот всплыла. Обрывками, фрагментами, но очень чётко. Позавчера увидела иллюстрацию из этой книги в одной из публикаций «Комсомольской правды». И словно шлюз прорвало – накрыло ворохом образов...

Эту книгу я стащила из бабушкиной библиотеки (бог знает, почему именно её), будучи в классе, может, пятом или шестом. Совсем ребенком, ничего ещё не зная и не понимая, я читала, замирая от ужаса, воспоминания Ефросиньи Керсновской. Не по возрасту была книжка, ох, не по возрасту... Страшная и жуткая - по-женски. Женщина в лагере – это особая череда страданий и унижений.

Наверное, поэтому в мою память также врезалась история прабабки. Жуткая она тоже - по-женски. Я бы не узнала ничего этого, я бы так и думала, что моей семьи репрессии не коснулись, если бы не спросила однажды. Бабушка рассказывала спокойно, обыденно: «...посадили за якобы украденный грузовик с хлебом... ходили пешком через весь город по морозу навещать... насиловали её там... родились близняшки, мёртворожденные были...».

Вот это моё «в-третьих», третья моя тропинка к «важно».

И вот что я хочу сказать... Ведь во многих семьях так. Зацепило, прошлось, оставило рваные раны на теле рода, но ныне живущие о них не знают. Бабки не рассказывают, внуки не спрашивают. Просто – понимаете? - не задают вопросов.

Немой народ. Не мой народ.

Я повторяю эту мантру часто последнее время. Слишком часто. Немой народ. Не мой народ... С полгода назад сама поставила себе диагноз: полный разрыв идентификации с народом. Чувствую себя подкидышем в родной стране.

Может, помните... Сколько-то лет тому назад наш Гарант вдруг произнёс речь на День памяти жертв политических репрессий. Мы были удивлены тогда (кто – мы? интеллигенция? либералы? не знаю, но все слова, которыми нас можно обозначить, сегодня звучат, словно матерные). Потом даже была целевая программа увековечивания памяти жертв политрепрессий. Вот только быстро Владимир Владимирович понял, что заигрывает не с той аудиторией. Что «этих» меньшинство. А у большинства другие запросы. Ему нужна какая-то абстрактная Великая Держава, и дальше всё делалось правильно, и большинство послушно билось в экстазе от колосса на глиняных ногах, одна нога - на Олимпиаде, другая – на «крымнаш».

«Кто раздробил стадо и рассыпал его по путям неведомым? Но стадо вновь соберется и вновь покорится, и уже раз навсегда. Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы» (Фёдор Достоевский, «Великий инквизитор»)

Немой народ. Не мой народ.

Нынче - другая риторика и другой тренд. Говорят, в передвижной выставке, сделанной новым руководством «Перми-36», ни разу не упоминаются слова «политзаключённый», «политрепрессированный». Это талант. Уметь надо.

Да, мне сложно аргументированно спорить с теми, кто говорит, что число политрепрессированных преувеличено. Я, правда, не знаю, сколько их было. Но я знаю, что миллионы – это статистика, а один – это трагедия. И всем, кто, так или иначе, оправдывает репрессии (это было необходимо, чтобы... далее варианты), я задаю только один вопрос: согласны пожертвовать во имя высшего блага дочкой, отцом, братом?

И вот что странно... Пока ещё никто не ответил «Да».